Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

• Название: Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра
• Автор: Джеймс Олдридж
• Издательство: Журнал "Иностранння Литература" №4-6
• Жанр: Проза
• Год: 1968

«Сын земли чужой» был опубликован в Англии и США в виде двух отдельных романов — «Плененный чужой страной» (A Captive in the Land — 1962) и «Большая игра» (The Statesman's Game — 1966).

В журнале «Иностранная литература» и издании «Прогресс» 1969 года эти два романа объединены.

Журнальный (сокращенный) вариант.

---

— Raus! Raus![8]— возбужденно закричал Федор.

Удивленный Руперт дернул удочку с такой силой, что пойманная рыба забилась в в ветвях дерева у него над головой.

— A, merde![9] — выругался Федор и мигом очутился на дереве.

Руперт едва успел поднять глаза, как рыба, брошенная сверху Федором, уже лежала у его ног. Он вытер руки о штаны, решив минутку передохнуть, но Федор, сидя на суку, крикнул ему:

— Ну как? Нравится?

— Да. Безусловно, — ответил Руперт, чувствуя, что отставать стыдно. «Держись!» — сказал он себе и полез в карман за икрой.

Он нацепил комочек икры на крючок и забросил удочку прежде, чем Федор успел открыть рот. Но Федор его предостерег.

— Тише, — сказал он. — Они уже поняли. Очень умные рыбы.

Он оказался прав. Первый улов словно насторожил остальных рыб. Некоторое время они не клевали.

— Садитесь! — шепнул Федор по-английски.

Руперт сел на камень, и Федор пристроился рядом с ним; он держал свою удочку всего в нескольких сантиметрах от удочки Руперта, крючки почти соприкасались.

— Хоп!

Федор перегнулся и выхватил удочку Руперта из воды. На крючке дергалась небольшая форель, Федор ее отцепил, сунул себе за пазуху вместе с первой и тут же поймал еще одну рыбу на свою удочку; Руперт и моргнуть не успел.

Не прошло и пяти минут, как они выловили из омута всю рыбу. За пазухой у них было уже штук двадцать форелей, и Руперт подумал: «Жадные маленькие обжоры!» Он осуждал форель за то, что она так легко давала себя поймать, хотя ловцом-то был он и винить ему следовало бы себя. Если бы он когда-нибудь попробовал ловить форель на кетовую икру в имении у одного из своих родственников на Тесте или Северне, они с полным правом могли бы его пристрелить, как злостного нарушителя благородных основ рыболовного спорта. Ведь подобная ловля — сущее преступление! Он попытался объяснить это Федору, тот согласился с ним, но привел любопытный довод.

— Только не в здешних местах, — заметил Федор по-русски. — Тут чересчур много рыбы и мало корма. Форель все равно не вырастет.

Судя по всему, он был прав.

Они оставили омут, и Федор пустился вниз по ручью, положив удочку на плечо и прыгая с камня на камень. Руперт пытался от него не отстать, стараясь в то же время увернуться от его удочки. Когда англичанин из предосторожности замедлял шаг, Федор сразу же командовал:

— Не отставайте! Не задерживайтесь!

Они пересекали широкую излучину ручья. Федор прыгал впереди по камням, как серна. Но вдруг он остановился и, вместо того чтобы сделать следующий прыжок, обернулся и грустно сообщил Руперту:

— Знаете, Руперт, вчера умер наш знаменитый chanteur[10] Вертинский.

Руперт узнал эту новость в воздухе, на полпути к очередному обломку скалы.

Но тот еще был занят Федором. Руперт кивнул, услышав об этой неожиданной смерти, и тут же (поскольку приземлиться было некуда) плюхнулся в глубокий проточный омут. Вода была ледяная. Он ударился о дно и всплыл. Федор уже прыгал дальше, в погоне за уносившейся удочкой Руперта.

— Все в порядке! — послышался его голос; он схватил уплывавшую удочку.

Руперт вскарабкался на скалу, ловя полуживую рыбу, выпавшую у него из рубашки, и несколько уснувших рыбок, плававших на поверхности омута.

— Все в порядке! — храбро откликнулся он. — Чего мы стоим?

Федор критически оглядел его — с Руперта ручьями стекала вода — и предложил свою рубашку, совершенно сухую, чистую и даже щеголеватую, несмотря на набрюшник из форели.

— Нет, нет. Жарко, я высохну, — вежливо отказался Руперт, откидывая назад мокрые волосы.

Федор, кивая в знак согласия сообщил:

— Там дальше хороший омут. И Forellen покрупнее.

Они снова пустились вскачь. Руперту казалось, что это не они бегут вдоль ручья, а ручей несется за ними вдогонку и никак не может их нагнать. По дороге они удили в каждом встречном смуте. Федор все время держался рядом с Рупертом. Когда после вторичного вынужденного купания Руперт до отказа набил мокрую рубашку рыбой, Федор сказал, что пора домой.

Руперт оглянулся на высокие, заросшие сосняком горы, уходившие в синее небо, и решил, что обратный путь займет у них пять или шесть часов, если они его вообще осилят.

— Мне ни за что туда не взобраться, — заявил он Федору.

— Мы поедем, — успокоил его Федор и быстрым шагом направился к шоссе; там они стали дожидаться автобуса.

Показался большой открытый автобус, набитый шумной компанией туристов. Шофер нажал клаксон и промчался мимо, не обратив на них никакого внимания. Из-за бугра вынырнул второй автобус, — пассажиры приветствовали их веселыми криками, но шофер снова проехал мимо. Прежде чем появился третий — они уже слышали, как он, пыхтя, поднимается в гору, — Федор отбежал шагов на пятьдесят вниз и встал как вкопанный посреди шоссе, подняв руки; шоферу волей-неволей пришлось затормозить. Федор подбежал к нему, что-то сказал вполголоса, кивнув в сторону своего спутника, а потом подозвал Руперта.

Руперт, подхватив обе удочки, понесся к автобусу, как гончая на зов хозяина. Он догадывался, что Федор сказал шоферу что-нибудь вроде: «Это тот герой англичанин, Руперт Ройс!»

И герой англичанин, нагруженный двумя длинными удочками и дохлой рыбой в мокрой рубахе, с карманами, вымазанными красной икрой, в разодранных и выпачканных белых брюках, с грязными до колен ногами и белокурыми волосами, в беспорядке падавшими на лицо, влез в автобус. Его встретили криком «ура».

Чувствуя себя зверски усталым, он ехал в гору без единой мысли в голове и подтягивал песню, которую пели в автобусе (хотя ему и полагалось глядеть в оба по сторонам).

Когда они приехали на Рицу, он собрал удочки и рыбу — она то и дело выскальзывала у него из-под рубашки, — ему вторично прокричали «ура», и все попрощались с ним за руку. Пошатываясь, он вернулся в гостиницу. Нина уставилась на него с изумлением.

— Вы свалились в реку! — воскликнула она.

— Разок-другой, пустяки, — ответил он.

— На вас страшно смотреть! Вам надо сейчас же переодеться.

Безукоризненно чистый, подтянутый Федор снова предложил одолжить ему рубашку. Руперт отказался, предпочитая отступить с поля боя в собственных доспехах. Но Нина отослала его в гостиницу и отправилась в киоск у озера покупать ему рубашку и новые брюки. Рубашка из искусственного шелка была ему ниже колен, и когда он ее надел, Роланд нарушил свое обиженное молчание и покатился со смеху.

Руперт готов был бы разделить его веселье, если бы не противоречивые чувства, вызванные в нем сообщением Нины о том, что Федор поедет с ними.

— Куда? В Гагру? — спросил он.

— Да. И в Крым тоже.

Глава тридцатая

Нина объяснила, что ему, по-видимому, придется ехать в Крым вдвоем с Федором, а она, если сможет, присоединится к ним позднее: Алексей все еще нуждается в присмотре, и она не может его оставить.

— Мне очень жаль, — огорчалась она. — Мне бы не следовало вас бросать.

Руперт понимал, что забота о нем для нее — лишь служебный долг; Алексей же—

ее муж, и, естественно, она предпочитает остаться с ним.

— Эх, если бы я была в состоянии заставить его беречь себя, — грустно добавила она.

— Это немыслимо, — отозвался он.

— Знаю.

Но к вечеру она вернулась от Алексея и рассказала, что врачи приставили к нему санитара, который будет при больном все время и проследит, чтобы тот не слишком много двигался.

И вот, наконец, перед отъездом они пошли проведать Алексея.

Руперт убедился, что ничего таинственного там нет. Алексею разрешили встать с постели, он сидел на балконе и играл в карты с другим больным, у которого была ампутирована рука, а шея изуродована страшным шрамом.

— Познакомьтесь с моим другом Николаем, — сказал Алексей, удерживая приятеля рукой, потому что тот сразу же попытался сбежать. — Он тоже из Арктики. На него свалилась железная бочка с керосином и чуть не снесла ему голову.

Николай неуверенно улыбнулся Руперту, пытаясь освободиться от крепкой хватки Алексея.

— Не уходите, Николай. Посидите с нами, — попросила Нина.

— Уж очень печет, — пробормотал Николай и поспешил удалиться.

— Робок, как красная девица, — бросил ему вслед Алексей. — Хочет жениться тут на одной сестре, да храбрости не хватает, просит меня объясниться с ней вместо него. Не ревнуешь? — шутливо осведомился он у Нины.

— Тише, Алексей, — произнесла она с мягким укором. — Он может услышать и обидеться.

— Он по-английски не понимает. Зато говорит по-немецки и по-японски. Я как-то спросил у него, не был ли он влюблен в какую-нибудь японочку, и он рассказал, что в Японии была такая писательница Мурасаки. Она писала книги, давным-давно. Николай уверяет, будто ни на одном языке нет ничего подобного. Просто чудо. Японские женщины, по его словам, владеют литературным даром куда лучше мужчин. Он бы с радостью женился на японке из какого-нибудь японского романа, если бы встретил такую. — Алексей весело расхохотался. — Бедный Николай. Надо помочь ему, Нина.