Иван Дроздов - Покоренный "атаман"

• Название: Покоренный "атаман"
• Автор: Иван Дроздов
• Издательство: «Донбасс»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1967

«Покоренный «Атаман» — роман из современной жизни. Автор показывает различных людей — тут и знаменитый ученый, возглавляющий лабораторию в институте, и молодой инженер, создающий электронную машину для горных предприятий. Возникают острые коллизии борьбы, сталкиваются идеи, характеры, судьбы. Одна из сюжетных линий — личные отношения двух молодых людей, инженера Андрея Самарина и молодой артистки Марии Березкиной. Но поскольку эти люди стоят на первой линии борьбы за лучшие идеалы, то их личные отношения перерастают в общественные, характеризующие собой новые черты советского человека. Роман многоплановый. Действие развертывается и в горняцком городе и в Москве, в стенах института и в шахтной лаве. Много страниц посвящено театру, жизни артистов.

Донецк. "Издательство Донбасс". 1968 г.

---

Втроем они пошли к морю.

Андрей мастерит кораблики, а сам украдкой бросает на соседку взгляд. Черты лица ее правильны, в них заметна классическая строгость — не та, которую за образец почитали древние греки, а строгость русская, с оттенком румяной полноты и лучезарной северной свежести.

Самарин чувствовал себя неловко. За все это время, пока он шел по саду, спускался к морю, делал из газеты кораблики, он не познакомился с женщиной. А надо бы. Но как преодолеть робость?

— Да, вы славно умеете мастерить, — сказала женщина, глядя на руки Андрея: они ловко сгибали бумагу в нужных местах, разглаживали борта очередных «боевых» судов флотилии. — Вы, наверное, техник или инженер?

— Угадали. То есть не совсем, конечно, но работаю, как говорят, по механической части. А вы чем занимаетесь?.. Голос у вас музыкальный. Такой у певиц бывает… Извините за нескромность, но мы уже битый час, как рядом, а незнакомы. Как–то нехорошо, неловко…

Хотел сказать: «Я где–то вас видел», но тут же раздумал, посчитал такой ход избитым, банальным. А что он действительно ее видел — он убеждался все более и втайне бранил свою забывчивость.

— Меня зовут Мария. — Она улыбнулась. — За певицу меня приняли?.. Ну, положим, певицей я не была, но к искусству отношение имею.

Самарин сделал горку из камней и стал бросать в нее голыши. Он теперь боялся показаться в глазах Марии неучем и думал, о чем бы завести разговор. Он почему–то решил, что Мария художница, или скульптор, или, по крайней мере, архитектор.

— Вам не приходилось заезжать в Степнянск? — спросил он с тайной надеждой, что Мария бывала в его городе.

Мария засмеялась: — А я живу там.

Андрей резко повернулся к ней и с минуту стоял с зажатым в руке голышом. Она степнянская!.. Значит, он действительно ее видел. Может быть, на улице или в театре, а может, в институте?.. Вот здорово, если и она работает в институте. Но тут же он вспомнил: «…певицей я не была, но к искусству отношение имею».

— Странно, что я вас не встретил в Степнянске. Я бы вас приметил.

— Это почему же? Я чем–нибудь выделяюсь?..

Она задавала вопросы, на которые не нужно было отвечать. Андрей и не пытался этого делать.

Василек извлек из воды «флагманский крейсер», подошел к Самарину.

— Дяденька, а почему нет пушки?

Андрей посадил мальчика на колени, провел ладонью по белым кудряшкам.

— Где твоя панамка? — спросила мать.

Андрей кивнул на белую шляпку, лежащую между камней: — Какой же ты капитан без головного убора? Ну!..

Мальчик стремглав побежал за панамкой. А когда вернулся, по бокам крейсера уже торчали стволы четырех пушек. Андрей сделал их из лежавшего у его ног тоненького прутика.

— Орудия дальнего боя, — пояснил Васильку.

— Атомные? — спросил малыш.

— Пока нет. Завтра сделаем атомные.

— А подводную лодку сделаем?

— Будет у нас целый подводный флот.

Мальчик, сияя от счастья, побежал к воде.

Самарин бросал камешки в пирамиду голышей; ждал, когда Мария заговорит с ним, но Мария молчала. И тогда он первым пустился в рассуждения:

— Иные говорят: нет ничего однообразнее моря. Мне кажется, наоборот — море никогда не бывает одинаковым: утром оно зеленое, днем — серебристое, вечером… Как вы думаете, каким бывает море вечером?..

— Если светит солнце — изумрудным. В пасмурный день черным или почти черным. Но разве только море всегда переменчиво?.. В природе и вообще–то нет ничего постоянного.

— Как, впрочем, наверное, и в искусстве? — сказал Андрей в надежде, что Мария заговорит об искусстве и тем самым начнет рассказ о себе.

— Вы, конечно, видели в Степнянске цветное панно «Весна победы»? — спросила Мария.

— Я почти каждый день хожу мимо него на работу. Помню каждую царапинку на нем.

— Так вот, в детстве, когда я была еще школьницей, мы помогали художникам выкладывать панно из цветного камня. Представьте, это была очень трудная работа. Художникам не давали машин, и они на тачках привозили камень из–за города. Уставали так, что не могли лазить по лестницам. Приходилось нам таскать наверх камни. Я выкладывала из черной керамической плитки сапоги. А вы знаете, как много там сапог — и у солдат, и у генералов, и у рабочих. Все почему–то в сапогах. И, разумеется, в разных. Помню, как один молодой и высокий, вроде вас, художник мне говорит: «В искусстве, как и в природе, ничто не должно повторяться. Сапоги тоже должны быть разными. И уж, конечно, сапог Генералиссимуса не должен быть похожим на сапог солдата!»

— Что–то не приметил я там разницы.

— Ой, не говорите! Значит, невнимательны, не пригляделись. Для его сапог и плитки подбирали другие, и конфигурация у них фасонная.

— Наверное, то были художники от слова «худо». Они создавали фотографию, а не произведение искусства.

Самарин решил, что напал на верную мысль, больше того — на оригинальную. Он готов был развивать ее и дальше.

— Художники прошлого, — продолжал Самарин, — копировали природу: с точностью изображали лес, облака, реки. Свой метод они называли реализмом. Видение мира таким, каков он есть, умение запомнить, запечатлеть, то есть перенести уголок природы на полотно признавали за высшую способность творца.

Проговорив длинную тираду, Андрей поймал себя на том, что рассуждает книжно, выспренно, следовательно, неинтересно. Боялся встретить насмешливый, осуждающий взгляд Марии и потому тут же решил внести в беседу полушутливый тон.

— Теперь изобретен фотоаппарат. За долю секунды простейший механизм изобразит вам любой девятый вал или вид на Волгу с высокого берега. Зачем же запоминать и копировать? По–моему, задача художника состоит в другом.

— Запоминать и копировать? — спросила Мария серьезно. — Разве реализм когда–нибудь ставил перед собой такие задачи?

Самарин осекся. Понял: говорит не то. И украдкой взглянул на Марию. Она сидела на камне, наблюдала за Васильком. Белая шляпа с голубой лентой защищала голову от солнца. Прямой нос, строгий овал подбородка и спокойные глаза. В них нет ни желания продолжать спор, ни интереса к собеседнику. В серо–зеленой «изумрудной» глубине гуляет холодок недоступности.

«Запоминать и копировать?» — слышится ее удивленный, почти насмешливый голос. «Дернуло же меня за язык!.. Что я понимаю в искусстве? Ни знаний, ни серьезных понятий. Мария — подготовленный человек, а я говорю банальные вещи. Разболтался, как школьник».

Однако отступать было некуда. Андрей поубавил ход, но решил все–таки продвигаться дальше.

— Скажите, Маша, а как вы понимаете реализм? Андрей впервые назвал свою собеседницу по имени и оттого смутился еще больше. Она посмотрела на него пристально, так, будто хотела получше разглядеть своего ученика и решить, стоит ли ему объяснять урок. Поймет ли?..

— Реалист создает образы, — сказала она, — для него предмет искусства — человек, но не тот, который идет вон там, рядом с Васильком, а человек–тип, человек–характер. Кстати сказать, в этом и вообще–то состоит задача искусства.

Самарин чувствовал себя в положении охотника, у которого в самый ответственный момент отказало ружье. Собравшись с духом, он снова пустился в пространные рассуждения. Говорил сложно и непонятно. Чем больше он углублялся в мало знакомый для него предмет, тем откровеннее ударялся в книжность, манерность и какую–то ужасную неестественность. Маша же своим молчанием и редкими взглядами, в которых Андрей видел сочувствие и снисхождение, окончательно повергла его в замешательство, но он не мог вот так сразу, в один момент прекратить начатый разговор.

— Поймите вы, живописцы и писатели, артисты и музыканты, — вновь заговорил он, — поймите людей атомного века. Нас теперь не восхищают картины видимой природы, человек не нужен нам в своей натуральной форме — совершеннее Аполлона вы ничего нам не представите. Да и не надо представлять: дайте пищу для ума современного — не того ума, который оперировал таблицей умножения и знал две–три сотни слов, а интеллекта, устремленного в мир невидимых величин. Подвергните анализу свой предмет: человека и природу, покажите нам невидимое в человеке, откройте тайны, которых мы не знаем.

— Все так, но я никак не возьму в толк: при чем тут реализм? Ведь именно к «анализу», к «невидимому в человеке» и стремится художник–реалист.

Маша пристально и с чуть заметным кокетством взглянула на Андрея. Теперь она надела очки. Под темными стеклами не видно было ее глаз, но Андрей почувствовал: Мария смеялась над ним. Впрочем, тут же она подтвердила его невеселую догадку:

— Может быть, ко всему сказанному вы добавите: «Не каждый поймет нас, но каждый попытается понять. И в этой попытке подвинет свой ум на высшую ступень».

Мария привела излюбленную фразу защитников абстракционистов. Но разве он хотел принять их точку зрения? Он был обезоружен окончательно и не видел теперь выхода из нелегкого положения. Хотел одного: побыстрее кончить неравную дуэль.