Ал. Платонова - Над Днепровским курганами[повесть из жизни Киевской Руси]

• Название: Над Днепровским курганами[повесть из жизни Киевской Руси]
• Автор: Ал. Платонова
• Издательство: «Отчий дом»
• Жанр: Детские приключения
• Год: 2000

Герои повести — наши далекие предки, древние русичи. Борьба тьмы и света, добра и зла, язычества и христианства — Киевская Русь на пороге величайшего события, промыслительно преобразившего ее судьбу, — Крещение.

Книга принадлежит перу духовной писательницы А. Ф. Платоновой, с творчеством которой читатель уже хорошо знаком по изданиям настоящей серии. В начале века она издавала православный детский журнал “Незабудка”, печаталась в журналах “Русский паломник”, “Голос Церкви”, а рассказы А. Ф. Платоновой вошли в сборник “Незабудка” (издательство “Отчий дом”, 1999 г.). После революции она приняла монашеский постриг, а в 30-е годы ее заключают в лагерь.

“Будить и укреплять в детях благородные стремления духа и любовь ко всему родному”, — эта благодатная цель издаваемого писательницей журнала былд целью и ее собственного творчества. Эти же слова являются эпиграфом и к настоящей повести.

---

— За что? — переспросил Лют. — А за то, что он отвращает от наших богов сердца киевлян; за то, что он ночью ходит в сборище этих безбожников–христиан и там пьет кровь младенцев…

— Полно, так ли это? Хорошо ли ты знаешь их веру? Кровь младенцев?! Сам Куря, князь печенежский, из черепа Святослава пил только вино… А уж он ли не жесток был… А христиане так кротки, так мягки… — недоверчиво глядя на своего гостя, проговорил Дулеб, вспоминая разговор с Феодором.

— Впрочем, что же мы сидим так?

Он крикнул холопа, и через несколько минут на столе пенилась и дымилась горячая баранина. Гостеприимство было отличительной чертой в характере русского человека.

Лют же был не простым гостем, но важным и почетным. Для него всякий киевлянин не постеснялся бы даже выкрасть у соседа барана или теленка, если бы своего дома не оказалось.

Долго сидели вдвоем гость и хозяин. Пили вино из среброкованого турьего рога и говорили о важном деле.

Пришел Лют к Дулебу сватать его дочь за своего сына Олега. Не в обычае было это у славян: проще было увезти понравившуюся девушку, да не хотел Лют ссориться с Дулебом, который к тому же близок был и к княжескому дому.

Дулеб тоже дорожил будущим родством с Лютом, но и дочь не хотел принуждать.

— Одна она у меня, Лют, сам знаешь! После Предславы все она у меня. Как сама порешит, так и будет. Она у меня, что звездочка ясная. Как я расстанусь с ней? — говорил Дулеб. Льстило ему, что сам Лют, сын Чернобога, жрец Перуна, мудрый кудесник, Светлану за своего сына сватает, и жаль было ему дочери.

— Пошлем за Светланой. Как она порешит, — снова сказал он и велел позвать дочь.

А та сидела у себя в светелке ни жива ни мертва. Не обмануло ее девичье сердце: подсказало, что ради нее пришел к ним Лют. «Неужели за Олега выходить?» — сверкнула в ее душе страшная мысль.

Совсем почти не знала она Олега; слыхала только, что ездил он по морю, занимался разбоями; слыхала, что не было у князя Владимира лучшего бойца; что бил он птицу стрелой на лету без промаха; что один на медведя не боялся ходить. Но уж одного того, что Олег был сыном Люта, довольно было, чтобы бояться его хуже огня. А с тех пор как Рогдая она увидела да с ним словом ласковым перемолвилась, и совсем отвернулась ее душа от сына кудесника.

И теперь, прижимаясь к своей старой мамке Вахрамеевне, она просила и умоляла ее, чтобы припомнила та все чары, все заговоры, отворожила от нее сердце Олега.

— Обернулась бы теперь я голубкою, полетела бы на могилку матушки, попросила бы ее: защити, родная, свое дитятко! — плакала девушка. Но слез не было у нее в глазах; они стояли в горле и больно сжимали его. И грудь ныла в какой–то невыразимой тоске.

— Что–то будет? Ой, дедись Ладо, что–то будет? В это время в светелку, запыхавшись, вбежала холопка–девушка:

— Иди скорей! Лют и твой батюшка спрашивают тебя!

Светлана побледнела, зашаталась, ноги у нее подкосились.

— Ласточка моя, голубушка!.. Да не зверь ведь какой Лют–то… Не съест… И отец твой тебя, касаточку, не выдаст… — успокаивала ее Вахрамеевна, — дай–ка я тебя с уголька спрысну да вот ладанку на шейку лебединую надену.

И она, с причитаниями, надела своей любимице какой–то крошечный мешочек.

Однако недаром Светлана была дочерью Дулеба: его решимость и твердость теперь овладели ею: «Умру, а не выйду за Олега», — подумала она и с этим решением вошла к отцу в горницу.

По–прежнему у стола сидел Дулеб. Склонив голову на руку, он что–то говорил гостю и казался грустным и задумчивым. Лют, развалясь, сидел на богатой лежанке, против стола, чем–то недовольный. Он был уверен, что в конце концов все будет так, как он хочет, но его раздражало, что Дулеб не сразу согласился, что понадобилось еще послать за этой девчонкой! Как будто мало для нее чести, что ее сватают за сына Люта!

Он не мог скрыть своего раздражения, когда вошла Светлана, а от его взгляда ее сердце сжалось еще больше.

Взглянула она на отца и почувствовала, что он за нее будет.

В нерешительности она остановилась у двери. — Подойди сюда, Светлана! — сказал отец. — Знаешь, зачем тебя позвали? Вот Лют просит выдать тебя за своего сына Олега… Согласна ли ты?

Светлана ожидала этого вопроса, приготовилась к нему, но все–таки дрожь пробежала по всему ее телу. Она не могла сдержать себя, расплакалась и упала отцу в ноги:

— Батюшка, твоя воля… Но пожалей, батюшка!.. Чем я тебя прогневила?.. Не гони от себя… — рыдала она. Слова мешались у нее с плачем и переходили в какой–то стон.

Лицо Дулеба прояснилось. Из груди его вырвался вздох. Словно и сам он был рад, что так все разрешилось.

— Полно, — твердо сказал он, отстраняя от себя дочь и поднимаясь с места, — видишь, Лют? И рад бы, да не могу… Ступай к себе, Светлана!

Почти не помня себя, девушка вышла из горницы.

— Не гневайся, Лют… За честь благодарю, — сказал Дулеб, закрывая дверь за дочерью.

Но Лют ничего не мог сказать. Искаженное злобой лицо его было страшно, глаза сверкали.

— Не ожидал я такого ответа от тебя, Дулеб… Ну, твое дело! — едва выговорил он.

А наутро привратник передавал Вахрамеевне:

— Гневен ушел старый Лют… Проклинал боярина Дулеба:

…не будь я Лют, порази меня Перун своими стрелами и громами, разверзнись подо мной бездна Чер–нобога, если не вспомнит она этого дня.

Глава III Суженый

Светлана проплакала всю ночь. Недобрые предчувствия мучили ее. Напрасно Вахрамеевна успокаивала, напрасно говорила ей:

— Да не бойся ты, ягодка! Не отдаст тебя отец черному ворону.

— А все–таки страшно, мамушка!..

На следующий день она почти не видела отца, потому что он с утра ушел к князю. Да и в следующие дни Дулеб ничего не говорил с дочерью о минувшем вечере, как будто ничего и не было.

Наконец, наступил и семик. В этот день уж и Светлана немного развеселилась. Пришли вечером девушки, и отправилась она с ними на берег Днепра, чтобы там завести хоровод, поиграть, попеть да погадать на свой веночек.

Стояла весна, ранняя, ароматная. Нежно зеленели деревья. Была «русальная» неделя. «Русальной» ее звали в народе потому, что, по народному поверью, в эти весенние ночи русалки выходят из речных волн, тоже ведут хороводы при лунном свете, отряхивают свои длинные зеленые волосы, с которых струится вода, и хохочут или плачут надрывающим душу голосом.

Знает Светлана, что опасное это время: как раз попадешься в руки такой русалке, и тогда защекочет она до смерти, утянет за собой на дно Днепра.

— Смотри, дитятко, никогда не выходи из горенки в такую пору: дед–водяной не спит теперь, и русалки на ветвях сидят, — говорила не раз Светлане Вахрамеевна, расчесывая на ночь ее золотистые косы. И при этом рассказывала ей такие небылицы и страхи, что у бедной девушки сердце в груди билось, как птичка в клетке.

— А ты, мамушка, русалок видела? — спрашивала Светлана.

— Наяву–то не видала, родимая, а другие и наяву видали. Я только во сне когда Минвану свою увижу. Худые они, русалки–то, да бледные такие, известно — утопленницы. Вот и моя доченька, видно, русалочка теперь, потому что в воду кинулась. Годков осьм–надцати, как и ты, была моя голубонька.

Сколько уж раз рассказывала об этом Вахрамеевна, и всякий раз слезы навертывались у нее на глазах, а сердце Светланы невольно сжималось.

Она хорошо знала эту грустную историю. Полюбил Минвану добрый молодец, заезжий гость: из заморских стран он приехал. Говорит, у себя на родине скальдом (певцом) был. И какие песни он пел здесь! Полюбила его и Минвана; собирались уж поженить их, вкруг ракитова куста вести, да вдруг налетело горе–гореваньице: поехал как–то суженый Минваны дремучим лесом. Ночь его в дороге застала. А в лесу–то этом бродили разбойники. Злой человек хуже зверя: напал разбойник на доброго молодца, снес ему буйную голову, отобрал казну, какая была у того ссобой, и бросил его тело в лесу на съедение зверям да жадным воронам.

Как узнала об этом Минвана, несвоим голосом закричала, света невзвидела и в такую же весеннюю ночь кинулась с высокого берега прямо в холодные волны Днепра.

С тех пор, — думала Вахрамеевна, — и стала она русалочкой.

— Снится мне по ночам теперь моя девонька, и все–то с нее вода бежит… А то рыбкой такой серебристой представляется… — говорила Светлане Вахрамеевна.

Слушала ее девушка, и туманились ее синие очи, и морщился маленький лобик от набегавших на него странных дум.

— А моя родимая матушка где теперь? — спрашивала она.

— Матушка? Матушка твоя давно с белого света ушла. Там, у самого низовья, по берегу Днепра, видела — курганы насыпаны? Вот в таком же кургане и твоя матушка косточки свои сложила. Похоронили ее, голубушку, положили с ней и камки многоцветной, и веретено, работы греческой, и запястья драгоценные. Любил ее батюшка твой… Ничего не пожалел для нее.