Анатолий Киселев - Зеркало треснуло

• Название: Зеркало треснуло
• Автор: Анатолий Киселев
• Жанр: Мистика

Рассказ бывшего разбойника в придорожной корчме.

---

А. Е. Киселев (Улисс) Зеркало треснуло

— Да-а-а… — сказал Тролль, разглядывая осколки. — Зеркало, знаете ли, такая странная штука…

Ну, пристал ты, ну, пристал!

Расскажи, да расскажи…

Ты кто, вообще-то, будешь, а? Что-то не видел я тебя раньше тут…

Писа-а-атель… Книжки, значит, пишешь…

Да нет, знаю, чай грамотный…

Ну ладно, давай-ка, ещё кувшинчик закажем, да расскажу я тебе эту историю, никому так подробно не рассказывал, кроме как судье, тогда ещё, а тебе — расскажу. Столько лет прошло…

Откуда у нас этот парень взялся — никто и не знает. Вроде бы чей-то младший сын, где-то учился, где-то пытался на службу наняться, да неудачно. В общем, — из благородных. Вот и било его по жизни, било, да и прибило в наши палестины. А жизнь, она такая подлая штука, что кроме благородного происхождения ещё и средства к существованию нужны.

Вот.

Оно конечно, в столицах там — поди, проживи. У нас-то попроще будет, а всё ж… Обуться, одеться — надо? Надо. Попить-поесть надо? Тоже надо. Мы вот пиво с тобой пьём, а им, благородным — вина подавай, да не просто какого-сякого! А пиво-то наше по всей округе славится! Вот…

Ладно, ладно… Продолжаю…

Вон, видишь — рама стоит в углу? Да я всё о том же… Зеркало там было, в раме этой, дорогущая штука, издалека привезённое…

Да я продолжаю, продолжаю!

Узнаешь, к чему…

Вот. Как только парень этот появился здесь, так его Проповедник в оборот и взял. Присел так к столу рядышком, и давай зубы заговаривать. А это дело он о-го-го как умел! Говорит себе, говорит, всё о том, о сём, вроде о пустяках, а сам всё клонит, да клонит в нужную сторону, глядишь — ты уже сидишь, да киваешь, со всем соглашаешься… Ему бы проповедником быть, да не по той дорожке пошёл.

Он-то, Проповедник, похоже, давно такого вот простофилю приглядывал, давно это дело обдумывал, а как парня увидел — так и решил в оборот взять.

Места-то у нас, сам видишь, какие — леса да леса кругом, ни одного самого паршивого городишки на сто вёрст в округе: деревни, хутора, да одно село, и то Заболотьем называют. За болотом, значит. Озеро там когда-то было, да заросло…

А ты давай-давай, наливай! А то забываешь что-то. Да не волнуйся, я в трезвом пока что уме…

Вот именно.

Короче, всего-то и интересного в нашей округе — дорога проезжая, да корчма на дороге. Бойкое место. Хозяин, даром что на последнего нищего похож, а прибыль у него с этой корчмы — позавидовать! Кто ни едет — мимо никто не проедет. Где поесть славно, да выпить хорошо? Здесь! Где переночевать после целого дня в пути? Здесь! Она, дорога-то, всё по лесу, да по лесу, деревни в стороне стоят, а Заболотье — так и вообще за болотом. Так что, сколько народу здесь останавливается — не счесть.

Да ладно, ладно, не отвлекаюсь я!

В общем, сидят себе за столом Проповедник с парнем этим, беседуют. Точнее — Проповедник говорит-заговаривает, а парень слушает, да кивает. Где ему слово вставить!

А дело-то в том, что тут у нас, неподалёку, дом — не дом, хутор — не хутор, замок — не замок. Стоял, в общем, тогда… Здоровенный такой, мрачный, дверь тяжёлая, окошки маленькие, с решетками. И кто его когда построил — неведомо. И хозяина никто толком не знал. Сколько помнили — он там и жил. Один, как сыч. Кто он такой, чем занимался, откуда взялся… Да кому это надо было, знать-то? Так и жил он, затворником. Ни он ни к кому, ни к нему никто. Разве что в корчму иногда заезжал, за припасами. Редко, правда, что-то… А денежки, говорят, водились!

Ну, сидит это, значит, Проповедник, и парню этому песню свою поёт. Ты, дескать, человек благородный, видно сразу, хоть и жизнь потрепала. А благородного человека разве кто понимает? Тебе бы платье приличное, саблю хорошую, да на службу к кому родовитому. Большим человеком стал бы! Да, конечно, и платье хорошее, и сабля добрая больших денег стоят… А без этого на хорошую службу не поступишь…

Поёт он, значит песню свою, поёт, а парень уже расчувствовался, после второго-то кувшина, поддакивает, кивает… Ох, и Проповедник! Знал, как подойти, да и к кому подойти — тоже. Парень-то он неплохой был, сам по себе, да жизнь его хоть и потрепала, а ума не прибавили…

Почему знаю? Почему, почему… Да сам я ещё тогда по молодости лет с Проповедником кое-какие дела обделывал… Давно это было, ох давно! Ты на меня так не смотри, я по молодости куда какой здоровый был, силушка играла! А землю пахать, или там что ещё — скучно было…

Вот.

А Проповедник своё гнёт. Вижу, мол, что такой хороший парень пропадает, вижу. Помочь, дескать, хочу. Доброе дело — оно всегда, мол, зачтётся. А как помочь? Да пустяк! Должок один с местного жителя стребовать надо. Он, дескать, деньги должен, а отдавать не хочет. Почему не к судье? Так без расписки-то деньги брал. Понадеялись на благородство, а он не отдаёт. Так что ты, мол, парень, тоже доброе дело сделаешь, человеку хорошему поможешь долг вернуть, а мы тебя и отблагодарим. За добро — добром.

И вообще, что тут, мол, такого-то? На войне — как на войне! Знаешь, если противника не удаётся победить в открытом бою, то применяют военную хитрость. А потом — победителей-то не судят!! А военная хитрость, она военная хитрость и есть. Всегда так было!

Так что, ты к нему вечерочком постучишься, вроде как переночевать, конь, мол, захромал, до корчмы не доеду. Нет коня? Ах, беда! Такой благородный господин — и нет коня! Ну, коня мы тебе одолжим. А там, глядишь — и своего купишь. Хозяин посмотрит — дворянин на ночлег просится, да и пустит тебя-то. А ты нам потом дверь откроешь. Должок с него получить — уже наше дело. Мы его попросим хорошенько — он и отдаст. Ни-ни, и пальцем не тронем! А ты денежки свои, честно заработанные, возьмёшь — и будь здоров! А чего тянуть-то, сейчас и поедем. Ты ведь человек благородный, время у тебя не казённое, ехать тебе надо. Понимаю ведь.

Ну, долго ли, коротко — уговорил он парня. Да покажите мне того, кого Проповедник не уговорил бы! Я бы посмотрел.

Собрались мы быстренько, чтобы времени не терять, да чтобы парень не передумал, протрезвев, конька ему, конечно, нашли, не такого, чтобы очень, но за уставшего хромого рысака в темноте сойдёт, да и отправились прямиком к тому Сычу. Так его все у нас и звали.

Дом-то не на самой дороге стоял, чуть опричь, проезжающим почти и не видно, а в темноте — и подавно. Ну и нас из дома-то не особо видно было. И кто его так построил — ума не приложу. А помнить — уже и тогда никто и не помнил. Всегда тут стоял — и всё тут. Потом-то от него одни стены остались, да и от них потихоньку камни порастаскали, а потом всё так заросло, что теперь и не увидишь ничего почти…

Да ты наливай, наливай, нечего обязанности свои забывать!

Да ладно, ладно, шучу про обязанности…

Ну, слушай дальше.

Мы, чуток не доезжая, среди деревьев затаились, а парень — прямо к дому подъехал. Темно было, хоть глаз коли, зато подобраться удалось близко, а в тишине всё было слышно, каждый звук.

Постучал парень. Сначала тихо было, потом скрипнуло — окошко такое в двери было, открылось то окошко, разговор пошёл… Что парень говорил — мы хорошо слышали, а вот что Сыч ему отвечал — хоть и тихо было, хоть и близко мы сидели, да казалось что парень сам с собой разговаривает. Скажет что, помолчит, потом опять говорить начинает…

Долго разговор тот длился, не хотел Сыч пускать-то, а может, что и подозревал, да впустил-таки, на свою голову… Парень и впрямь впечатление производил… Видать — и вправду из благородных.

Ну, каково сидеть, да ждать — о том, наверное, и сам слыхивал. Врагу не пожелаешь. Ждать да догонять — хуже нет. Хотя, догонять — всё ж-таки занятие, а вот ждать… Да мы-то привычные.

Вот и дождались. Сначала свет в окне погас. Потом, слышно стало, как дверь скрипнула…

Ну, и пошли мы.

Да что тебе рассказывать! Конечно, никто обещание Сыча пальцем не тронуть и помнить не помнил. Главное было — узнать, где у него денежки припрятаны. А парня этого никто и слушать не стал, цыкнули на него — он и заткнулся. Да саблю, на всякий случай, отобрали и руки связали.

Крепкий старик оказался. Так ничего и не сказал. Ну, Проповедник тогда и говорит — ищем, мол, сами. Не может не быть у него золота. И давай мы всё в доме перетряхивать. А про парня забыли. Он руки-то развязал, умудрился, да к Сычу: помочь мол, чем, не надо ли? А что тому помогать-то… Вот-вот концы отдаст. Лежит, чуть губы шевелятся — то ли молится, то ли ещё что… А парень стоит над ним — белый, как мел, и трясётся весь! Я тут как раз рядом оказался. Любопытно стало, что он там такое шепчет. Наклонился, прислушался, а он, оказывается, проклинает нас, на чём свет стоит. И пути у вас, мол, не будет, и всё такое прочее. И не в сердцах, а спокойно, как будто знает, что всё так и будет. А тебе, мол, это он парню, за предательство твоё — смерть скорая. Мне тут смешно стало, я ему и говорю, что ты мол, сам уже одной ногой в могиле, а всё стращаешь, и с чего это, мол, такому молодому господину, и вдруг помирать? Неужели ты его прямо сейчас убьёшь? Вот это была бы скорая смерть! А Сыч на меня глаза скосил, уже на большее сил не хватило, и говорит так тихо-тихо, из последних сил, видимо: не успею я уже, мол, да и ни к чему это, сам он, мол, себе и отомстит. За своё же предательство.