Август Стриндберг - Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы

• Название: Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы
• Автор: Август Стриндберг
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-4224-0011-9

Роман «Красная комната», принесший Стриндбергу мгновенный и шумный успех, в сатирических тонах изображает нравы современного писателю шведского общества: тупой бюрократизм в управлении страной, паразитизм чиновничества, комедию парламентаризма, продажность прессы, аферы нарождающихся акционерных компаний, лицемерие религиозных и благотворительных обществ, зависимость искусства от капиталистов. На этом фоне разворачивается личная трагедия героя романа — постижение изнанки жизни и утрата при этом своих юношеских идеалов.

---

— Когда вы пришли к этим убеждениям?

— Когда? Сейчас, сударь! Именно сейчас! И думаю все-таки, что эти убеждения хороши. Но и к другому открытию я пришел. Вы невежда! Вы не умеете писать по-шведски! Пожалуйста, взгляните! Что здесь написано? Прочтите: «Мы надеемся, что все, кто будущий год будет отбывать повторительную службу…» Слыхали ли вы что-нибудь подобное! «…которые будущий год»…

— Да, это верно! — сказал Фальк.

— Верно ли это? Как вы можете утверждать это? Говорят в повседневном разговоре: «которые в будущем году», — значит, надо так и писать.

— Да, можно и так, но обстоятельство времени может также стоять и в винительном падеже…

— Без ученых фраз, пожалуйста! Не подъезжайте ко мне с такими глупостями. Быть может, я глуп? Быть может, я не могу говорить по-шведски? Я правильно поставил вопрос. Делайте теперь свое дело и в будущем соображайтесь со временем.

Он с криком вскочил со стула и дал пощечину мальчишке:

— Как ты смеешь спать среди бела дня! Я научу тебя не спать. Ты еще достаточно молод для взбучки!

Он схватил жертву за помочи, бросил на кучу непроданных газет и, распоясавшись, выдрал ее своим ремнем.

— Я не спал! Я не спал! Я только вздремнул! — кричал от боли мальчишка.

— Ах, так ты еще ругаешься! Ты научился лгать, но я научу тебя говорить правду. Спал ты или не спал? Говори правду, не то наживешь беду!

— Я не спал, — бормотал несчастный, который был еще слишком молод и невинен, чтобы ложью выпутываться из западни.

— А, ты все еще отпираешься! Какой закоснелый негодяй! Так нагло лгать!

Он хотел еще больше наказать маленького правдолюбца, но Фальк встал, подошел к редактору и сказал твердым голосом:

— Не бейте мальчика! Я видел, что он не спал.

— Нет, послушай только! Вот весельчак! «Не бейте мальчика!» Кто так выражается? Мне кажется, комар жужжит у меня над ухом. Быть может, я ослышался? Надеюсь! Господин Игберг! Вы порядочный человек; вы не учились в университете. Не видели ли вы случайно, не спал ли этот мальчишка, которого я поймал за помочи, как рыбу?

— Если он не спал, — ответил Игберг флегматично, — то он собирался заснуть.

— Это хороший ответ! Не будете ли вы так добры, господин Игберг, подержать здесь за помочи, пока я палкой буду прививать юноше правдолюбие.

— Вы не имеете права бить его, — сказал Фальк. — Если вы тронете его, то я открою окно и позову полицейского.

— Я хозяин в этом доме и бью своих учеников. Он ученик, потому что потом он будет в редакции. Так будет, хотя есть университанты, которые уверены, что нельзя редактировать газету без их помощи. Послушай-ка, Густав, изучаешь ты газетное дело? Что? Отвечай, но говори правду, а то…

Открылась дверь, и заглянула голова — очень необычная голова, которой нельзя было ожидать здесь; но очень знакомая голова, потому что ее изобразили пять раз.

Эта незначительная голова имела то действие, что редактор напялил сюртук, затянул ремень, поклонился с большим умением и оскалил зубы.

Государственный деятель спросил, свободен ли редактор, на что был дан положительный ответ, причем исчез последний признак рабочего, так как баррикадный головной убор тотчас же исчез с головы.

Оба ушли в кабинет редактора, и дверь закрылась за ними.

— Хотел бы я знать, какие планы теперь у графа, — сказал Игберг и сел верхом на стул, как мальчик после ухода учителя.

— Это для меня не загадка, — сказал Фальк, — потому что, мне кажется, я знаю, какой он мошенник и какой мошенник редактор. Но я желал бы знать, как ты из бессловесной скотины сумел превратиться в бессовестную собаку, идущую на всякие гадости.

— Не будь так резок, дорогой друг! Не был ты вчера вечером на заседании?

— Нет! По моему мнению, риксдаг не имеет никакого значения ни для чего, кроме частных интересов. Как покончили с плохими делами «Тритона»?

— Постановили, что государство, принимая во внимание великое национальное значение патриотической идеи предприятия, должно принять на себя обязательства общества, которое должно ликвидироваться, то есть распутаться с текущими делами.

— Это значит, что государство должно поддерживать дом, пока проваливается фундамент, чтобы дирекция имела время навострить лыжи!

— Тебе было бы приятно, чтобы все эти маленькие…

— Да, да! Мне было бы приятнее видеть, чтобы все эти маленькие рантье работали своим маленьким капиталом, вместо того чтобы лежать на боку, отдавая его в рост; но всего приятней мне было бы, чтобы обманщиков посадили в тюрьму; тогда не поощрялись бы мошеннические предприятия. Это называют политической экономией! Тьфу, черт! Еще одно! Ты хочешь занять мое место? Получи его! Я не хочу, чтобы ты сидел в углу и злился на меня за то, что тебе приходится читать мои корректуры. Слишком много лежит у этой собаки моих ненапечатанных статей, и я не хочу больше вырезать сказки о разбойниках. «Красная шапочка» казалась мне слишком консервативной, но «Рабочее знамя» слишком грязно для меня!

— Это хорошо, что ты бросаешь химеры и становишься благоразумным. Ступай в «Серый колпачок», там тебя ждет будущность.

— Я оставляю химеру о том, что рабочее дело в хороших руках, и думаю, что великая задача разъяснить публике, что такое общественное мнение, в особенности печатное, и как оно возникает, но дела я не оставлю никогда!

Дверь в комнату редактора снова открылась, и вышел сам редактор. Он остановился посреди комнаты и сказал неестественно гибким, почти вежливым тоном:

— Не будете ли вы так любезны, господин Фальк, взять на себя редакцию на время моего отсутствия — мне придется уехать на день по очень важному делу. Господин Игберг может помочь вам в текущих делах. Господин граф останется на некоторое время у меня, и я надеюсь, что вы, господа, не откажете ему в ваших услугах, если они ему понадобятся.

— Пожалуйста, пожалуйста, это не нужно, — сказал граф из комнаты, где он сидел, склоненный над статьей, еще только возникавшей.

Редактор ушел, и, удивительно, граф ушел приблизительно через две минуты, то есть как раз через столько времени, сколько было необходимо, чтобы не показаться в обществе редактора «Рабочего знамени».

— Уверен ли ты в том, что он уехал? — спросил Игберг.

— Надеюсь, — сказал Фальк.

— Тогда я выйду пройтись на рынок. À propos [9], встречал ли ты с тех пор Бэду?

— С тех пор?

— Да, с тех пор, как она покинула кафе и сняла себе комнату.

— Откуда ты это знаешь?

— Ты должен постараться быть спокойным, Фальк! Без этого тебе никогда не будет хорошо!

— Да, надо! Но я скоро потеряю рассудок! Я так любил эту девушку! Она так позорно обманула меня! То, в чем она отказала мне, она отдала этому толстяку! И знаешь ли ты, что она сказала? Она сказала, что это доказывает, как чиста ее любовь ко мне!

— Это тонкая диалектика! И она права, ибо предпосылка верна! Она еще любит тебя?

— Она преследует меня, по меньшей мере!

— А ты?

— Я ненавижу ее так глубоко, как только можно, и боюсь ее близости.

— Значит, ты еще любишь ее.

— Давай переменим тему! {109}

— Будь спокойнее, Фальк! Гляди на меня! Но теперь я пойду погреться на солнце; при этом жалком существовании надо пользоваться жизнью. Густав, можешь на часок сойти вниз и поиграть «в пуговки», если хочешь.

Фальк остался один. Солнце перебрасывало лучи через соседнюю крышу и нагревало комнату. Он открыл окно и высунулся, чтобы подышать свежим воздухом, но почувствовал только одуряющий запах водосточной канавы. Он кинул взгляд направо вдоль улицы и увидел совсем в глубине часть парохода, несколько волн Меларена {110}, сверкавших на солнце, и ущелье в скалистых горах напротив, которое только теперь кое-где покрылось зеленью. Он подумал о тех, кто с этим пароходом поедет за город, будет купаться в волнах и радоваться этой зелени. Но тут жестянщик внизу стал барабанить по жести так, что дом и стекла окон задрожали; двое рабочих провезли громыхающую вонючую повозку, а из кабачка напротив запахло водкой, пивом, опилками и сосновыми ветками. Он отошел от окна и сел за свой стол.

Перед ним лежало около сотни провинциальных газет, из которых он должен был делать вырезки. Он снял манжеты и стал читать. Газеты пахли копотью и маслом и пачкали руки. Таково было главное впечатление. То, что казалось ему достойным внимания, он не мог взять, ибо приходилось думать о программе газеты. Если рабочие какой-нибудь фабрики поднесли мастеру серебряную табакерку, то он должен был это вырезать! Если же фабрикант внес в рабочую кассу пятьсот крон, то он должен был пропускать это. Впрочем, для вырезок существовало правило: вырезалось все хорошее про публицистов и рабочих, все позорящее про духовенство, военных, больших коммерсантов (не маленьких), академиков, судей и знаменитых писателей. Кроме того, он должен был по меньшей мере раз в неделю нападать на дирекцию Королевского театра и «во имя морали и нравственности» критиковать легкомысленные пьесы маленьких театров, ибо редактор заметил, что рабочие не любят этих театров. Раз в месяц городские гласные должны были обвиняться (и осуждаться!) за расточительность. Как только представлялся случай, должно было нападать на образ правления, но не на правительство. Строгую цензуру редактор наложил на нападки на некоторых депутатов и министров. Каких? Это была тайна, которой не знал даже редактор, ибо это зависело от конъюнктуры, а ее мог знать только тайный издатель газеты.