Ефим Пермитин - Три поколения

• Название: Три поколения
• Автор: Ефим Пермитин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

Книга «Три поколения» — мой посильный вклад в дело воспитания нашей молодежи на героических примерах прошлого.

Познать молодежь — значит заглянуть в завтрашний день. Схватить главные черты ее характера в легендарные годы борьбы за советскую власть на Алтае, показать ее участие в горячую пору хозяйственного переустройства деревни и, наконец, в годы подъема целины — вот задачи, которые я ставил себе на протяжении трех последних десятилетий как рядовой советской литературы в ее славном, большом строю.

---

— Пойдем! — в один голос ответили оба.

Глаза у деда Наума тоже заблестели, но все же он попробовал отговорить ребят:

— Сурьезный весной зверь: смотрите, не ободрал бы…

Женщины тоже вмешались:

— Туда же, мокроносики, ваше ли это дело! Мужиков бы…

Но мужиков на заимке не было. Мокей, Зиновейка-Маерчик, Анемподист Вонифатьич с девками да еще кое-кто из баб «помочью» выставляли ульи из омшаника на пасеке у Сизева.

— А винтовки на что? — сказал Зотик.

— Винтовки-то на что? — повторили за ним Терька с Вавилкой.

Заражаясь друг от друга решимостью, ребята побежали за ружьями. Дед Наум пошел следом. Он догнал внука, когда тот у амбара шомполом забивал в ружье пулю.

— Хребтом обойдите, с подветерку. Да оборони бог издалека стрелять и не по убойному месту. Самое главное — только не бойтесь его. Зверь, он хоть большой и сурьезный, а голова у него к пуле непривычна. В голову целься, Зотенька, в голову. Стрелять ты ловкий. Иди со Христом. — И дед Наум перекрестил внука, вспоминая прошедшие годы и давно минувший молодой охотничий азарт.

Охотники сошлись у поскотины. Не доходя горы, Зотик остановил ребят.

Ветер с солнцепеку, пойдем хребтом, да уговор: стрелять вблизи, враз и целить в голову.

Роль главаря преобразила Зотика. Страх как рукой сняло, прошло покалывание в коленках, ровней забилось сердце. Припадая к вытаявшим на солнцепеке кустам, прячась за выступы мокрых, дымящихся камней, ребята быстро продвигались вперед. Не стаявшие местами даже и на солнцепеке сугробы снега они переползали на животах.

Зверя увидели, как только высунулись из-за хребта. Ребята спрятались за гребень. Лица Вавилки и Терьки были бледны.

— Далеко, — чуть слышно прошептал Зотик. — Подымается к нам, надо ждать…

Он ощупал пистон. Вавилка и Терька сделали то же. Все распластались на снегу, скинули шапки и осторожно выставили головы.

Большой медведь, кургузый и сутулый, спокойно пасся на солнцепеке. Лобастая, низко опущенная голова его с коротенькими, словно обкусанными, ушами время от времени поднималась. Изредка медведь пытливо обнюхивал воздух и вновь опускал голову к земле…

Ребята не отрываясь смотрели на зверя. Медведь медленно подвигался в гору. Время от времени зверь, как собака, разрывающая нору крота, рыл передними лапами мерзлую почву, потом припадал мордой и начинал что-то жевать… Но вот он перестал рыться, высоко поднял голову, уставился на противоположный хребет и громко фыркнул.

«Уф-р-р… уф-р-р…» — долетело до ребят, и в тот же миг они увидели, как развалистой иноходью медведь кинулся в противоположную сторону по косогору.

Отбежав метров двести, зверь остановился, еще раз понюхал воздух и вновь пустился, прокладывая широкий след в снегу.

— Углядел кого-то, анафема!

Ребята пытливо смотрели на гору.

— Это помочане с Анемподистовой пасеки едут. Спугнули зверя, стрель их в бок! — стараясь казаться обозленным, выругался Зотик; но в глубине души он был рад этой случайности.

Охотники поспешно сбежали с хребта к деревушке. А медведь то останавливался, то вновь пускался иноходью.

То был стреляный зверь. В трехлетнем возрасте его отметила пуля охотника, и боль в предплечье еще и сейчас давала себя знать. Тогда же он потерял и коготь на правой лапе. И запах человека и звук его голоса пугали зверя всю жизнь.

Сейчас он уходил все выше в горы, пробираясь к местам знакомым, где всегда по веснам бывали ранние солнцепеки. Хребет, казалось, был бесконечен.

Ночь застала голодного зверя все еще бредущим к спасительному перевалу на южную сторону белков. Но и здесь на рассвете зверь учуял запах человека и конского пота.

Медведь сделал первый, робкий шаг навстречу раздражающим и пугающим запахам. Восток наливался кровью и янтарем. Тьма уползала в глубь тайги. Снег, подмерзший за ночь, хрустел под тяжелой пятой. Понесло смолистым дымом и еще сильнее запахло конским потом. Медведь стал в тень от сосны и прислушался.

С горы донесся лошадиный храп. В глазах зверя заиграли кровавые сполохи. От сосны к сосне медведь пополз в гору.

Глава XVII

У пылавшего костра сидели двое. Пламя золотило фигуру в кожаной меховой куртке и шапку с пуговкой на верхушке одного, длинную седую бороду, толстый домотканый зипун и заячий треух другого.

Старик спросил:

— Замерз, поди, в кожанчике?

Маленький, с вздернутым носиком, с крупной родинкой под правым глазом, растопырил над огнем красные пальцы и сощурился от разливавшейся теплоты.

— В эдакой-то куртке — да я на Северный полюс! А вы говорите, замерз, — чакая зубами, возразил маленький.

— Чудной! Застыл, как кочерыжка, а храбрится.

Вблизи костра резко прокричала кедровка. Светало… Митя Шершнев, работавший по всеобщей переписи населения, пробирался с проводником в кержацкие деревушки.

— Застрянешь в бездорожье, — отговаривали его возвращавшиеся из ближайших деревень товарищи.

Но Митя уперся:

— Учесть раскольников надо?

— Надо.

— Значит, нужно пробраться!

И он отправился в дорогу.

Помимо всего прочего, Митю неудержимо влекла к себе алтайская глушь. Он был страстный охотник и мечтатель.

Мечту о ружье затаенно носил с тех самых пор, как в первый раз увидел охотника с собакой и связкой дичи; тогда же Митя поклялся товарищам, что на первые же заработанные деньги купит себе дробовик, а пока что выпросил у товарища берданку двенадцатого калибра.

— В дебри еду, сам знаешь…

Стрелял Митя Шершнев из настоящего ружья впервые. Дорогой с первого же выстрела убил пестрого, красноголового дятла с выкрошившимся от старости хвостом и вообразил себя первоклассным стрелком.

Весь день он терпеливо колотился в седле, стойко перенося боль в спине, в затекших коленях. На ночь на привалах заряжал берданку единственной в патронташе жакановской пулей и клал ружье по-таежному, в изголовье.

Намаявшись за день, Митя валился у костра на пахучую еловую слань. Засыпая, думал об американских трапперах, о таежных следопытах и о том, как после переписи он сделает доклад для деревенских ребят на тему, что такое комсомол. Через год Митя сам готовился стать комсомольцем.

Ночи были холодные. Митя часто просыпался, отогревался у костра и, вновь зажмурившись, бродил по непролазным дебрям, взбирался на неприступные высоты белкόв за драгоценными соболями… И тут же ворошил в памяти недавние годы, проведенные в детдоме, с благодарной улыбкой вспоминал, как за успешную политучебу его одного из всей группы Петр Силыч Данников (обществовед) выделил на работу по переписи.

И сегодня они сидели у костра. Лошади с храпом рванулись. Ременные поводья натянулись, как струны.

— На вот! — Силантий вскочил.

Происшедшее в следующий момент Митя никогда не мог восстановить в строгой последовательности. Перед глазами метнулся Силантий, костер, оторвавшиеся с привязи кони… И все это загородил огромный, бурый, с клочковатой шерстью, с толстой головой медведь.

Митя не помнил, как он схватил берданку, как ставил на боевой взвод затвор, как целился и выстрелил. Запомнилось только, что после выстрела все повалилось: свалился прямо на него медведь, лошади, костер и даже как бы подломившиеся сосны… Сам он тоже повалился лицом на горячий снег…

Дед Силантий после выстрела и падения Мити, обезумев, бросился ловить лошадей.

— Тпру-си, тпру-си, Лысанка, — кричал он, подбегая к храпевшим лошадям. Колени у него тряслись. — Да Христос с вами! Тпру-си… — Он поймал одну и другую за повод и только тогда пришел в себя. Бросив лошадей, кинулся к раскиданному костру, к огромной бурой туше, глубоко уткнувшейся головой в снег.

Медведь был мертв.

Оторопевший старик топтался вокруг, не зная, как приступиться к зверю. Потом он схватил медведя за голову, уперся и рванул с такой силой, что сам ушел в снег по пояс.

Митя лежал бледный, залитый кровью.

— Матушка! Царица небесная! Это что же будет теперь? — шептал трясущимися губами Силантий.

Старик подошел к Мите и, наклонившись над ним, вытер ему снегом лицо. Мальчик открыл глаза.

Дед Силантий в волнении сел на снег:

— Живой! Живой!

Митя приподнялся и смотрел то на деда Силантия, то на залитую кровью тужурку.

— А где же медведь, дедушка? — спросил он тихим голосом.

— Наповал ты его, наповал… Вот он, смотри!

Дед Силантий встал. Митя увидел мертвого зверя, лежавшего на боку. Большие лапы его с кривыми длинными когтями были плотно сжаты, чернея толстыми, вывернутыми подошвами.

Митя вскочил, шатаясь, подошел к зверю и пнул его носком сапога в нос.

— Что же с ним теперь волыниться, обдирать надо, — сказал он. — Дай-ка нож, дед Силантий.