Ефим Пермитин - Три поколения

• Название: Три поколения
• Автор: Ефим Пермитин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

Книга «Три поколения» — мой посильный вклад в дело воспитания нашей молодежи на героических примерах прошлого.

Познать молодежь — значит заглянуть в завтрашний день. Схватить главные черты ее характера в легендарные годы борьбы за советскую власть на Алтае, показать ее участие в горячую пору хозяйственного переустройства деревни и, наконец, в годы подъема целины — вот задачи, которые я ставил себе на протяжении трех последних десятилетий как рядовой советской литературы в ее славном, большом строю.

---

Не нравилась Никодиму отчужденность Алеши, но дружбу «вероломного» приятеля ему заменили партизаны. Оторванные от родных семей, хмурые бородачи ласкали веселого, смышленого мальчика.

— Он у нас вроде бы как полковой козел: всем люб, все его за роги хватают, — посмеялся как-то шутник Фрол Сизых.

Гордый Никодим решил, что Алеша задается со своим штабом, и все реже и реже заглядывал к нему. Но ночами они по-прежнему спали вместе. Никодим рассказывал Алеше о проделках медведя, о сотне дел, «упавших на его плечи»:

— Во-первых, коней поить. Потом коней чистить. Потом снова поить…

Никодим очень любил поить лошадей и поил их так часто, что партизаны даже ругались на него.

— Максим! Максим! — кричал какой-нибудь дядя Андрей дневальному по конюшне. — А где Мухортка? Мухортка мой где, спрашиваю?

На двор крупной рысью въезжал раскрасневшийся, веселый Никодим верхом на мухортом коне. Конь отфыркивался белым паром, поводил боками и явно тянул к кормушке. Но Никодим поворачивал лошадь к воротам. Вынув шашку, он рысью подъезжал к березе с мерзлыми, металлическими ветвями и, взмахнув клинком, наискось рубил.

Искристая снежная пыль косматым потоком лилась с дерева, засыпая голову лошади, папаху и лицо Никодима. Срубленная ветка со звоном падала на снег. Довольный Никодим вкладывал клинок в ножны.

— Дядя Андрюша! Дядечка Андрюша! — Никодим снова пускал коня по двору рысью. — Напоил вашего Мухортку.». Едва от проруби оторвал… То есть, чуть всю речку не выпил!..

— А кто с водопоя рысью коня гонит? Кто, хорек ты востроглазый?

Но по тону голоса Никодим знал, что партизан это «так» и что вечером снова можно будет поскакать на Мухортке и поупражняться в рубке.

Утро проходило незаметно. Почти каждый день Никодим убегал на лыжах в лес осматривать петли на зайцев. Деревья стояли по пояс в пухлом снегу. Мелкий подлесок засыпало по маковку. Выкатившееся из-за высокого хребта солнце пожаром зажигало безмолвные леса.

Заячьи тропы хитрыми узорами расписали поляны, сверкающие ослепительной лазурью. На тропах снег казался темно-голубым, как вода в омуте. Места для установки петель Никодим выбирал умело. Повадки беляка он знал до тонкости. Тропы к месту ночных жировок сливались в одно глубокое и тесное русло…

— Вот тут-то мы и поставим петельку на косого!.. Утолочили! Утолочили-то! Все равно что мужичишки за сеном ездят…

Каждое утро Никодим приносил для пестуна по два, по три зайца. А однажды в петлю влетела преследовавшая беляка лиса. Никодим с добычей прибежал в штаб к Алеше. Пушистый огненный ком он крепко прижал к груди. Лиса уже окоченела, пасть с острыми белыми зубами была оскалена. Глянцевито-черные, жесткие усы на узкой мордочке щетинисто топорщились, как у лихого гусара.

Взволнованный Алеша не мог работать, вместе с Никодимом он снимал и расправлял шкурку. Потом кормили Бобошку. Потом рубили Никодимовой шашкой мерзлые таловые прутья. Поколебавшаяся было дружба Никодима и Алеши снова окрепла.

После кормежки пестуна и нового водопоя подходило время обеда. Никодим брал котелки и бежал на кухню за кашей. Ел он со всеми и незаметно часть каши, кости и кусочки мяса складывал в карман для медвежонка. Пестун очень любил партизанскую кашу с бараньим салом. Любил Бобошка и кости и съедал самый толстый мосол, разгрызая его на зубах, как сахар.

Единственной грозой Никодима в отряде был завхоз Свистун, но мальчик решил не попадаться завхозу на глаза с медвежонком. Бобошку Никодим устроил в телячьем хлевке. Ночь медвежонок спал в соломе, а днем не отставал от мальчика ни на шаг. Лошади своего двора постепенно привыкли к нему, да и пестун, узнав сердитый их нрав, был осторожен.

Любил медвежонок забраться с Никодимом в избу, где затевали с ним возню партизаны. Большого труда стоило мальчику загнать пестуна на ночь в хлевок. Бобошка ревел, визжал, царапал острыми когтями двери.

Медведь заметно подрос, раздался в плечах, потолстел, а на усиленном питании зайцами и кашей налился силой. Черная шкура его лоснилась, как бархат. Величиной он был теперь уже с бычка-годовичка, только вдвое шире и во много раз сильнее.

Никодим выучил любимца разным штукам. Однажды мальчик нарядил медвежонка в шинель, подвязал шашку к левому боку, на голову надел папаху и под громкий хохот всего двора заставил Бобошку пройтись на задних лапах от ворот до избы.

— Адъютант! Вася Жучок! — ликующе кричал Никодим.

На пороге медвежонок опустился на все четыре лапы и заскребся, просясь в избу. Никодим поднял Бобошку и широко распахнул дверь. В избу набились партизаны. Тетка Фекла и Настасья Фетисовна бросили стирку белья. С мокрыми, мыльными по локоть руками они выскочили из чулана.

— Папаху бравее!

— Подними карточку! Фотографию подними, не печаль хозяина! — кричали со всех сторон.

Никодим был счастлив. Он подошел к медведю. Пестун обнял друга и прошелся с ним по избе, переваливаясь с ноги на ногу, как утка.

За эту комедию мальчик наградил медвежонка блюдечком меда.

Умному зверенышу так понравилась эта затея, что он, как только вспоминал о лакомстве, поднимался на дыбки, снимал с Никодима папаху, уморительно надевал себе на голову и, обняв друга, тянул к шкафчику, где у тетки Феклы хранился мед. Никодим притворялся удивленным.

— И чего это просит Бобошка? Отвратительный, некрасивый зверь!.. — недоумевающе разводил руками мальчик. — Не пойму. Никак не пойму!

Никодим вскакивал на лавку, поднимал занавеску шкафчика и гремел чашками.

Медвежонок, дробно стуча когтями, нервно топтался на дыбках и повизгивал от нетерпения.

— Может быть, хренку хочет Бобошенька?

Но лишь только мальчик брал голубую чашку с тертым хреном, как медвежонок недовольно рявкал и под дружный хохот партизан бросался на улицу.

Ежедневно Никодим с пестуном придумывали новую потеху и разыгрывали ее при зрителях всего двора.

В первом взводе был известен ленью и сонливостью партизан Самоха Лычкин. Никодим и Бобошка охотно разыгрывали сценки про лодыря Самоху. Главным артистом был пестун, а Никодим лишь объяснял пантомиму партизанам.

— А ну-ка, Бобошенька, покажи нам Самоху дневальным по конюшне…

Звереныш падал на спину, поднимал лапы кверху и крепко закрывал глаза. Никодим подкрадывался к медвежонку и дергал его за кончик хвоста. Пестун чуть приоткрывал один глаз. Никодим дергал Бобошку за уши, всовывал ему в нос гусиное перышко — все напрасно. Никодим сердито пинал медвежонка сапогом в бок. Пестун только вздрагивал.

— Самоха, белые! — громко кричал мальчик Бобошке на ухо.

Звереныш лениво садился и начинал протирать глаза лапами, чесать грудь и спину.

— Спектакля! Стрель их в бок, мухобоев!.. Животики надорвали… Каждый день спектакля у нас! Пупки рвем, — хвалились партизаны Феклиного двора.

За мед мальчик выучил пестуна борьбе. Борьбу устраивали после вечерней уборки лошадей, посередине ограды. Во двор Феклы собирались партизаны со всего квартала и обступали Никодима и звереныша тесным кольцом.

— А ну, шире круг, шире! — кричал Никодим.

Медвежонок становился на задние лапы и, нажимая на партизан плечом, помогал мальчику раздвинуть круг.

Бобошка полюбил борьбу. Сказывался ли в нем избыток сил или, может быть, Бобошка твердо знал, что за это дело его впустят в избу, угостят кашей и медом?

Перед борьбой пестун становился на задние лапы, и Никодим повязывал его по животу опояской.

— Склизкой он, как налим, — ухватить не за что. За шерсть — больно, поди, будет, вгорячах не тяпнул бы…

Чаще всего боролся с пестуном партизан Фрол Сизых. Сильный и ловкий мужик, среднего роста, Сизых весь был какой-то круглый, как осетр. Борьбу он любил так же самозабвенно, как некоторые партизаны любили сказки, песни, и всегда вызывался бороться с медведем первый.

— А ну, Фрол, брякни его, чтоб подметки отскочили!..

Фрол бросал шапку и рукавицы на снег и крепко перетягивал дубленый полушубок, потом рывком схватывал пестуна за опояску, и начиналась борьба.

Медведь тоже обхватывал партизана когтистыми лапами за спину, сопел и норовил подтянуть Фрола к своей груди.

Никодим оставался в центре круга. Волнуясь за своего любимца, он следил за борьбой, наблюдая, чтоб Фрол не давал пестуну подножку.

— Ломай его, Бобошенька! Ломай, миленький!

Фрол пытался сдвинуть пестуна с места и неожиданным рынком повалить на бок. Но медвежонок, широко расставив лапы, так упирался в снег, что когти его бороздили, словно стальные крючья.

— Весу в нем, братцы, больше, чем в добром мужике. Как свинцом налит… — говорил о медвежонке Фрол.

Бобошка, в свою очередь, хлопал партизана по полушубку лапами, стараясь плотнее обхватить круглую спину Сизых. Из ноздрей борцов вылетал пар. Лицо Фрола было красно, но повалить медвежонка было не так-то легко. Тогда Фрол давал Бобошке запрещенную подножку, и медвежонок под общий смех летел наземь… Но, поднявшись, вновь наскакивал на Фрола и, снова сшибленный подножкой, катился наземь.