Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы

• Название: Розы и хризантемы
• Автор: Светлана Шенбрунн
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-7516-0095-9

Многоплановый, насыщенный неповторимыми приметами времени и точными характеристиками роман Светланы Шенбрунн «Розы и хризантемы» посвящен первым послевоенным годам. Его герои — обитатели московских коммуналок, люди с разными взглядами, привычками и судьбами, которых объединяют общие беды и надежды. Это история поколения, проведшего детство в эвакуации и вернувшегося в Москву с уже повзрослевшими душами, — поколения, из которого вышли шестидесятники.

---

— Ах, Елизавета Николаевна, дорогая, — говорит мама, — не в нем же, в конце концов, дело. Конечно, хам, но разве он что-то решает? Что прикажут, то и выполняет. Не он, так другой… Я вам рассказывала — я тоже как приехала из этого Красноуфимска проклятого, три месяца без прописки мыкалась. Спасибо, Верховный суд…

— Дом называется! — не слушает ее Елизавета Николаевна. — Палец в щели просунуть можно! Чего там палец, в ином месте и вся рука пролезет.

— Ах, как я вас понимаю!.. — вздыхает мама. — И, как назло, такой мороз! Действительно, хороший хозяин собаку не выгонит… Там хоть есть одеяла какие-нибудь?

Елизавета Николаевна оглядывается по сторонам, придвигается к маминому уху и шепчет:

— Я ее к Зине на Фили везу!

— Вот оно что!.. — кивает мама. — Но ведь и там начнется та же история…

— Там соседушек таких распрекрасных нету, — шепчет Елизавета Николаевна уже погромче, — чтобы на людей заявляли и доносы строчили!

— Да, вы подумайте, — соглашается мама, — то, что ни ночь — гость косяком, а как милиция на порог — у нее ни души, пусто! Комар носа не подточит.

— Еще бы! Сама приглашала. Ясное дело, не станет других приводить, когда этих ждет.

— Что ты врешь? Что ты брешешь?! — выскакивает из своей комнаты Наина Ивановна. — Кого я приглашала? Кто на тебя доносы строчит? Нужна ты мне, мараться об тебя!

— Мараться! Чистюля! — отвечает Елизавета Николаевна. — У тебя заноза в жопе, дня не проживешь, чтобы кому-нибудь не напакостить! Давай, радуйся теперь, радуйся — выжила старуху, победила!

— Если хочешь знать, они к тебе вообще случайно попали, — сообщает Наина Ивановна. — Это у них искали, — показывает она на маму, — а к тебе так, для порядку сунулись.

— У нас?! — не верит мама. — Что же им у нас искать?

— А то вы, Нина Владимировна, не знаете! Все гимназисточку из себя строите. Чего искали? Гостя вашего искали!

— Какого гостя? Что вы имеете в виду? Я вообще не понимаю… И потом, извините меня, что это за тон?.. Я не привыкла, чтобы со мной так разговаривали. То, что у меня останавливался двоюродный брат, так я предупредила в домоуправлении. С какой стати кто-то станет его искать?

— С такой стати, — фыркает Наина Ивановна, — что папаша его, дядя ваш родной, Елизаветы Францевны брат, под следствием находится, а сын его у вас тут скрывается!

— Он ни от кого не скрывается! — возмущается мама. — Абсолютно не скрывается и не думает… Наоборот, обивает пороги во всех инстанциях.

— Не скрывается! — не уступает Наина Ивановна. — Не скрывается, а как милиция пришла, так его и след простыл!

— Что значит — простыл? Пожил неделю и уехал обратно в Минск. Не на веки ж вечные ему тут оставаться? Можно подумать, что человек уже не имеет права вернуться к себе домой. Вы меня извините, Наина Ивановна, но вы, ей-богу, сочиняете какую-то нелепицу… Никто у меня про него не спрашивал и не заикался.

— Так они вам и станут спрашивать! Нашли дураков.

— А в тот раз? — наседает на Наину Ивановну Елизавета Николаевна. — В тот раз, тоже скажешь, не ты их вызывала? А?

— Тот раз к этому разу не относится!

— Нет, — говорит мама, — я в это отказываюсь поверить. Это бред какой-то… Полнейшая чепуха. Быть того не может! Не знаю, просто уже ум за разум заходит…

— Не плачь! — говорит Танечка Шурику. — Видишь, я ведь не плачу, и ты тоже не плачь. Может, это даже хорошо, что бабушка от нас уехала. А то папа наш вернется, где он станет спать? А так он на бабушкином диване будет спать, понял?

Я гуляю во дворе. Девочек никого нет. Наверно, из-за того, что сильный мороз. А мне в кужухе не холодно. Мороз… Цеплючее, колючее слово… Как большой еж. Как ледяная терка. Бывают слова ершистые: «варежка», «грабеж», «кромешный». А бывают острые: «береза», «гроза». Бывают гибкие, как будто шелковые: «ливень», «лиловый», «липовый», «сталь». И твердые: «кора», «дорога». Всякие… «Печаль», «причал», «личинки», «чайки»… «Кромешный дым проплыл над пароходом… Пора курантам кружево крошить… Пар под курганом крепости стреножил, крадутся липы рощу сторожить…» Я хожу взад-вперед по пустому скверику и говорю, говорю… В снегу протоптана дорожка. Можно медленно-медленно идти по ней и прилаживать одно слово к другому. Только чтобы никто не слышал. «Прорвут блокаду круглого вокзала… Влетает в зал раскатный гул зарниц…» Нет, что-нибудь другое. «Посланец грустный светлого кларнета… Струится вниз на розовых ногах… Случайный всплеск старинного лорнета… Неясный блеск на меркнущих свечах…» На меркнущих свечах… Хорошо. Много-много, целая тысяча меркнущих свечей… У бабушки есть лорнет — в черепашьей оправе. Она говорит, что ездила с ним в Париж. Париж… «Журчит Париж, как прорванная жалюзь, и ворошит Варшаву де-женью…»

Папа одевается, обматывает шею шарфом.

— Павел, ты куда?

— Иду, Нинусенька, фотографироваться, — отвечает он не сразу.

— Что за выдумки? Зачем тебе фотографироваться?

— Затем, милый мой скептик и ворчун, что твоего старого верного друга выдвинули на Сталинскую премию по литературе. А портреты всех удостоенных Сталинской премии помещают в газетах.

— Ты это серьезно говоришь? Ты не шутишь?

— Нинусенька, если бы я вздумал шутить, то нашел бы тему посмешнее. Извини, я должен торопиться.

— Да, но почему бы в таком случае не попросить Мишу Ананьева? Куда-то тащиться, когда прекрасный фотограф у тебя дома под боком!

— Твой прекрасный фотограф, Нинусенька, пускай фотографирует Наину Ивановну. Вместе с ее возлюбленной соседкой Елизаветой Николаевной. И моей драгоценной тещей Елизаветой Францевной. Выдвинутых на Сталинскую премию пока что фотографируют другие фотографы.

Мама поджимает губы:

— Боже, нельзя уже слова сказать! Какая, по крайней мере, премия? Какой степени?

— Третьей.

— Ну что ж… Третьей так третьей… С паршивой овцы хоть шерсти клок.

— А я знаешь какое платье хочу? — шепчет Света Васильева. — Чтобы юбка широкая-широ-о-окая!.. — Она показывает, какая должна быть юбка, описывает руками круг и задевает мой учебник «Родная природа».

Учебник шлепается на пол. Я наклоняюсь поднять его, но не могу дотянуться — в школе опять холодно, мы опять сидим в пальто и платках, толстые-претолстые.

— И чтобы внизу оборочки, оборочки… — трещит Света.

Лера Сергеевна скоро уже перешьет мою шубу. Теперь мех будет внутри, а снаружи синяя материя. И кокетка. Серая, плюшевая — на всю шубу синего материала не хватило. Но пока что я еще хожу в папином кожухе.

Я стараюсь дотянуться до учебника, кто-то хватает меня за голову и не дает распрямиться. Это Линка Ефимова. Я хочу вырваться, она не пускает.

— Ты чего? — заступается за меня Мила Рошкован. — Чего надо?

Наверно, она потому заступается за меня, что я подарила ей тетрадку по арифметике, немецкую, с белой блестящей бумагой, — папа привез несколько таких из Германии. Мила в этой тетрадке очень старается, даже получает четверки и пятерки.

— Чего тебе надо?! — шипит Мила.

— Ничего! — отвечает Лина, разжимая руки. — Тебя не спросила! — Она снова оборачивается и дергает меня за платок. Платок слезает мне на нос.

Оказывается, через него все видно. Смешные такие маленькие кружочки, даже оконные переплеты можно разглядеть.

— Не лезь к ней, поняла? — Мила поправляет платок у меня на голове.

— Заткнись! — огрызается Лина. — Нашлась какая!

— Мясная и костяная! — отвечает Мила.

— На голову больная! — Лина снова дергает мой платок.

— Я сейчас Марье Трофимовне скажу! — грозится Ляля Гизатулина.

— Ябеда! — огрызается Лина.

— Мя-я-ау!.. — мяукаю я зачем-то громко-громко, на весь класс.

Сама не знаю, зачем я это сделала. Что-то на меня нашло… В классе становится тихо-тихо.

— Красненькова! — кричит Марья Трофимовна. — Вон из класса! Немедленно вон из класса! Какое хулиганство!..

Валя Красненькова широко раскрывает рот, смотрит на девочек, на Марью Трофимовну, и продолжает сидеть, ничего не понимая.

— Я кому сказала — сию минуту вон из класса! — повторяет Марья Трофимовна. — Я двадцать лет преподаю, но такого безобразия еще не встречала!

— Марья Трофимовна, — я подымаюсь из-за стола, — это не Красненькова… Это я…

Лина фыркает, обе они со Светкой покатываются со смеху.

— Ты?! — не верит Марья Трофимовна. — Как это может быть? Девочка из культурной семьи…

Я опускаю голову.

— Скажешь маме, чтобы пришла завтра в школу. Садись. Дома будете учить наизусть стихотворение «Зима» и читать рассказ «Приметы зимы».

— Чего и следовало ожидать! — говорит мама. — Так это обычно и начинается: непослушание дома, затем хулиганство в школе. Распущенность, ни малейшего уважения к старшим, полнейшее нежелание считаться с правилами и приличиями. И это только цветочки, дальше будут ягодки. Причем если я пытаюсь что-то спасти, как-то удержать в рамках пристойности — с твоей стороны тут же ярый отпор. Год назад она бы не позволила себе такой выходки. Был еще какой-то страх, какая-то сознательность. А теперь — пожалуйста, извольте радоваться!