Борис Виан - Красная трава

• Название: Красная трава
• Автор: Борис Виан
• Жанр: Современная проза

Несмотря на многократные заявления в том духе, что литература для него — только вид коммерции, Борис Виан (1920-1959) с самого начала своей литературной деятельности воспринимался в артистической среде Парижа как один из самых ярких представителей французского авангарда, подтвердив эту репутацию принесшим ему славу романом «Пена дней» (1947). Еще годом раньше вышел в свет роман «Я заплюю ваши могилы», подвергшийся впоследствии запретам, как и еще две книги, включая «Мертвые все одного цвета» (1947). Виан выдал это произведение за перевод из наследия американского мастера «жестоких» детективов Вернона Салливена. Эта маска потребовалась Виану, поскольку во Франции его книги производили слишком шокирующее впечатление предельной откровенностью, с какой изображена люмпенская среда огромного города. Преобладающая в романах Виана установка на абсолютную достоверность картины, где все названо своими именами, органично соединена в этой остросюжетной прозе с философской проблематикой бунта против жалкого человеческого удела, вызова бытующим представлениям о морали и самоутверждения личности, стремящейся создать для себя ситуации, которые требуют мобилизации всех духовных сил и готовности к гибели во имя сохранения свободы выбора и поступка. В западной литературе XX века Виан занимает место между Генри Миллером и Альбером Камю, сочетая договаривающий все до конца фактографизм с интеллектуальной насыщенностью, отличающей французскую прозу. Его книги, оставаясь популярными в самых разных читательских кругах, давно признаны современной классикой.

---

Перед ним, в ногах кровати, стоял одетый в темное человек и с грустным видом разглядывал их.

Подхватив кинжал. Ляпис ринулся вперед и ударил. При первом ударе человек закрыл глаза. Веки его упали резко и четко, как металлические крышки. Сам он, однако, продолжал стоять, и Ляпису потребовалось второй раз погрузить лезвие ему между ребер, чтобы тело закачалось и рухнуло к подножию кровати, как перерубленный фал.

Сжимая кинжал в руке, голый Ляпис с гримасой ярости и ненависти разглядывал мрачный труп. Он не осмелился пнуть его ногой.

Хмельмая, сидя на кровати, с беспокойством следила за Ляписом. Отброшенные на сторону светлые волосы наполовину закрывали ее лицо, и, чтобы лучше видеть, она наклонила голову в сторону от них.

— Иди сюда, — сказала она Ляпису, протягивая к нему руки, — иди сюда, оставь это, не создавай себе неприятностей.

— Двумя меньше, — сказал Ляпис.

У него был ровный голос, какой обычно бывает во сне.

— Успокойся, — сказала Хмельмая. — Никого тут нет. Уверяю тебя. Больше никого нет. Расслабься. Иди ко мне.

С обескураженным видом Ляпис склонил голову. Он присел рядом с Хмельмаей.

— Закрой глаза, — сказала она. — Закрой и думай обо мне… и возьми меня, теперь же, возьми меня, прошу тебя, я слишком хочу тебя. Сапфир, дорогой мой.

Ляпис по-прежнему сжимал в руке кинжал. Он засунул его под подушку и, опрокинув Хмельмаю, скользнул к ней. Она прильнула к нему, как белокурое растение, и залепетала что-то успокоительное.

Теперь в комнате было слышно только их перемешанное дыхание и жалобы ветра, стенавшего снаружи, да иногда раздавались сухие шлепки — это ветер награждал пощечинами соседние деревья. Солнце временами закрывали юркие облачка, гонявшиеся друг за другом, как полиция за забастовщиками.

Руки Ляписа тесно сжимали трепетный торс Хмельмаи. Открыв глаза, он увидел, как под давлением его тела раздулись ее груди, — и красиво закругленную влажную линию тени, которую они отбрасывали между собой.

Другая тень заставила его содрогнуться: внезапно высвободившееся солнце вырезало черным на фоне окна силуэт одетого в темное человека, который с грустным видом разглядывал их.

Ляпис тихо застонал и сильнее прижался к златокожей девушке. Он хотел вновь зажмуриться, но глаза отказались ему подчиниться. Человек не двигался. Безразличный, едва ли он что-то осуждал, он ждал.

Ляпис выпустил Хмельмаю. Пошарив под подушкой, отыскал свой нож. Тщательно прицелился и метнул его.

Он всадил клинок в бледную шею человека по самую рукоятку. Черенок торчал наружу, потекла кровь. Человек продолжал безучастно стоять, но стоило крови достичь паркета — и он покачнулся и рухнул, как чурбан. Когда тело коснулось пола, ветер взвыл сильнее и покрыл шум его падения, но Ляпис почувствовал, как вздрогнул паркет. Он высвободился из рук Хмельмаи, которая пыталась его удержать, и, пошатываясь, направился к человеку. Нагнувшись, он грубо вырвал нож из раны.

Когда Ляпис, скрипнув зубами, обернулся, слева от него была темная фигура человека, неотличимая от других. С поднятым ножом он бросился вперед и ударил его на сей раз сверху, вонзив лезвие между лопаток. И в тот же миг еще один человек появился справа от него, затем другой — перед ним.

Сидя с расширившимися от ужаса глазами на кровати, Хмельмая зажимала себе рот, чтобы не кричать. Когда она увидела, что Ляпис поворачивает оружие против самого себя и нашаривает сердце, она завопила. Сапфир рухнул на колени. Он силился приподнять голову, его красная по запястье рука оставила на голом паркете свой отпечаток. Он урчал, словно зверь, а воздух у него в гортани булькал, как вода. Он хотел что-то сказать и закашлялся. С каждым приступом кашля кровь прыскала на пол тысячами алых точек. Он как бы всхлипнул, и от этого у него опустился уголок рта, рука подломилась. Ляпис рухнул. Рукоятка ножа ударила спереди в пол, и голубое лезвие вышло у него из голой спины, оттопырив кожу, перед тем как ее проткнуть. Больше он не шевелился.

И тогда в мгновение ока Хмельмае стали видны все трупы. Первый, вытянувшийся вдоль матраса, тот, что покоился в ногах, еще один у окна, с жуткой раной на шее… и всякий раз она замечала точно такую же рану на теле Ляписа. Последнего он убил ударом в глаз, и когда она бросилась к своему другу, чтобы его оживить, вместо правого его глаза она увидела лишь черную клоаку.

Снаружи теперь все было залито бледным предгрозовым светом, и время от времени доносился громкий неясный гул.

Хмельмая умолкла. Рот ее дрожал, словно ей было холодно. Она встала, машинально оделась. Она не могла отвести глаз от трупов-близнецов. Она присмотрелась получше.

Один из темных людей, тот, что упал ничком, лежал почти в той же позе, что и Ляпис, и их профили показались ей удивительно похожими. Тот же лоб, тот же нос. На пол скатилась шляпа, открыв такую же, как у Ляписа, шевелюру. Хмельмая чувствовала, что рассудок покидает ее. Она беззвучно рыдала во все глаза, она не могла двинуться с места. Все они были копиями Ляписа. А потом тело первого мертвеца показалось вдруг менее четким. Его контуры подернулись темным туманом. Превращение ускорилось. Тело перед ней начало растворяться в воздухе. Черная одежда по ниточке расползлась ручейками тени, она успела заметить, что и тело у человека было телом Ляписа, но оно тоже растаяло и растеклось, серый дым тянулся по полу и вытягивался через оконные щели. Тем временем началось превращение и второго трупа. Сраженная страхом, Хмельмая ждала, не в силах пошевельнуться. Она осмелилась взглянуть в лицо Ляписа: раны на его загорелой коже исчезали одна за другой, по мере того как люди один за другим рассеивались, как туман.

Когда в комнате остались лишь Хмельмая и Ляпис, тело его стало опять молодым и красивым — и в смерти таким же, как в жизни. У него было умиротворенное, нетронутое лицо. Тускло поблескивал под длинными опущенными ресницами правый глаз. И только крохотный треугольник голубой стали метил мускулистую спину непривычным пятном.

Хмельмая шагнула к двери. Ничего не случилось. Последний след серого пара вкрадчиво соскользнул с подоконника. Тогда она бросилась к двери, открыла ее и, мгновенно захлопнув за собой, устремилась по коридору к лестнице. В этот момент снаружи с ужасным раскатом грома сорвался с цепи ветер, и тяжелый, грубый дождь громко забарабанил по черепице. Сверкнула яркая молния, и снова ударил гром. Хмельмая бежала по лестнице вниз, она добралась наконец до комнаты Лиль и влетела внутрь. И тут же зажмурилась от ослепительной вспышки, более яркой, чем все остальные, сразу же за молнией раздался почти невыносимый грохот. Дом содрогнулся на своем фундаменте, словно громадный кулак обрушился на его крышу. И вдруг, сразу, воцарилась гробовая тишина, только в ушах у нее стоял гул, как бывает, когда слишком глубоко погружаешься в воду.

ГЛАВА XXX

Теперь Хмельмая лежала на кровати своей подруги. Сидя рядом с ней, Лиль глядела на нее с нежным состраданием. Хмельмая еще плакала, судорожно давясь своими всхлипываниями, и держала Лиль за руку.

— Что стряслось? — сказала Лиль. — Это же всего-навсего гроза. Дурочка, не надо делать из этого трагедию.

— Ляпис умер… — сказала Хмельмая.

И слезы ее иссякли. Она уселась на кровати. У нее был непонимающий вид, отсутствующие глаза.

— Да нет, — сказала Лиль. — Это невозможно.

Все ее реакции страшно замедлились. Ляпис не умер, Хмельмая наверняка ошиблась.

— Он мертв — там, наверху, — сказала Хмельмая. — Лежит на полу, голый, с торчащим из спины ножом. А все остальные исчезли.

— Какие еще остальные? — сказала Лиль.

Бредила Хмельмая или нет? Ее рука была не так уж и горяча.

— Люди в черном, — сказала Хмельмая. — Он пытался их всех убить, а когда увидел, что ему никак этого не сделать, убил самого себя. И в этот момент я их увидела. А мой Ляпис… я думала, что он спятил, но я их увидела, Лиль, я увидела их сама, когда он упал.

— Ну и что с ними было? — спросила Лиль.

Она не осмеливалась говорить о Ляписе. Мертвом, лежащем наверху с ножом в спине. Она поднялась, не дожидаясь ответа.

— Надо сходить туда… — сказала она.

— Я не посмею… — сказала Хмельмая. — Они растаяли… как дым, и все они были похожи на Ляписа. Совсем такие же.

Лиль пожала плечами.

— Все это какое-то ребячество, — сказала она. — Что там у вас стряслось? Вы, должно быть, его отвергли, и тогда он убил себя… Так?

Хмельмая ошеломление посмотрела на нее.

— Ох! Лиль! — сказала она и вновь разрыдалась.

Лиль встала.

— Нельзя оставлять его наверху одного, — пробормотала она. — Надо спустить его вниз.

Хмельмая встала в свою очередь.

— Я пойду с вами.

Лиль в отупении и неуверенности пробормотала:

— Ляпис не умер. Так не умирают.

— Он убил себя… — сказала Хмельмая. — А я так любила, когда он меня обнимал.