Гюстав Флобер - 12 шедевров эротики

• Название: 12 шедевров эротики
• Автор: Гюстав Флобер
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2016

То, что ранее считалось постыдным и аморальным, сегодня возможно может показаться невинным и безобидным. Но мы уверенны, что в наше время, когда на экранах телевизоров и других девайсов не существует абсолютно никаких табу, читать подобные произведения — особенно пикантно и крайне эротично. Ведь возбуждает фантазии и будоражит рассудок не то, что на виду и на показ, — сладок именно запретный плод. "12 шедевров эротики" — это лучшие произведения со вкусом "клубнички", оставившие в свое время величайший след в мировой литературе. Эти книги запрещали из-за "порнографии", эти книги одаривали своих авторов небывалой популярностью, эти книги покорили огромное множество читателей по всему миру. Присоединяйтесь к их числу и вы!

---

Эта вечерняя грусть, вливаясь через открытое окно, проникла в сердца супругов, еще за минуту столь радостных. Они умолкли.

Прижавшись друг к другу, они смотрели на агонию дня, прекрасного, светлого майского дня.

В Манте зажгли небольшой маленький фонарик, озаривший серое сукно обивки дрожащим желтым цветом.

Дюруа обнял жену и привлек ее к себе. Недавно страстное желание сменилось в нем нежностью, тайной нежностью, жаждой тихой, невинной ласки, — ласки, которой убаюкивают детей.

Он прошептал чуть слышно:

— Я буду очень любить тебя, моя маленькая Мад!

Нежность его голоса взволновала молодую женщину; дрожь пробежала по ее телу, и она протянула ему губы для поцелуя слегка склонившись к нему, так как он сидел, прижавшись щекой к ее теплой груди.

Это был очень долгий поцелуй, безмолвный и глубокий; за ним последовало резкое движение, внезапное и безумное объятие, короткая судорожная борьба, бурное и неловкое соединение. Потом, слегка разочарованные, усталые и все еще разнеженные, они не размыкали объятий до той самой минуты, когда свисток поезда возвестил близость остановки.

Приглаживая кончиками пальцев растрепавшиеся на висках волосы, она объявила:

— Это глупо. Мы ведем себя точно школьники.

Но он ответил, покрывая лихорадочными поцелуями ее руки:

— Я тебя обожаю, моя маленькая Мад!

До Руана они сидели почти неподвижно, прижавшись щекой к щеке, устремив взоры в окно, подернутое ночным мраком, в котором от времени до времени мелькали огоньки домов; и они мечтали, счастливые своей близостью, охваченные все возраставшим желанием более тесных и более непринужденных объятий.

Они остановились в гостинице, окна которой выходили на набережную, и, быстро поужинав, легли спать.

На другой день горничная разбудила их, как только пробило восемь часов.

Когда они выпили по чашке чая, который им подали на ночной столик, Дюруа посмотрел на жену и внезапно, с радостным порывом счастливца, нашедшего сокровище, заключил ее в свои объятия, шепча:

— Моя маленькая Мад, я чувствую, что очень люблю тебя… очень… очень…

Она улыбалась доверчивой и довольной улыбкой и, возвращая ему поцелуи, сказала:

— И я тоже… мне кажется…

Но его смущал предстоявший визит к родителям. Он уже много говорил с женой по этому поводу, подготовляя ее. Все же он счел нужным предупредить ее еще раз:

— Понимаешь, это крестьяне, настоящие крестьяне, а не такие, каких изображают в оперетке.

Она засмеялась:

— Знаю. Ты мне уже достаточно говорил об этом. Ну, вставай и не мешай мне тоже вставать.

Он вскочил с постели и сказал, надевая носки:

— Нам будет очень неудобно у стариков, очень неудобно. В моей комнате стоит только одна старая кровать с соломенным тюфяком. В Кантеле не подозревают о существовании волосяных матрасов.

Она пришла в восторг:

— Тем лучше. Так приятно провести бессонную ночь… рядом… рядом с тобой… и быть разбуженной пением петухов.

Она надела свой пеньюар, свободный белый фланелевый пеньюар, который Дюруа тотчас же узнал, и при виде его им овладело неприятное чувство. Почему? Он отлично знал, что у его жены была целая дюжина таких утренних платьев. Не могла же она уничтожить весь свой гардероб и приобрести новый! И все-таки ему не хотелось, чтобы ее домашнее платье, чтобы ее ночное белье — белье любви — было тем же, что при жизни другого. Ему казалось, что мягкая, теплая ткань сохранила еще следы прикосновений Форестье.

Он подошел к окну и закурил папиросу.

Вид порта и широкой реки, покрытой легкими мачтовыми судами и приземистыми пароходами, которые с шумом разгружались на пристанях при помощи журавлей, взволновал его, хотя все это было ему хорошо знакомо.

Он вскричал:

— Черт возьми! Как это красиво!

Мадлена подбежала к окну и, положив обе руки на плечо мужа, доверчиво склонившись к нему, остановилась и в восторге, пораженная, повторяя:

— Как это прекрасно! Как это прекрасно! Я и не знала, что на реке может быть столько судов!

Через час они выехали, потому что должны были завтракать у стариков, которые были предупреждены за несколько дней. Ветхий открытый экипаж потащил их, дребезжа, словно медный котел.

Они проехали вдоль длинного унылого бульвара, миновали луга, по которым струилась речка, и поехали дальше в гору.

Утомленная Мадлена дремала под горячей лаской солнца, восхитительно пригревшего ее в уголке старого экипажа; она чувствовала себя, как в теплой ванне из света и воздуха полей.

Муж разбудил ее:

— Посмотри, — сказал он.

Они сделали две трети подъема и остановились в месте, славившемся своей живописностью и посещаемом всеми путешественниками.

Перед ними расстилалась огромная долина, длинная и широкая, по которой из конца в конец пробегала извилистая светлая река. Видно было, как она появлялась откуда-то издали, испещренная бесчисленными островками, и описывала дугу, не доходя до Руана. На правом берегу ее раскинулся город, слабо подернутый дымкой утреннего тумана, с блестевшими на солнце крышами, с тысячею воздушных колоколен, остроконечных и тупых, хрупких, отшлифованных, словно гигантские драгоценности, с их четырехугольными и круглыми башнями, увенчанными геральдическими коронами, с каланчами и с колоколенками; а над всем этим лесом готических церквей высилась острая стрела кафедрального собора, — изумительная бронзовая игла, странная, уродливая и непомерная — самая высокая в мире.

На другом берегу реки возвышались тонкие, круглые, раздувшиеся на концах трубы заводов обширного Сен-Северского предместья.

Их было еще больше, чем их сестер — колоколен, и их длинные кирпичные колонны терялись в дали полей, выплевывая в голубое небо свое черное дыхание.

Самая высокая из всех, столь же высокая, как пирамида Хеопса, занимающая по высоте второе место среди всех творений рук человеческих, почти равная своей гордой подруге — игле кафедрального собора, — заводская труба «Фудр» казалась королевой всего этого множества трудолюбивых дымящихся заводов, так же как ее соседка была королевой остроконечной толпы священных памятников.

Дальше, позади рабочего городка, расстилался сосновый лес, и Сена, пройдя между этими двумя городами, продолжала свой путь; она огибала высокий извилистый берег, покрытый вверху лесом и местами обнажавший свой остов из белого камня, потом, описав еще раз длинную и плавную кривую линию, исчезала на горизонте. Виднелись суда, плывущие вниз и вверх по течению, увлекаемые буксирными пароходиками, которые казались маленькими, как мухи, и выпускали дым. Островки тянулись цепью или следовали одни за другим на некотором расстоянии, словно неровные зерна зеленых четок.

Кучер ждал, пока путешественники кончат восхищаться. Он по опыту знал, как долго любуются этой панорамой всякого рода туристы.

Когда они снова тронулись в путь, Дюруа вдруг заметил на расстоянии нескольких сот метров двух пожилых людей, идущих по дороге к ним навстречу. Он выскочил из экипажа, воскликнув:

— Вот они! Я их узнал!

Это были двое крестьян, мужчина и женщина, которые шли неровным шагом, раскачиваясь на ходу и иногда сталкиваясь плечами. Мужчина был низенький, коренастый, с брюшком, крепкий, несмотря на свой возраст. Женщина — высокая, сухая, сгорбленная, печальная, — настоящая деревенская труженица, работающая с раннего детства и не знающая, что такое смех, в противоположность мужу, который постоянно болтал и шутил, выпивая с посетителями кабачка.

Мадлена тоже вышла из экипажа и смотрела на этих бедняков со сжавшимся сердцем, с неожиданной грустью. Они не узнали своего сына в этом великолепном горожанине, и им никогда не пришло бы в голову, что эта нарядная дама в светлом платье — их невестка.

Они шли быстро, молча, навстречу ожидаемому сыну, не обращая внимания на этих городских господ, за которыми следовал экипаж.

Они прошли мимо. Жорж, смеясь закричал:

— Здравствуй, папаша Дюруа!

Они оба разом остановились, сначала вздрогнув, затем остолбенев от изумления. Старуха первая пришла в себя и пробормотала, не двигаясь с места:

— Это ты, сынок?

— Он самый, мамаша Дюруа.

И, подойдя к ней, поцеловал ее в обе щеки звонким сыновьем поцелуем. Потом он потерся щеками о щеки отца, который снял свою фуражку из черного шелка, местного руанского покроя, очень высокую, похожую на шапки торговцев скотом.

Затем Жорж объявил:

— Вот моя жена.

И деревенские жители посмотрели на Мадлену. Посмотрели как на какое-то чудо, с боязливым недоверием, к которому примешивалось удовлетворенное одобрение у отца и ревнивая враждебность у матери.

Старик, веселый от природы, весь пропитанный хмелем сидра и водки, расхрабрился и спросил, лукаво подмигнув глазом: