Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

• Название: Мой роман, или Разнообразие английской жизни
• Автор: Эдвард Бульвер-Литтон
• Издательство: Паблик на ЛитРесеd7995d76-b9e8-11e1-94f4-ec5b03fadd67
• Жанр: Проза

«– Чтобы вам не уклоняться от предмета, сказал мистер Гэзельден: – я только попрошу вас оглянуться назад и сказать мне по совести, видали ли вы когда-нибудь более странное зрелище.

Говоря таким образом, сквайр Гезельден[1] всею тяжестью своего тела облокотился на левое плечо пастора Дэля и протянул свою трость параллельно его правому глазу, так что направлял его зрение именно к предмету, который он так невыгодно описал…»

---

Вместе с этим доктор выпустил из кабинета Леонарда и впустил туда своего знаменитого пациента, которого он всеми силами старался убедить отправиться вместе с ним на берега Рейна.

Леонарду оставалось теперь отыскать нобльмена, которого имя так невнятно произнесено было бедным капитаном Дигби. Он еще раз принужден был прибегнуть к адрес-календарю, и, отыскав в нем несколько имен лордов, имена которых начинались со слога Ле, он отправился в ту часть города, где жили эти особы, и там, употребив в дело свой природный ум, осведомился у ближайших лавочников о личной наружности тех нобльменов. Благодаря простоте своей, он везде получал вежливые и ясные ответы; но ни один из этих лордов не согласовался с описанием, сделанным бедной сиротой. Один – был стар, другой – чрезвычайно толст, третий лежал в параличе, и, в добавок, никто из них не держал огромной собаки. Не нужно, кажется, упоминать здесь, что имя л'Эстренджа, как временного жителя Лондона, в адрес-календарь не было включено; к тому же, замечание доктора Моргана, что этот человек постоянно живет за границей, к несчастью, совершенно отвлекло от внимания Леонарда имя, так случайно упомянутое гомеопатом. Впрочем, Гэлен не была опечалена, когда молодой защитник её возвратился в конце дня домой и сообщил ей, о своих неудачах. Бедный ребенок! в душе своей она как нельзя более оставалась довольна от одной мысли, что ее не разлучат с её новым братом. С своей стороны, Леонард был очень тронут её старанием придать, во время его отсутствия, некоторый комфорт и приятный вид совершенно пустой комнате, занятой им: она так аккуратно разложила его книги и бумаги, подле окна, в виду одинокого зеленого вяза; она упросила улыбающуюся хозяйку дома уделить что нибудь из мебели – особливо орехового дерева бюро – и несколько обрывков старых лент, которыми подвязала занавесы. Даже истертые стулья, при новой расстановке, придавали комнате особенную прелесть. Казалось, что благодетельные феи одарили прекрасную Гэлен искусством украшать семейный дом и вызывать улыбку из самых мрачных углов какой нибудь хижины или чердака.

Леонард удивлялся и хвалил. С чувством признательности, он поцаловал свою подругу и, вместе с ней, с неподдельною радостью, сел за скудную трапезу. Но вдруг лицо его опечалилось: в его ушах отозвались слова доктора Моргана: «маленькой девочке нельзя оставаться в этом положении: это нейдет.»

– Не понимаю, произнес Леонард, печальным тоном:– каким образом я мог забыть об этом.

И он рассказал Гэлен причину своей грусти. Сначала Гэлен вскричала, что она «не понимает его». Леонард радовался, по обыкновению, заговорил о своих блестящих видах и, наскоро пообедав, как будто каждая минута была теперь дорога для него, немедленно сел за свои бумаги. Гэлен задумчиво смотрела на него, в то время, как он сидел углубленный в свои занятия. И когда, приподняв глаза от рукописи, воскликнул он, с необыкновенным одушевлением:

– Нет, Гэлен, ты не должна покидать меня. Это должно увенчаться полным успехом, и тогда…. тогда мы будем жить вместе в хорошеньком коттэдже, где увидим мы более, чем одно дерево.

При этих словах она вздохнула, но уже не отвечала: «я не покину тебя.»

Спустя несколько минут, она вышла в свою комнату и там, пав на колени, молилась; её молитва была следующая:

«Творец мира! молю Тебя, сохрани меня от побуждений моего самолюбивого сердца: да не буду я бременем тому, кто принял меня под свою защиту.»

Глава LIII

На другой день Леонард вышел из дому вместе с своими драгоценными рукописями. Он весьма достаточно знаком был с современной литературой, чтоб знать имена главных лондонских издателей. К ним-то он и направил свой путь, твердыми шагами, но с сильно бьющимся сердцем.

В этот день путешествия его совершались продолжительнее предшедшего дня; и когда он воротился и вошел в свою миниатюрную комнатку, Гэлен вскрикнула: она с трудом узнала его. На лице его выражалось такое глубокое, такое безмолвное уныние, что оно заглушало, по видимому, все другие чувства. Не сказав ни слова, он опустился на стул и на этот раз даже не поцаловал Гэлен, когда она боязливо подошла к нему. Он чувствовал себя униженным. Он был раззорившийся миллионер! он, который принял на себя все заботы о другом создании!

Мало по малу ласки Гэлен успели произвести на Леонарда благодетельное влияние, и он решился наконец рассказать свои похождения. Читатель, вероятно, сам догадается, какого рода должны быть эти похождения, и потому я не считаю нужным описывать их в подробности. Большая часть из книгопродавцев не хотели даже взглянуть на рукописи Леонарда; человека два были столько добры, что посмотрели их и в ту же минуту возвратили, сделав при этом решительный отказ, в весьма учтивых выражениях. Один только издатель, занимающийся сам литературой, и который в юности своей испытал тот же самый горький процесс обманутых обольстительных надежд, какой ожидал теперь деревенского гения, вызвался на полезный, хотя и суровый совет несчастному юноше. Этот джентльмен прочитал большую часть лучшей поэмы Леопарда, с особенным вниманием и даже с искренним удовольствием. Он умел в этой поэме оценить редкое дарование поэта. Он сочувствовал положению мальчика и даже его весьма основательным надеждам и, при прощании, сказал ему:

– Если я, как человек, занимающийся исключительно торговлей, напечатаю эту поэму собственно для вас, тогда мне придется понести величайший убыток. Еслиб я вздумал издавать книги из одного сочувствия к авторам, то, поверьте, я давно бы раззорился. Но положим, что, убежденный из этой поэмы в действительности ваших дарований, я напечатаю ее, не как обыкновенный торгаш, а как любитель литературы, то мне кажется, что и тогда я, вместо услуги, сделаю вам величайший вред и, может статься, совершенно отвлеку вас на всю жизнь от занятий, на которых должна основываться ваша будущность.

– Каким же это образом, сэр? спросил Леонард. – Я вовсе не хочу, чтобы из за меня вы понесли потери, прибавил он.

И в глазах его навернулись слезы: гордость его была затронута.

– Вы хотите знать, мой молодой друг, каким образом? Я сейчас объясню вам. В эгих стихах обнаруживается столько таланта, что многие наши журналы дадут о них весьма лестные отзывы. Вы прочитаете эти отзывы, сочтете себя за провозглашенного поэта и с восторгом воскликнете:

– Теперь я на дороге к славе.

Вы придете ко мне и спросите:

– Ну, что, каково идет моя поэма?

Я укажу вам на полку, изгибающуюся под тяжестью вашей поэмы, и отвечу:

– Не продано еще и двадцати экземпляров! Журналы могут похвалить, но публику не заставишь покупать то, что ей не нравится.

– Но вы могли бы доставить мне известность, скажете вы.

– Да, конечно, я мог бы доставить вам такую известность, которой было бы весьма достаточно, чтоб пробудить в каждом практическом человеке нерасположение отдать настоящую цену вашим талантам, применяя их к какому нибудь занятию в жизни положительной – заметьте, что никто не любит принимать к себе в службу поэтов; я мог бы доставить вам имя, которое ни гроша не принесет вашему карману, – даже хуже: оно будет служить преградой ко всем тем путям, где люди приобретают богатство. Испытавши раз всю прелесть похвалы своим талантам, вы не перестанете вздыхать о них. Быть может, в другой раз, вы уже не явитесь к издателю с просьбою напечатать поэму, а напротив, будете стремиться к музам, станете марать что нибудь для периодических журналов и наконец обратитесь в труженика для какого нибудь книгопродавца. Выгоды будут до такой степени неверны и ненадежны, что избежать долгов не будет никакой возможности; после того, вы, который считал себя таким умницей, таким гордым, погрузитесь еще глубже в литературного нищего, будете просить, занимать….

– Никогда! никогда! никогда! вскричал Леонард, закрывая лицо обеими руками.

– Такая точно была и моя карьера, продолжал издатель. – Но, к счастью, я имел богатого родственника, купца, которого ремесло я, будучи еще мальчиком, ненавидел. Он великодушно простил мое заблуждение, принял меня в число своих прикащиков, и вот как видите, теперь я могу и сочинять книги и продавать их. Молодой человек, у вас должны быть почтенные родственники: поступайте по их совету – примитесь за какое нибудь дельное занятие. Будьте в этом городе чем нибудь, но не поэтом по призванию.

– Но каким же образом, сэр, существовали у нас другие поэты? Неужли все они имели другие призвания?

– Читайте их биографии и потом завидуйте им.

Леонард с минуту оставался безмолвным, и, после того, приподняв голову, он отвечал громко и быстро:

– Я уже читал их биографии. Правда, их участь – нищета, быть может, голод; но все же, сэр, я завидую им!