Лазарь Лазарев - Записки пожилого человека

• Название: Записки пожилого человека
• Автор: Лазарь Лазарев
• Издательство: Время
• Жанр: Критика
• Год: 2005
• ISBN: 5-94117-058-0

Лазарь Лазарев — литературный критик «новомирского» ряда, один из старейшин современного литературоведения и журналистики, главный редактор пользующегося неизменным авторитетом в литературном и научном мире журнала «Вопросы литературы», в котором он работает четыре с лишним десятилетия. Книга «Записки пожилого человека» вобрала в себя опыт автора, долгое время находившегося в гуще примечательных событий общественной и литературной жизни. Его наблюдения проницательны, свидетельства точны.

Имена героев очерков широко известны: В. Некрасов, К. Симонов, А. Аграновский, Б. Слуцкий, Б. Окуджава, И. Эренбург, В. Гроссман, А. Твардовский, М. Галлай, А. Адамович, В. Быков, Д. Ортенберг, А. Тарковский.

---

Трудно сказать, сам ли Семичастный до этой ахинеи додумался или те эксперты, к которым обращались за справками, но в данном случае это и не столь важно, — пещерный уровень организации, решавшей судьбы художественных произведений и их авторов, ее начальников и сотрудников, не требует каких-либо обоснований.

Но вот чего я опасаюсь: преподнесенная как сенсация, эта ахинея будет разнесена молвой, передаваться из уст в уста — не раз такое происходило, и через какое-то время какая-нибудь восходящая телевизионная звезда с важным видом скажет зрителям: «Как было установлено на основе материалов архива КГБ, поэму „Пир победителей“ написали в соавторстве Александр Солженицын, Александр Твардовский и Константин Симонов».

Хотели как лучше…

Это случается теперь чуть ли не каждый день. Стоит мне выйти из дома, и какой-нибудь прохожий, растерянно озирающийся по сторонам, угадав, угадывая во мне аборигена этих мест, спрашивает: «Где здесь Кисловский переулок?» — «Какой, — отвечаю, — вам нужен? Их нынче уже четыре». Надо посмотреть тут на этого человека, видно, он чувствует себя заблудившимся в густой лесной чаще. Что поделаешь, после кампании переименования улиц к Нижнему и Среднему Кисловским переулкам прибавились еще Большой и Малый.

Цель этой кампании была искоренение советского идеологического наследства, мозоливших глаза названий, рожденных рухнувших строем. Но, как часто у нас бывало, задумывали одно, провозглашали другое, делали третье, а в результате получалось нечто неудобоваримое. Задумывалось, конечно, политическое мероприятие, но пока судили да рядили, обсуждали да решали, конституционный суд вполне по-джентльменски обошелся с коммунистической партией, и политический принцип стал нежелателен, не стоит, мол, дразнить приверженных к радужному прошлому зюгановских гусей. Решили его хитроумно подменить другим: восстанавливаются прежние, исторические названия. Под флагом уважения к старине, к традициям не только улица Семашко — наркома здравоохранения — стала Большим Кисловским, но и Собиновский переулок — в честь замечательного певца — стал Малым Кисловским.

Безоглядно, тупо проводя в жизнь довольно сомнительный принцип (в любом случае он требовал разумных исключений) обидели, конечно, не одного Собинова — многих наших великих соотечественников, на которых не могут распространяться никакие «общие правила»: Пушкина, Грибоедова, Герцена, Островского, Чехова… Но при этом сохранились многочисленные Коммунистические, Комсомольские, Пионерские улицы, улицы Инессы Арманд и Дмитрия Ульянова, учрежденные по «династическому» принципу близости к Ленину, улицы Косыгина, Андропова, горькие плоды руководящей деятельности которых многим из ныне живущих пришлось отведать.

Короче говоря, ставшая крылатой формула Виктора Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда» еще раз подтвердила непреходящий для нашего времени и общества смысл.

Моментальные снимки

* * *

Автором социально-политической формулы «оттепель» был Илья Эренбург (так называлась его повесть, напечатанная в 1954 году). Эта точная характеристика изменившегося времени очень быстро стала общепринятой, ею пользовались даже яростные противники начавшихся в стране перемен. А вот формула «застой» была народным творчеством, фольклором. Великое множество людей почувствовало, что с реформами, начатыми при Хрущеве (были они и удачными и неудачными), покончено, власти жаждут неподвижности, покоя, боятся малейшего дуновения свежего ветра как опасного сквозняка.

* * *

В сорок седьмом году Александр Лейтес — в ту пору критик с именем — напечатал статью «Философия на четвереньках» о Сартре и экзистенциализме. Начиналась многолетняя кампания борьбы с низкопоклонством перед Западом. Название статьи вполне адекватно отражало ее содержание и стиль. Когда в послесталинские времена наши идеологи подобрели к Сартру — все-таки «левый» — и Союз писателей пригласил его посетить Советский Союз, кто-то из литераторов, вспомнив статью Лейтеса, сострил: «Сартр принял приглашение, поставив условие, что автор „Философии на четвереньках“ должен встретить его именно в этой позе».

* * *

На летучке в «Литературке» в начале «оттепельной» поры мы, вдохновленные первыми порывами ветра перемен, сильно навалились на руководство газеты: оно боится острых материалов, дискуссий. Главный редактор Рюриков, отбиваясь, стал говорить, что редколлегия запланировала дискуссию о недавно появившемся романе Панферова «Большое искусство». Роман этот был беспросветно бездарным сочинением. Вася Сухаревич, один из самых дерзких редакционных острословов, перебил его: «А что, Борис Сергеевич, разве могут быть о нем два мнения?»

* * *

Когда у Советского Союза (и, разумеется, у находившихся в его орбите стран из так называемого «соцлагеря») испортились, а потом и вовсе накалились отношения с Китаем, это все до поры, до времени происходило втихомолку, замалчивалось. Когда о конфликте начали писать, один знакомый чешский литературовед поделился со мной: «Нам уже разрешили критиковать китайцев, но только самым отъявленным догматикам».

* * *

У докладчиков на Втором съезде писателей были помощники. Это не скрывалось. В кулуарах съезда гуляла шутка, которая приписывалась Твардовскому: «Самед [речь идет о Самеде Вургуне, делавшем доклад о поэзии. — Л. Л.] всем жалуется, что ему написали скучный доклад. Но и это ему кто-то сказал».

* * *

Валентина Васильевна Ивашева, доктор филологических наук, много лет преподававшая зарубежную литературу XX века на филологическом факультете Московского университета, автор нескольких книг и множества статей, посвященных современной английской литературе, писала небрежно и маловыразительно. Однако заключительная фраза одной из ее статей, которую я обнаружил и снял уже в сверке, стала крылатой, долгие годы повторялась в редакции. Это был замечательный образец тавтологии. «Дальнейшее покажет будущее», — написала Ивашева.

У греков тот же, что и у нас, алфавит. И попадаются как будто бы понятные нам слова — те, что были заимствованы у греков. Но с этим надо быть осторожным — нередко в русском языке они приобретали иной смысл. Вот и я опростоволосился. Увидел на грузовиках-фургонах надпись: «Метафора», удивился и подумал, что владельцы фирмы, наверное, изыска ради дали ей такое литературное название. Спросил у переводчика. Он рассмеялся: «Что вы, первозданное значение слова „метафора“ в греческом „перевозка“, чем и занимаются фургоны».

* * *

В Монголии используется наш алфавит — кириллица. Прочитать можно все, но что написано, непонятно — какая-то тарабарщина. Поэтому афишу у входа в концертный зал в Улан-Баторе не читаю — какой смысл! И вдруг взгляд останавливается на понятном, знакомом слове. Большими буквами написано: «ВИВАЛЬДИ».

* * *

Евдокия Михайловна Галкина-Федорук, читавшая нам на филологическом факультете МГУ в первые послевоенные годы курс современного русского языка, чтобы побудить нас к более ревностным занятиям ее предметом, любила рассказывать, как до войны в ИФЛИ она гоняла на экзаменах Твардовского. Подразумевалось: что ждет нас, простых смертных, мы даже вообразить себе не можем.

* * *

Рассказывают, что первым русским словом, которое после войны вошло в язык немцев в советской зоне, позднее ставшей ГДР, было «пропуск».

* * *

Главный редактор берлинского «толстого» журнала «Зинн унд форм» Вильгельм Гирнус говорил мне, что за рубежом трудно понять, какое важное место в русской жизни занимает литература и писатели.

— В каждой стране по-своему, — пояснял он свою мысль. — Когда попадаю во Францию, скажем, в Авиньон, меня как шефа-редактора популярного журнала принимает мэр. На моей родине этот пост особым уважением не пользуется. А вот то, что я университетский профессор, доктор наук, у нас очень важно — даже таможенники на границе не просят меня открыть багажник машины…

* * *

Илья Григорьевич Эренбург жаловался — было это, когда он писал «Люди, годы, жизнь»: «Звонят, просят написать о том, об этом. Отказываюсь, объясняю, что очень занят, пишу книгу. Настаивают, упрашивают: „Напишите хоть небольшую статью — три-четыре страницы. Это ведь вас не очень затруднит“. Не профессионалы, не понимают, что писать кратко труднее, чем длинно. И времени нужно больше».

* * *

Позвонили: Самуил Яковлевич Маршак болен, лежит в «кремлевке» в Грановском переулке, просил навестить его. Беседовать с Самуилом Яковлевичем (вернее слушать его, обычно я лишь отвечал на вопросы, если он их задавал) — огромное удовольствие, это был один из самых интересных «спецкурсов» по литературе, которые мне довелось слышать. Не припомню, какое тогда было у него ко мне дело и было ли вообще. Визит этот запомнился другим. Как мне показалось, Самуила Яковлевича донимали не столько хворобы, сколько больничный режим, сломавший привычный рабочий ритм. Как принято, я поинтересовался, как он себя чувствует, как идет лечение. «Не спрашивайте, голубчик, — ответил он, — чтобы лечиться, нужно иметь железное здоровье».