Гюстав Флобер - 12 шедевров эротики

• Название: 12 шедевров эротики
• Автор: Гюстав Флобер
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2016

То, что ранее считалось постыдным и аморальным, сегодня возможно может показаться невинным и безобидным. Но мы уверенны, что в наше время, когда на экранах телевизоров и других девайсов не существует абсолютно никаких табу, читать подобные произведения — особенно пикантно и крайне эротично. Ведь возбуждает фантазии и будоражит рассудок не то, что на виду и на показ, — сладок именно запретный плод. "12 шедевров эротики" — это лучшие произведения со вкусом "клубнички", оставившие в свое время величайший след в мировой литературе. Эти книги запрещали из-за "порнографии", эти книги одаривали своих авторов небывалой популярностью, эти книги покорили огромное множество читателей по всему миру. Присоединяйтесь к их числу и вы!

---

О, вы узнаете все это! Если бы вы подумали об этом хоть четверть часа, вы бы все поняли… Чего вы ждете? Любви? Еще несколько поцелуев — и вы утратите способность ею наслаждаться. Чего еще? Денег? Для чего? Чтобы покупать женщин? Завидная доля! Чтобы объедаться, жиреть и кричать напролет целые ночи от припадков подагры?

Еще чего? Славы? К чему она, когда уже ушла любовь?

Ну, а что же после всего этого? В конце концов, всегда смерть.

Я вижу теперь смерть так близко, что у меня часто бывает желание протянуть руку и оттолкнуть ее. Она покрывает всю землю и заполняет пространство… Я встречаю ее всюду. Насекомые, раздавленные посреди дороги, осыпающиеся листья, седой волос в бороде друга, — все это терзает мне душу и кричит: «Вот она!»

Она отравляет мне все, что я делаю, все, что я вижу, все, что я ем и пью, все, что я люблю, — лунный свет, восход солнца, необъятное море, прекрасные реки, воздух летних вечеров, дышать которым так сладко!

Он шел медленно, слегка задыхаясь, грезя вслух, почти забыв о том, что кто-то его слушает.

Он продолжал:

— И никогда ни одно существо не возвращается назад, никогда… Можно сохранить формы, — статуи, слепки, воспроизводящие данный предмет, — но мое тело, мое лицо, мои мысли, мои желания никогда не возродятся. Правда, появятся миллионы, миллиарды существ, у которых на нескольких квадратных сантиметрах будут так же расположены нос, глаза, лоб, щеки, рот, у которых будет такая же душа, как у меня, но «я» не вернусь, и ничто из моего существа не появится вновь в этих бесчисленных и различных творениях, бесконечно различных, несмотря на их относительное сходство.

За что ухватиться? К кому обратить вопль отчаяния? Во что верить? Все религии, с их детской моралью, с их эгоистическими обещаниями, нелепы, чудовищно глупы. Одна только смерть несомненна.

Он остановился, взял Дюруа за отвороты пальто и сказал с расстановкой:

— Думайте об этом, молодой человек, думайте дни, месяцы, годы, — и жизнь представится вам совсем в другом свете. Постарайтесь освободиться от всего того, что вас связывает, сделайте сверхъестественное усилие, чтобы отрешиться при жизни от вашего тела, ваших интересов, ваших мыслей, от всего человечества и заглянуть дальше, — и вы поймете, как мало значения имеют споры романтиков с натуралистами или обсуждение бюджета…

Он пошел быстрее.

— Вы также узнаете весь ужас безнадежности. Вы будете метаться, утопая, погибая в волнах сомнения. Вы будете кричать во все стороны: «Помогите!» — но никто вам не ответит. Вы будете протягивать руки, будете молить о помощи, о любви, об утешении — но никто не придет к вам. Отчего мы так страдаем? Оттого, должно быть, что мы рождаемся на свет не для духовной, а для материальной жизни, но способность мыслить создала разлад между нашим развивающимся умом и неизменными условиями нашего существования.

Посмотрите на людей посредственных: пока какое-нибудь несчастье не обрушится на них, они чувствуют себя удовлетворенными и не ощущают общего страдания. Животные также не испытывают его.

Он снова замолчал, подумал несколько секунд, потом сказал с усталым и покорным видом:

— Я — погибшее существо. У меня нет ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры, ни жены, ни детей, ни бога.

И прибавил после паузы:

— У меня есть только поэзия.

Потом, подняв голову к небу, где сияла бледная луна, он продекламировал:

И скорбно я ищу разгадки тайны вечной
В пустынных небесах, где бродит отблеск млечный.

Они дошли до моста Согласия, молча перешли его, потом прошли мимо Пале-Бурбон. Норбер де Варенн снова заговорил:

— Женитесь, мой друг, вы не знаете, что значит быть одиноким в мои годы. Одиночество наводит на меня теперь ужасную тоску; одиночество дома, вечером, у очага… В такие часы мне кажется, что я один на земле, совсем один и окружен неведомыми опасностями, таинственными и страшными; и стена, отгораживающая меня от соседа, которого я не знаю, отдаляет его от меня так же, как от далеких звезд, видных из моего окна. Какая-то лихорадка охватывает меня, лихорадка скорби и страха, и безмолвие стен приводит меня в отчаяние. Как бесконечно, как печально безмолвие комнаты, в которой живешь один! Это безмолвие угнетает не только тело, но и душу, и каждый шорох, каждый скрип мебели заставляет содрогаться, потому что каждый звук является неожиданным в этом мрачном жилище.

Он помолчал еще немного, потом прибавил:

— Хорошо все-таки на старости иметь детей!

Они дошли до середины улицы Бургон. Поэт остановился перед высоким домом, позвонил, пожал руку Дюруа и сказал ему:

— Забудьте всю эту старческую болтовню, молодой человек, и живите сообразно вашему возрасту; до свиданья!

И он исчез в темных сенях.

Дюруа продолжал свой путь с тяжелым сердцем. У него было такое чувство, словно ему показали яму, наполненную костями мертвецов, яму, в которую неминуемо придется когда-нибудь упасть и ему. Он прошептал;

— Черт возьми, должно быть, ему не очень-то весело живется. Я бы не согласился сесть в кресло первого ряда, чтобы присутствовать при смотре его мыслей, черт бы его побрал!

Остановившись, чтобы пропустить надушенную женщину, которая вышла из кареты и возвращалась домой, он глубоко, жадно вдохнул аромат вербены и ириса, пронесшийся в воздухе. Внезапно воспоминание о г-же де Марель, которую ему предстояло увидеть завтра, охватило все его существо, и он весь затрепетал от радостной надежды.

Все улыбалось ему, — жизнь встречала его ласково. Как хорошо, когда сбываются надежды!

Он заснул, опьяненный радостью, и встал рано, чтобы перед свиданием пройтись по авеню Булонского леса.

Ветер переменился, погода за ночь стала мягче, солнце грело, словно в апреле. Все любители Булонского леса вышли на прогулку в это утро, повинуясь призыву ясной и теплой погоды.

Дюруа шел медленно, упиваясь свежим воздухом, сочным, словно весенний плод. Он миновал Триумфальную арку и пошел по большой аллее, рядом с которой шла дорожка для верховой езды. Он смотрел на едущих рысью или галопом мужчин и женщин, богатых светских людей, и почти не завидовал им теперь. Почти всех их он знал по именам, знал цифру их состояний и скрытые стороны их жизни, так как его профессия сделала из пего нечто вроде справочника парижских знаменитостей и скандалов.

Проезжали амазонки, стройные, затянутые в темное сукно, с высокомерным и неприступным видом, свойственным многим женщинам, когда они сидят на лошади; Дюруа забавлялся, произнося вполголоса, как читают в церквах молитвы, имена, титулы и звания любовников, которых они имели или которых им приписывали; иногда, вместо того чтобы сказать: «Барон де Танкеле… Князь де Латур-Ангеран», он бормотал: «Лесбос, Луиза Мишо, из «Водевиля»… Роза Маркетен, из «Оперы…»

Эта игра очень его забавляла, словно он констатировал, что под строгой оболочкой приличий в человеке скрывается бесконечная и глубокая низость, и это сознание радовало, возбуждало и ободряло его.

Он произнес вслух:

— Толпа лицемеров!

И стал искать глазами тех наездников, о которых рассказывали самые грязные истории. Среди них было много таких, которых подозревали в шулерстве, для которых клубы, во всяком случае, являлись крупным источником дохода, единственным и несомненно нечистым источником.

Другие, лица весьма прославившиеся, жили исключительно на средства своих жен, что было всем известно; третьи — на средства своих любовниц, — так утверждали в свете. Многие платили свои долги (поступок, заслуживающий уважения), но никто не знал, где они доставали нужные для этого деньги (довольно подозрительная тайна). Здесь были финансовые дельцы, огромное состояние которых имело своим источником кражу, но которых принимали всюду, в самых аристократических домах. Были лица, пользовавшиеся таким почетом, что мелкие буржуа при встрече с ними снимали шляпу, хотя наглые спекуляции их в больших национальных предприятиях не составляли тайны ни для кого из тех, кто знал подоплеку света.

У всех этих господ был высокомерный вид, наглый взгляд, презрительная улыбка, — и у тех, кто носил бакенбарды, и у тех, кто носил только усы.

Дюруа продолжал смеяться, повторяя:

— Да, нечего сказать, шайка жуликов, проходимцев!

Но вот быстро проехала прелестная открытая низенькая коляска, запряженная двумя белыми лошадками с развевающимися гривами и хвостами; ими правила молодая белокурая женщина небольшого роста — известная куртизанка; позади нее сидели два грума. Дюруа остановился. У него было желание поклониться, аплодировать этой женщине, сделавшей карьеру с помощью любви и дерзко выставляющей напоказ, — здесь, в часы гулянья этих лицемерных аристократов, — кричащую роскошь, заработанную ею в постели. Быть может, он смутно чувствовал между собой и ею что-то общее, какое-то сходство натур, чувствовал, что они принадлежат к одной породе, что у них один и тот же душевный склад и что его успех будет основан на смелых действиях такого же характера.