Карлос Оливейра - Современная португальская повесть

• Название: Современная португальская повесть
• Автор: Карлос Оливейра
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

В сборник вошли повести пяти современных португальских писателей: Жозе Кардозо Пиреса «Дофин», Жозе Гомеса Феррейры «Вкус мглы», Мануэла да Фонсеки «Посеешь ветер…», Карлоса де Оливейры «Пчела под дождем», Урбано Тавареса Родригеса «Распад».

В повестях рассказывается о жизни разных социальных слоев португальского общества, их борьбе с фашизмом, участии в революции.

---

По своей художественной манере Урбано Таварес Родригес близок автору «Дофина» — оба они, если так можно выразиться, восходят к целостности через фрагментарность. Вновь читатель столкнется с кажущейся хаотичностью композиции, с резкими переключениями временных планов и настроений, и опять произведение будет рождаться прямо на наших глазах — писатель обнажает «швы», скрепляющие бессвязные будто бы воспоминания, наблюдения и фантазии центрального персонажа — Алберто. Но первое, что существенно отличает повесть Родригеса «Распад» от «Дофина», это отказ от объективности стороннего наблюдателя. Взгляд Алберто обращен на себя, даже внутрь самого себя, но субъективность эта особого порядка: свою тоску, свою боль Алберто ни на миг не исключает из общего контекста тоски и «распада» всего португальского общества в предреволюционные годы.

Атмосфера лицемерно замалчиваемого, но достигшего своего апогея неблагополучия, сконцентрировавшаяся в «Дофине» в стенах дома над лагуной, у У. Тавареса Родригеса охватывает всю страну, отражается на всех лицах, звучит в каждом слове. Распад словно персонифицируется в дождь и туман, который все злее и плотнее окутывает и душит португальцев. Зеленоватая плесень, покрывающая камни старинных кварталов Лиссабона, разрастается на страницах повести до размеров чудовищной метафоры: общество разлагается на глазах, спокойствие эфемерно, радость наиграна, рвутся связи между людьми, уступая место полному отчуждению, бестолково мечутся по улицам «мрачные пьяные люди, одуревшие от виски, от телевизоров, от какого-нибудь дурацкого фильма, от безлюбой любви…».

Алберто все время старается дать понять, что говорит не только от своего имени, что его судьба схожа с судьбами тысяч и тысяч португальцев, что его трагическое мироощущение, его смятение — их общий удел. Бессмысленная работа на износ, наскоро перехваченный обед, таблетки, «чтобы взбодриться или не слишком клевать носом», и вечная нехватка времени — на дружбу, на разговор по душам, на серьезные чувства. Во все области человеческой жизни вторгается скованность, внутренняя несвобода — отражение несвободы, возведенной в общегосударственный масштаб, царящий в стране страх, лицемерие, цензура, преследования. Алберто на волосок от того, чтобы впасть в отчаяние («Жизнь абсурдна, абсурдна, понимаешь?») или укрыться за непробиваемой стеной цинизма, иронического всеотрицания. Ведь приметы распада все множатся, подступают, отрезают все пути к отступлению. В символический образ «полумертвого человека» в городе, зараженном распадом, вторгается конкретная деталь, казалось бы, еще усугубляющая общее настроение: герой болен, и, по всей видимости, неизлечимо. Но вот тут-то голос его дробится, раздваивается. Повесть-исповедь превращается в повесть-спор.

Алберто «полумертвому» противостоит Алберто-поэт, его второе «я». Стоит тому взять слово, как меняется интонация, темп повествования, его образный строй. Отступает «распад», и привычные к проклятиям губы, «изрыгавшие кровь и желчь в кромешной тьме одиночества», находят слова, чтобы передать вечную красоту мира — мгновения, солнечного луча, песчинки, улыбки… Эти лирические монологи, напоминающие ритмизованную прозу, вовсе не противопоставляют мукам и исканиям Алберто уход от действительности с ее противоречиями, бездумный оптимизм. Напротив, в этих фрагментах не только утверждается вера в жизнь и надежда на грядущее царство справедливости, но (и это главное), как единственный способ не поддаться распаду, провозглашается борьба, личное участие в построении «нового и светлого, общего для всех дома».

Постепенно образ Алберто все больше дробится, все больше и больше слышится со страниц повести голосов, вступивших в спор о жизненной позиции современного интеллигента. Это Алберто, словно примеряющий все новые и новые маски, сталкивает противоречащие одни другим биографические сведения, имена, события, апеллирует к невидимым собеседникам. То тут, то там врезается в текст коллаж из газетных сводок, объявлений, интервью. Объективность документа — моментальная фотография, «синхронный срез» Португалии начала 70-х годов — одновременно и фон, и основа разлада во внутреннем мире Алберто. Растущая преступность, нищета, безработица, бидонвили и приюты, экономический кризис… И листовки, подпольная борьба, террористические акты и манифестации. Португалия, превращенная в застенок, трусливая, лицемерная, и Португалия, несмирившаяся, готовая действовать. «Надо действовать и действовать, чтобы жить», — слышится голос Алберто. «Или, по крайней мере, не сойти с ума», — ядовито доканчивает фразу сидящий в нем двойник.

Действовать с верой в победу или стоически, без надежды на успех? В сомнениях, колебаниях Алберто отразились противоречия, присущие мироощущению самого У. Тавареса Родригеса. Экзистенциальные мотивы, которыми отмечена португальская проза последних десятилетий, особенно ощутимы в «Распаде». «Кромешная тьма одиночества» не оставляет Алберто надежды на понимание и взаимность в любви. Отсюда — любовные «связи транзитом», принижение своей роли в рассказе о спасении товарища и страшные слова, написанные на запотевшем стекле: «Завтра не существует». Но знаменательно, что, выводя этот образ в соответствии с канонами «философии существования», Родригес воссоздает лишь один тип сознания — Алберто «полумертвого». А самому писателю ближе Алберто-поэт, нашедший ориентир в хаосе распада, живущий во имя того, чтобы «завтра» наступило, который все ищет и ищет в ночном Лиссабоне среди тысяч женщин — единственную.

Повесть Родригеса писалась в переломное для его страны время, на стыке двух эпох. Дописывалась она уже после апреля Красных Гвоздик[1]. «Завтра» все-таки наступило. Спор Алберто с самим собой рассудило время.

Иным ликом распад поворачивается к нам в повести «Вкус мглы». Совершенно особая конструкция мира, созданного Ж. Гомесом Феррейрой, отсылает нас сразу к целому «букету» жанров. Действие повести протекает одновременно во многих плоскостях, и для каждого «измерения», которые пересекаются, переплетаются между собой, переходят одно в другое, автор выбрал свой неповторимый образный строй. Тут смешались признаки сатирического памфлета и средневековых видений, романтической сказки и философской притчи, фольклорные реминисценции и античный миф.

Фантастический гротеск окрашивает в жутковатые тона измерение, где живет (вернее, существует, влачит свои дни) сеньор Ретрос. Напрасно искать в этом заурядном обывателе специфически португальские черты — это тип «международный». Поэтому Феррейра наделяет его самыми противоречивыми свойствами, присущими собирательному портрету современного буржуа, многоликим прошлым: был он и стыдливым либералом, и даже анархистом, и преуспевающим клерком. В целом это человек, каких много, но одна деталь раз и навсегда вырывает его и все, что с ним связано, из круга привычных представлений: вместо где-то потерянного сердца он вставил себе будильник. Одна капля необычного — и Феррейра разом перестраивает весь мирок с населяющими его многочисленными ретросами. Будильник вместо сердца — метафора очень емкая, обладающая характерной для писателя неоднозначностью: тут и рабство перед порядком, размечающим существование на часы и минуты, и бессердечие, и страх перед чужим мнением, боязнь отклонения от общепринятого канона. Будильник позволяет увидеть привычное в неожиданном ракурсе, где убогая повседневность предстает чудовищной, гиперболизированной. Не удивительно, что в мире людей с сердцами-будильниками запутываются причинно-следственные связи: раз все обыденное кошмарно, то и все кошмарное обыденно — любой ужас подчиняется «логике иррационального» и органически вписывается в общее полотно. Так, естественным для господствующего режима диктатуры является приказ всему населению выколоть глаза — люди не увидят творящихся вокруг беззаконий… Время историческое в этом перевернутом мире стоит на месте. Время государственное часами-наручниками сковывает запястья. Изображая жизнь, судорожно кривляются люди-монстры. В сочетании двух слов Феррейра находит яркую и очень меткую формулу, чтобы охарактеризовать стиль их жизни: «вялые безумства». В их мире есть лишь движение по кругу, развития в этом обществе нет и быть не может, герои-марионетки готовы в любой момент застыть в стоп-кадре. Образная манера Ж. Гомеса Феррейры кинематографична и в то же время близка живописи; страницы, посвященные измерению, где проживает сеньор Ретрос, напоминают ожившие полотна Босха, Брейгеля, а порою — Дали и Магритта. Воссоединяя в своей поэтике элементы разных эстетических систем, Феррейра достигает колоссальной концентрации «ужасного».

Иные краски находит писатель для измерения, где живут и борются герои-подпольщики, члены Тайного Братства. Поэтику «мглы» здесь сменяет поэтика «света». Их мир неподвластен законам, по которым живут сеньор Ретрос и ему подобные. Здесь всегда есть место любви, доброте, самопожертвованию. «Я думаю о других, следовательно, я существую», — так перефразировал известное изречение Декарта Ж. Гомес Феррейра в одном из своих стихотворений. В этих строках — ключ к пониманию деятельности юных подпольщиков. Преодолеть центробежную силу общества ретросов — эгоизм, равнодушие, некоммуникабельность — здесь они видят смысл своей жизни. Для этого необходимо покончить с диктатурой. Конкретного плана их действий мы не узнаем — мы застаем героев в момент напряженных нравственных исканий, в предощущении грядущих перемен. Их измерению тоже присуще «чудесное», но в совершенно другом роде, нежели мрачные чудеса, окружающие Ретроса. Юношам и девушкам из Братства дано читать мысли друг друга, они умеют летать, проходить сквозь стены. Но, показывает Феррейра, даже самое доброе волшебство бессильно перед страшной реальностью фашизма: в застенке погибнет Лусио, от руки доносчика и предателя падет Эрминио, покончит с собой, потеряв доверие товарищей, Жулия. Магическая мощь членов Братства действенна лишь в определенном (отличном от первых двух) измерении — Сна, Памяти и Мечты.