Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы

• Название: Розы и хризантемы
• Автор: Светлана Шенбрунн
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-7516-0095-9

Многоплановый, насыщенный неповторимыми приметами времени и точными характеристиками роман Светланы Шенбрунн «Розы и хризантемы» посвящен первым послевоенным годам. Его герои — обитатели московских коммуналок, люди с разными взглядами, привычками и судьбами, которых объединяют общие беды и надежды. Это история поколения, проведшего детство в эвакуации и вернувшегося в Москву с уже повзрослевшими душами, — поколения, из которого вышли шестидесятники.

---

— Ну, дело ваше, — вздыхает Лера Сергеевна. — Главное, чтобы вам нравилось.

— Мне нравится. — Мама оглядывает себя в квадратное зеркальце — то ставит его на пол, то берет в руку. — Нет, по-моему, прекрасно. Увидите — у меня все спрашивать будут, кто мне сшил такое чудесное платье. Да. Если бы еще удалось как-нибудь избавиться от этих чулок дурацких…

— Чего ты тут калоши свои вонючие расставила! — визжит под самой нашей дверью Наина Ивановна. — Весь угол своим барахлом завалила, ступить некуда! На вешалке ветошь какая-то болтается!

— Вешалка наша тебя не касается, — отвечает Прасковья Федоровна.

— В избе своей лохмотья развешивай, а тут тебе не изба, тут коммунальная квартира!

— Не смей орать на мою мать! — говорит Елизавета Николаевна. — Ты еще носом не вышла на нее орать!

— Ко мне люди ходят! — кипятится Наина Ивановна. — А они тут хлев развели! Я вашу вонь терпеть не намерена!

— Люди! Не люди к тебе ходят, а мужики! Проститутка ты, вот ты кто!

— Проститутка? Ах вот как! Проститутка! Погоди, ты у меня еще за это ответишь!

— Проститутка, проститутка! — не сдается Елизавета Николаевна. — Проститутка и хулиганка! Мама все руки пообжигала из-за твоих кофейников! Вечно все на плиту бежит, а она, бедная, стоит, подтирает. Ты, мама, за ней больше не подтирай!

— Она за мной подтирает! Это я за вами ваше дерьмо вожу!

Бабушка ерзает на своем сундуке, привстает, бормочет что-то, хлопает себя руками по ляжкам, придвигается к двери, прислушивается, хочет как будто выйти, но, потоптавшись, возвращается обратно к сундуку.

— Орот! Слыхали? Хамка! Чтоб тебе пусто было!

— Бабушка, что это — проститутка? — спрашиваю я.

— Что — проститутка? Наина — проститутка!

— А почему она проститутка?

— Чтобы деньги из мужчин вытягивать! У нас в Минске тоже была одна. Ее весь город знал. Масленков из-за нее казенные средства растратил. Это еще до войны. Потом с Бронфманом спуталась, так он семью бросил и в Китай бежал.

— Принимай их у себя в комнате! — мечется за дверью Елизавета Николаевна. — Ванная общая не для гостей твоих! Чего ты их в ванную водишь? Чего? Потаскуха! Я детей искупать боюсь. Того гляди, все заболеем.

— Правильно! — говорит бабушка. — У нас в Таганроге тоже был случай. Провизор Доваткин с одной спутался и французскую болезнь подхватил! Не дай бог! А Соколиков? Ого! Пять лет болел! Серой лечился, а жена к другому ушла. Ищи-свищи! Прибегает, а она вещи собрала, и все, пропало!

Мы просыпаемся от долгого, нетерпеливого звонка в дверь.

— Что это? Боже мой, что это? — говорит в темноте мама. Голос у нее дрожит.

— Что ты, Ниноленьки, волнуешься! — отвечает бабушка. — Это Наина милицию вызвала.

— Какую милицию? Зачем? Откуда ты знаешь?

— Ха! Откуда! Что я, не вижу? Каждую ночь милиционеров водит!

— Не болтай ерунды…

— Какая ерунда, Ниноленьки! Поругалась с Луцкой и вызвала. Шафаренко тоже когда с городовым путалась…

— Какая Шафаренко? При чем тут Шафаренко!

Звонки продолжаются. В дверь уже колотят ногами, но никто не идет открывать. Наконец в коридоре стучат каблучки Наины Ивановны.

— Последняя дверь, — говорит она.

Слышно, как тяжелые шаги направляются к комнате Луцких.

— Шафаренко, — бормочет бабушка. — Ха, не помнит Шафаренко! Возле станции жила. Там еще братья Федоткины трактир держали.

— Отстань, ради бога, замолчи, не мели белиберду! — сердится мама.

Голос в коридоре говорит:

— Все в порядке. Не тревожьтесь, гражданка. Велели проверить, мы проверяем.

— Проверяем! — возмущается Елизавета Николаевна. — Подымаете людей по ночам. Сплетни слушаете. Лучше бы делом занимались, грабителей ловили. Мне утром на работу вставать.

— У нас тоже работа, — отвечает мужской голос.

— Работа — детей пугать!

— Ладно, гражданка, ты давай потише, — говорит еще один голос.

— Иди, Лиза, иди уж, — зовет Прасковья Федоровна.

Слышно, как хлопает входная дверь, все стихает.

— Елизавета Николаевна, милая, что это было? Что за проверки? — спрашивает мама утром.

— Да эта змея подколодная, Наина, ворона проклятая, хахалей своих прислала. Будто бы у меня люди без прописки живут. А маме, между прочим, — прибавляет она полушепотом, — на той неделе как раз временную прописку дали — на полгода. Я им так и сказала: вы бы сперва в домовую книгу глядели, а после ходили, людей из постелей подымали.

— Ладно, — говорит Прасковья Федоровна, — не шуми. Обошлось, и слава богу.

— Счастье, — шепчет Елизавета Николаевна, — что Ляли дома не было. Ничего, я тоже сообщу, чем она тут занимается и кого по ночам привечает. Настя подпишет.

— Ах!.. — говорит мама. — Не связывайтесь. Елизавета Николаевна, милая, не связывайтесь! Это такая публика… Поверьте моему опыту, худой мир лучше доброй ссоры.

— Нет, Нина Владимировна! Я молчала, все терпела. Но если она так, я тоже так. Найду на нее управу!

— Что там говорить, — вздыхает мама, — конечно, не самое приятное соседство. Но что делать? Обух плетью не перешибешь…

— Вы, Нина Владимировна, боитесь ее, стерву. Потаскуху эту боитесь! Вот и получается — честные люди боятся, а сволочи пользуются!

— Дело не только в этом, — говорит мама. — Просто я не хочу связываться. Не желаю участвовать ни в каких дрязгах. И главное, Елизавета Николаевна, дорогая! Вы вспомните — как бы там ни было, но ведь это она спасла мне жизнь. Вы все растерялись — не в обиду вам будь сказано, — топтались, не знали, что делать. А она мигом нашлась: и грелки к ногам, и в больницу стащила. Как это можно забыть? Да если бы не она, я бы сейчас на Ваганьковском лежала.

— Ха! — говорит бабушка. — Надо ей мышь в кастрюлю сунуть! Сунуть — и шито-крыто!

Наступает мой день рождения. Мне исполняется семь лет. Всем когда-нибудь исполняется семь лет. Даже мама не может помешать этому. Осенью я пойду в школу. В сад она могла меня не пустить, а в школу ходят все.

Мама говорит, что этот мой день рождения мы будем праздновать. Позовем всех детей из нашего подъезда и будем праздновать. Дядя Миша сфотографирует нас — на память. Когда мы станем большие, мы будем смотреть на эту фотографию и вспоминать, как мы были маленькие.

— Все, — говорит мама, — кончилось твое детство. Пролетело… Теперь замелькают годы. Не успеешь оглянуться, и жизнь прошла… Да, ничего не поделаешь… — Она тяжко вздыхает и качает головой.

Инна приходит в гости в белой марлевой пачке. Она дарит мне печенье «Москва» и показывает, как она научилась танцевать. Она ходит в хореографический кружок в Дом пионеров. Марина дарит ручку-вставочку.

Мама угощает нас чаем с сахаром и тем печеньем, которое принесла Инна. Мне это не очень нравится — печенье подарили мне, а не всем.

Приходит бабушка и приносит санки.

— Что это? Что ты выдумала? — говорит мама.

— Ты сказала! — отвечает бабушка.

— Что я сказала?

— Сказала: купи подарок.

— Я сказала: в пределах тридцати рублей!

— Так это, Ниноленьки, тридцать пять.

— Не говори ерунды! Что я, не знаю? Санки стоят пятьдесят!

— Так то — новые. А это — подержанные.

— Подержанные? Не знаю… Выглядят как новые. И потом, к чему сейчас санки? Лето на носу.

— Ниноленьки, ты сказала! — не сдается бабушка.

— Не делай из меня идиотку!

— Ребенок должен бегать!

— Бегать прекрасно можно и без санок. Ладно, поставь… — Мама поджимает губы. — Простейшей вещи нельзя поручить.

— Бабушка, — спрашиваю я, когда гости расходятся, — зачем ты купила санки?

— Как зачем, внученька? Тебе!

— Мне?!

— Конечно! Как это — ребенок без санок? Когда я была маленькая, у меня были чугунные. Вот такие огромные. Бывало, пока втащишь на гору — ого!

Неужели это будут мои санки? Такие замечательные, такие красивые санки… Я ставлю их на пол и ложусь на них животом. Мои санки! Совсем новенькие! На следующую зиму я тоже буду кататься с горки — как все!

— Давай привяжем веровку, — говорит бабушка. — Веровка должна быть длинная — чтобы по ногам не било. Что она понимает… Чтобы у ребенка не было санок! Глупости… Деньги нужны, чтобы тратить. Я в Париже растратила две тысячи золотом. Твой дед чуть с ума не сошел!

— Попробуй только сунься к моей вешалке! — рычит в коридоре Елизавета Николаевна. — Попробуй сунься! Я тебе все патлы пообрываю, ворона драная! Можешь потом бегать жаловаться.

Лето. Луцкие уехали в деревню, а Ананьевы — на юг, в Одессу. Дядя Миша будет фотографировать там отдыхающих, а Герман и Марта — купаться в море. Я видела море на картинках: оно синее, и по нему всегда плывет кораблик под парусом.

В квартире пусто. Наина Ивановна днем спит или куда-нибудь уходит. Во дворе тоже пусто — почти все ребята уехали с садом на дачу или в пионерские лагеря.