Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 8. Личные воспоминания о Жанне дАрк. Том Сойер – сыщик

• Название: Собрание сочинений в 12 томах. Том 8. Личные воспоминания о Жанне дАрк. Том Сойер – сыщик
• Автор: Марк Твен
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1960

В восьмом томе собрания сочинений Марка Твена из 12 томов 1959-1961 г.г. представлены книги «Личные воспоминания о Жанне д’Арк» и «Том Сойер — сыщик»

Исторический роман Твена о народной героине Франции был начат в 1893 году и закончен весной 1895 года. В качестве «автора» книги выступает сьер Луи де Конт, земляк и друг детства Жанны, сопровождавший ее во всех боях и походах в качестве пажа и секретаря и присутствовавший в Руане при ее казни. Ведя рассказ от лица этого вымышленного участника изображаемых событий, Твен стилизует свое повествование в духе средневековой хроники (что сказывается не только в общем колорите и тоне, но и в несколько архаизированном языке романа). Исторический роман Твена, которым так дорожил сам писатель, и поныне привлекает читателя взволнованным, прочувствованным изображением драматической судьбы народной героини, отдавшей жизнь за свободу родной страны.

После выхода в свет «Приключений Тома Сойера» и «Приключений Гекльберри Финна» Твен не раз возвращался к своим любимым героям. Повесть «Том Сойер — сыщик», написанная в Париже, была напечатана в 1896 году. В основу сюжета Твен положил запутанное происшествие, послужившее поводом к сенсационному уголовному процессу в Скандинавии XVІІ века. Автор перенес события на американскую почву, сделав их участниками Тома, Гека и группу других персонажей, уже знакомых читателям «Приключений Гекльберри Финна».

Комментарии — А. Елистратова, комментарии в сносках — З. Александрова.

---

Так вот, несчастных французов уносили на наших глазах. Что было делать? Мы сделали то немногое, что было возможно. Мы послали доложить обо всем Жанне, а сами остановили уходивших якобы для переговоров, а на деле чтобы выиграть время. Один дюжий бургундец рассердился и поклялся страшной клятвой, что его никто не остановит: он уйдет и унесет своего пленного. Но мы окружили его, и он увидел, что уйти не удастся. Тогда он разразился ужасной бранью, спустил своего пленника со спины и поставил его рядом с собой, связанного и беспомощного. Потом он вынул нож и сказал со злорадной усмешкой:

— Вы не дадите его унести, говорите? А ведь он мой, моя законная добыча. Ладно, раз я не могу унести свое имущество, я сделаю кое-что другое. Вот возьму и убью его — это тоже мое право. Ага! Этого вы не ждали, сволочи!

Бедный пленник умоляющим взглядом просил спасти его, потом заговорил и сказал, что у него дома жена и ребятишки. Сердце у нас разрывалось. Но что мы могли поделать? Бургундец был в своем праве. Мы могли только просить за несчастного пленника. Так мы и сделали. А бургундец получал от этого большое удовольствие. Он остановился с занесенным ножом — хотел еще послушать и посмеяться. Это нам показалось очень обидно. Карлик сказал:

— Прошу вас, молодые господа, дайте-ка я его уговорю. У меня есть к этому способность — это скажет всякий, кто меня знает. Вы усмехаетесь поделом мне за мое хвастовство! А все же дозвольте попробовать…

С этим он подошел к бургундцу и повел речь действительно мирно и по-хорошему; в своей речи он упомянул Деву, собираясь сказать, что она, по доброте своей, наверняка похвалит и отблагодарит его, если он сжалится над пленным…

Дальше ему не пришлось говорить: бургундец прервал его ласковую речь, выкрикнув грязное оскорбление Жанне. Мы ринулись к нему, но Карлик, побледнев, отстранил нас и сказал торжественно:

— Позвольте уж мне. Ведь я ее телохранитель, значит это мое дело.

С этими словами он выбросил вперед правую руку, сдавил горло дюжего бургундца и так, одной рукой, удержал его стоймя.

— Ты оскорбил Деву, — сказал он, — а Дева — это Франция. Теперь твой язык надолго смолкнет.

Послышался треск костей. Глаза бургундца начали вылезать из орбит и бессмысленно уставились в пространство. Лицо его потемнело, стало лиловым. Руки бессильно повисли, по телу прошла судорога — и оно все обмякло. Карлик разжал руку, и безжизненное тело рухнуло на землю.

Мы разрезали узы пленного и сказали ему, что он свободен. Его смирение вмиг сменилось бурным ликованием, а ужас — ребяческой яростью… Он бросился к трупу и стал пинать его ногами, плевать в лицо, плясать на нем, набивать ему рот грязью — и при этом хохотал, ругался и выкрикивал непристойные проклятия, точно пьяный или помешанный. Этого можно было ожидать — на войне не станешь святым. Многие из зрителей смеялись, некоторые были равнодушны, и никто не удивлялся. Но вдруг в своей исступленной пляске пленный нечаянно приблизился вплотную к неприятельским рядам, и один из бургундцев вонзил ему в горло нож; он упал, едва успев крикнуть, кровь забила из артерии высоким и ярким фонтаном. Зрители — и враги, и даже свои — дружно захохотали. Вот как закончился один из наиболее приятных эпизодов моей пестрой солдатской жизни.

Тут подоспела Жанна, очень взволнованная. Она выслушала притязания гарнизона и сказала:

— Да, право на вашей стороне. Это ясно. Мы допустили в договоре неосторожное слово, и его можно толковать по-всякому. Но вы не унесете этих бедняг. Они — французы, и я этого не допущу. Король заплатит выкуп за каждого из них. Подождите, я извещу вас. И смотрите, чтобы ни один волос не упал с их головы, — это вам дорого обойдется.

Тем и кончилось это дело. Пленные были спасены — хотя бы на время. Жанна поспешно поехала к королю и предъявила ему свое требование, не слушая никаких возражений. Король сказал: ладно, пусть будет, как она хочет; и она тотчас вернулась, выкупила всех пленных от имени короля и отпустила их.

Глава XXXV КОРОНОВАНИЕ НАСЛЕДНИКА ФРАНЦУЗСКОГО ПРЕСТОЛА

В Труа мы вновь встретились со шталмейстером королевского двора, который принимал Жанну у себя в замке, когда она впервые приехала в Шинон. С дозволения короля она назначила его бальи города Труа.

И вот мы снова в походе. Шалон нам сдался; в тот день в разговоре кто-то спросил Жанну, есть ли у нее какие-нибудь опасения; она ответила, что опасается только одного: предательства. Кто бы мог поверить в возможность этого? И все же слова ее оказались пророческими. Да, жалкое животное — человек!

Мы все шли и шли, и наконец шестнадцатого июля приблизились к цели нашего похода и завидели вдали высокие башни Реймского собора. По нашим рядам многократно прокатилось «ура», а Жанна, сидя на коне, в своих белых доспехах, задумчивая и прекрасная, смотрела перед собой, и лицо ее сияло неземною радостью. О, это была не смертная девушка, а светлый дух! Ее великая миссия близилась к завершению, торжественно и безоблачно. Завтра она сможет сказать:

«Мой труд окончен, отпустите меня».

Мы разбили лагерь, и начались хлопотливые приготовления к великому торжеству. Явился архиепископ с большой депутацией; потом потянулись толпы горожан и пригородных крестьян с приветственными кликами, знаменами и музыкой; ликующие толпы заполонили весь лагерь, и все были точно опьянены радостью. Всю ночь Реймс работал без устали, стучал молотками, украшал улицы, возводил триумфальные арки, убирал древний собор внутри и снаружи с невиданным великолепием.

Мы поднялись рано: коронация должна была начаться в девять и длиться пять часов. Мы знали, что английский и бургундский гарнизоны не смели и помышлять о сопротивлении Деве, что ворота гостеприимно распахнутся перед нами и весь город встретит нас с восторгом.

Утро было великолепное: солнечное, но свежее, прохладное и бодрящее. Войско было в отличном состоянии; длинная колонна, извиваясь, выступила из лагеря и отправилась в последний переход нашей бескровной кампании.

Жанна на своем вороном коне, в сопровождении герцога и свиты, давала прощальный смотр войску. Она не собиралась больше воевать, не думала после этого дня командовать этими или другими войсками. Солдаты знали это; они полагали, что в последний раз видят девичье личико своего непобедимого вождя — свою любимицу, красу и гордость, которую они в своем сердце тоже возвели в дворянство, но величали по-своему: «Божьей дочерью», «Освободительницей Франции», «Любимицей Славы». «Оруженосцем Иисуса» и другими, еще более ласковыми именами, какими люди называют любимого ребенка. Поэтому смотр был необычным — и войско и полководец были глубоко взволнованы. Раньше солдаты всегда проходили мимо Жанны под несмолкающее «ура», с высоко, поднятой головой, радостно сверкая глазами, с барабанным боем и громкой победной музыкой. Сегодня все было иначе. Если б не один звук, можно было бы закрыть глаза и вообразить себя в царстве мертвых. Этим единственным звуком, нарушавшим тишину летнего утра, был мерный шаг войска.

Проходя плотно сомкнутыми рядами солдаты отдавали честь, подымая правую руку к виску, ладонью вперед, взглядом благословляли Жанну, прощались с ней и еще долго не отводили от нее глаз. Уже пройдя мимо нее, они все еще не опускали руки. Каждый раз, когда Жанна подносила к глазам платок, по лицам солдат пробегала судорога волнения.

Смотр победоносного войска наполняет сердца ликованием; но на этот раз сердца были готовы разорваться.

Затем мы направились к резиденции короля, отведенной ему в архиепископском загородном дворце; он скоро вышел к нам, и мы поскакали, чтобы занять места во главе войска. Окрестные жители стекались со всех сторон и толпились вдоль дороги, чтобы увидеть Жанну, — как то бывало ежедневно, с первого дня нашего похода. Наш путь пролегал по зеленой равнине, и толпа окаймляла ее с обеих сторон. Кайма была широкая и яркая, потому что каждая девушка и женщина была в белой рубашке и красной юбке. Это напоминало бесконечно длинную гирлянду из маков и лилий. Вот какой дорогой цветов мы ехали все время! Только эти бесчисленные живые цветы не высились на стеблях — все они стояли на коленях, все простирали руки к Жанне и обращали к ней лица, залитые слезами благодарности. Те, что были ближе, обнимали ее ноги, целовали их и прижимались к ним мокрыми щеками. За все эти дни я не видел, чтобы кто-нибудь не преклонил колени, чтобы хоть один мужчина не обнажил голову. Впоследствии, на суде, эти трогательные сцены были поставлены Жанне в вину. Народ поклонялся ей, значит она еретичка, — так решил этот неправедный суд.

Мы подъехали к городу; длинная изогнутая линия его башен и стен была расцвечена флагами и вся черна от народа; пушечная пальба сотрясала воздух и застилала все вокруг клубами дыма. Мы торжественно въехали в городские ворота и проследовали по городу, а за нами, в праздничных одеждах, со знаменами, шли все городские гильдии и цехи, и вдоль всего пути радостно кричал и толпился народ; в окнах и на крышах тоже теснилось множество людей; балконы были украшены дорогими и яркими тканями; столько рук махало нам белыми платками, что казалось, будто на нашем пути бушует метель.