Николай Черкашин - Авантюры открытого моря

• Название: Авантюры открытого моря
• Автор: Николай Черкашин
• Издательство: ООО «Совершенно секретно»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-89048-128-2

Угон из итальянского порта русской подводной лодки в 1914 году, попытка взорвать крейсер «Аврора» в историческую ночь 25 октября 1917 года, одиссея польской подводной лодки «Орел» в годы второй мировой войны, мятеж на советском корабле «Сторожевой» в 1975 году — вот неполный перечень военно-морских авантюр XX века, о которых рассказывает известный писатель-маринист Н. Черкашин, сам в прошлом подводник, в своей пятой книге «Морской коллекции» издательства «Совершенно секретно».

Книга проиллюстрирована уникальными фотографиями, большая часть которых публикуется впервые.

---

— Надо немедленно уходить дальше. К финнам… Нагрянут красные, господа, и перебьют нас, как куропаток. Пока лежит наст, пока не началась распутица, надо уходить. Три-четыре перехода — и мы в безопасности.

Безусловно, штурман был прав. Но отправляться в студеную глухомань могли не все. У Лемана распухли помороженные ступни. Грессер понимал, что ночевки в снегу ему уже не по возрасту. В конце концов решили разбиться на две группы. Миклашевский, Любимов, Ильютович, Демидов и Твердоземов уходят за кордон и там готовят выручку тем, кто остается пока в скиту: Леману и Грессеру. Им оставили по револьверу.

В последнюю минуту, когда группа Миклашевского уже готова была тронуться в путь, лейтенант Демидов, поймав прощальный взгляд Николая Михайловича, снял мешок с провизией, отдал его Твердоземову:

— Господа, я остаюсь. Должен же кто-то охранять командира.

Возражать ему никто не стал. Старец благословил лыжников.

Так они и остались втроем — Леман, Грессер и Демидов, не считая игумена.

На следующее утро отец Феофилакт вынес им охапку старых подрясников и прочего монашеского платья:

— Облачайтесь! Неровен час, нагрянут ваши недруги… За братию сойдете. Ишь как бородами обросли.

Посовещавшись, офицеры спрятали шинели, кители и кортики на чердаке баньки и переоделись в черное.

— Вы хоть крещеные? — спросил игумен.

— Православные, — ответил за всех Грессер, зная, что обрусевший Леман такой же немец, как и он — швед. Во всяком случае, в училищном храме Павла Исповедника на молебнах всегда стояли рядом.

Март двадцатого года выдался в здешних местах лютый. На третий день после ухода группы Миклашевского запуржило. С неделю почти безвылазно сидели в кельях, выбираясь ненадолго разве что за водой да дровами. Отсыпались за все бессонные ночи вахт, дежурств и тревог. Ходили с игуменом в часовню и молились за ушедших в безвестье путников, за тех, кто еще бился на белых фронтах и кораблях под Андреевским флагом, молились за свои заскорузлые души и поруганную Россию…

В келье брата Георгия Леман обнаружил краски, кисти и загрунтованные под будущие иконы доски. Неплохой рисовальщик, он скрашивал зимние вечера тем, что копировал образа. И заслужил похвалу отца Феофилакта:

— Вот ведь вас как Господь сподобил. Вам бы иконы писать, а не с оружием ходить…

Грессер убивал время за чтением Святого писания и Четьи Минеи — иных книг в скиту не было. Демидов сидел над дневником, описывая последний бой «Адмирала Непенина» и исход уцелевшей команды.

Так прожили они в скиту три месяца, и ушли в Финляндию в начале июня. Игумен Феофилакт одарил их на дорогу крестиками из карельской березы, освященными на Валааме. На память о семерых постояльцах остались у него семь икон, написанных Леманом: два Николы, Димитрий-воин, Георгий Победоносец и прочие святые, чьи имена носили его сотоварищи. Иконы, впрочем, неканонического письма. Но игумен Феофилакт хранил их в часовне до 1924 года, пока скит не закрыли и не разорили новые власти. До тридцатого года в избушках-кельях живали охотники, промышлявшие лис и юлка в тайге. Потом и они сгорели от забытого огня. Иконы же вместе с прочей нехитрой утварью разошлись по окрестным деревням…

Москва . Зима 1986 года

Леман, Леман… Впервые эту фамилию я услышал в Средиземном море, где наша подводная лодка вела слежение за американским ударным авианосцем «Нимиц». Новехонький корабль выходил на первое свое боевое патрулирование в Средиземноморье, и мы получили из Москвы шифровку, что проход «Нимица» к берегам Ливана ожидается как раз через позицию, нарезанную нашей «Б-409-й», и, по правилам большой военно-морской игры, мы должны были вовремя заметить авианосец, соблюдая при этом свою скрытость, а затем условно выпустить по суперкораблю ящерные торпеды. Посему в кают-компании то и дело склоняли имя американского адмирала, прославившегося во вторую мировую войну. Судачили о том, что его-де родной брат — контр-адмирал русского флота возглавлял после Колчака Черноморский флот, а потом и весь Красный при Ленине. И тут один из прикомандированных офицеров-штабистов заметил, что и у нынешнего военно-морского министра США Джорджа Лемана близкие родственники служили в Русском флоте, а один из них — полный тезка — Георгий (Джордж) Леман защищал Порт-Артур.

Тот давний праздный спор-разговор вдруг всплыл в памяти, когда я начал собирать материалы о судьбе морского бронепоезда «Адмирал Непенин» и на глаза случайно попалась заметка из «Советской России» № 200 за 1986 год. Речь в ней шла о крупных военно-морских маневрах НАТО под кодовым названием «Нозерн уэддинг-86» — «Северная свадьба», которые разворачивались близ берегов Норвежского и Балтийского морей. Поражало мистическое сплетение двух имен, принадлежавших четырем людям: морской министр Джордж Леман с американским обозревателем Джорджем Миклашевски (Георгием Миклашевским — в русской интерпретации) — и командир бронепоезда Леман с его штурманом Миклашевским, которые за 66 лет до «Нозерн уэддинга» едва не справили свадьбу со смертью в этом же самом скандинавском регионе.

Эта газетная вырезка, словно маленький магнитик, выудила из памяти почти забытый эпизод студенческой жизни. Зимой 1966 года мы, лыжники турклуба МГУ, шли по карельской тайге, проверяя свою выносливость перед более суровым походом по горной тундре Кольского полуострова, где-то за Медвежьей горой в пургу сбились с маршрута и из последних сил доползли до затерянной в лесах деревушки со странным, должно быть, финским, названием Лилимгумзь. Так что январскую стужу перемогали не в палатке, а в крестьянской избе, расстелив спальные мешки на широченных половицах близ русской печи.

Висели в горнице иконы. После только что прочитанных солоухинских «Черных досок» все мы были очень неравнодушны к иконам и тут же азартно принялись оценивать хозяйскую божницу. Спорили о странной иконе — «Никола с корабликом». Святитель-чудотворец, вопреки канону, держал в руке не Божью книгу, а трехмачтовый кораблик. Вполне понятно, что ликописец напоминал этим корабликом о покровительстве Николая мореходам. Но наши знатоки с истфака уверяли своих оппонентов в том, что кораблик приписан в более поздние времена, так как в семнадцатом веке монастырский богомаз не мог видеть трехмачтовых кораблей, а то, что икона древняя и относится именно к этому столетию, говорят и ковчег, и крокеллюры левкаса, и…

Хозяин избы, который долго прислушивался к мудреному спору и которого, видимо, насмерть сразили «крокеллюры левкаса», крякнул и молвил свое непросвещенное слово, что-де «Николу с корабликом» написал его отцу один моряк-постоялец, пехом шедший на запад с Онеги…

А теперь представьте коллаж: атомный авианосец «Нимиц» среди карельских валунов, белый бронепоезд, идущий сквозь скит, и две двуликие фигуры — русского штурмана Миклашевского вкупе с американским политологом и морского министра Лемана с его сиамским братом, капитаном 2-го ранга Российского Императорского флота, сжимающего в руках икону «Никола с корабликом».

Петроград . Сумерки, вечер и ночь 25 октября 1917 года

Весь день глаза у Ирины Васильевны Грессер были на мокром месте. Прочитав записку, придавленную обручальным кольцом, наслушавшись Стешиных рассказов про то, как Николай Михайлович прятал в карман «левольверт», наконец, потеряв голову от собственных предположений и догадок — свежи были еще и кронштадские страхи — Ирина Васильевна, перед самым полдником опустилась на полусобранные дорожные баулы.

— Саша, Сашенька, — беги за доктором, крикнула Надин, выискивая в аптечке флакон с нюхательной солью.

— Вы ей в лицо пырснете! — уговаривала Саша. — Вы ей водой пырсните, она отойдет.

— Да, беги же ты за Марк Исаичем! — умоляла Надин, расшвыривая склянки. — Он дома сейчас. Пожалуйста.

— Нету их дома. — Упорствовала Саша. — У них свет в окнах не горит.

— Тогда вызови скорую карету!

— Не надо скорую, — слабо помахала рукой Ирина Васильевна.

— Наденька, голубчик, сбегай за папой на службу. Чует мое сердце — он там. Позови его… Скажи, чтобы оставил все свои фантазии и шел домой. Умоляю. Он послушает только тебя.

Надин накинула приготовленный в дорогу сак-манто с дождевой пелеринкой и бросилась к дверям.

— Ради Бога — будь осторожна, — крикнула в догонку мать, приподнимаясь с пухлого портпледа. — Возьми извозчика сколько бы не заломил. У тебя есть деньги?! — Есть! — донеслось уже с лестницы.

«Какой там, извозчик! — Думала Надин, стремясь по Английской набережной. — Тут до адмиралтейства — рукой подать…

От ветра с моросью сразу же развились и прилипли к вискам накрученные перед обедом пряди-спиральки.