Мария Воронова - Сестра милосердия

• Название: Сестра милосердия
• Автор: Мария Воронова
• Жанр: Историческая проза

Княжна Элеонора Львова выбрала стезю сестры милосердия. После революции 1917 года девушка остаётся в России, но не может принять новой жизни. Потеряв все, что было дорого ей, она посвящает себя служению людям. Впереди ждет арест, разлука с родными, и кажется, что надежды нет, Сможет ли бывшая княжна обрести счастье в стремительно меняющемся мире?

---

Сначала Элеонора подумала, что ослышалась. Потом — что Саша ошиблась и считает ее бывшим женихом кого-то другого.

— Ты хочешь сказать, Алексей Ланской ухаживает за товарищем Катериной?

Саша засмеялась:

— Во всяком случае, он с ней живет, а уж ухаживает ли, я не знаю.

Эта пошлая шуточка очень больно ударила Элеонору. Да нет, это не может быть правдой. Просто смешно. Русский офицер и эта большевичка с мрачными глазами, люди из разных миров.

— Не переживай, я думаю, эта любовь ненадолго. Катька у нас сторонница свободных отношений. Хотя в наше время это называлось иначе, — едко сказала Саша. — Постоянно лекции читает девчонкам, мол, раньше они были рабынями рабов, а теперь — гуляй сколько хочешь. Но, знаешь ли, революция революцией, а себя соблюдать тоже надо.

Стало так тоскливо слушать эту убогую мораль! Элеонора невольно подумала, на какой тонкой нитке держалось ее счастье. Если бы они не пошли к Архангельским в тот вечер, Алексей не узнал бы Катерину, не влюбился бы в нее… Да полно! Разве это любовь? Просто она открыла ему глаза на то, что с женщинами возможны гораздо более приятные и менее обременительные отношения, чем брак. Если бы не тот вечер, Алексей бы женился на ней. И она стала бы счастливой новобрачной. Но как долго бы продлилось это счастье?

Слава богу, что все получилось именно так! Если человеку суждено предать тебя, пусть он сделает это как можно раньше.

— Саша, ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы предполагать, будто я способна устроить скандал, верно? Ну а для этой дамы, если я правильно понимаю суть свободных отношений, провести вечер с бывшей возлюбленной своего любовника тоже не составит труда.

Саша вымученно улыбнулась:

— Так-то оно так, но все же не хотелось бы ее злить. Она для нас очень нужный человек.

— А я нет? — засмеялась Элеонора.

— Ты тоже, но пойми правильно, ты своя, родная. А она та еще штучка! В партии чуть ли не с детства, героиня Гражданской войны. Вроде бы должность скромная, всего лишь парторг института, но она что-то вроде богини у своих большевиков. Дверь ногой открывает в любые кабинеты. Сама понимаешь, очень не хочется злить такую фигуру. Вдруг сам Ланской что-нибудь отчебучит, когда увидит вас вместе, уверенности-то в нем нет, после всего, что он намутил.

— Хорошо, я не приду, — быстро оборвала Элеонора. От Сашиных пошлостей у нее начала кружиться голова. — Давай, моя дорогая, все же попьем чаю?

У тяжелых и радостных дней есть одно общее свойство — они проходят. Время бежало в хлопотах и заботах, и только увидев пожелтевшие листья на деревьях, Элеонора поняла, что лето прошло.

У нее почти не было времени грустить. В мае началось наступление Белой армии на Петроград, и поначалу казалось, что падение большевиков неизбежно. Все замерли в ожидании, в аристократических кругах только и было разговоров о победе Юденича. Элеонора же сутки напролет проводила в госпитале: его мощностей не хватало для помощи всем раненым. Доктора в буквальном смысле жили на работе, неунывающего Калинина забрали на передовую, хирургов не хватало, поэтому Элеонору определили в гнойную операционную. Вообще гнойная и «чистая» хирургия, это как христианство и ислам: нельзя исповедовать и то и другое, хоть суть одна и та же. Врач, вскрывший гнойник или обработавший гнойную рану, временно становится парией и не может появиться в чистой операционной до следующего дня. При полном штате хирурги обычно работали попеременно то в чистом, то в гнойном отделении, не пересекаясь, ну а когда она служила в подвижном госпитале, большинство больных отправлялось в тыл до того, как у них начинались нагноения, а если все-таки до этого доходило, то ими занимались в конце дня, когда была сделана вся остальная работа.

Теперь, когда все силы были брошены на прием раненых и больных, Элеонору посчитали достаточно опытным специалистом, чтобы она управлялась в гнойной операционной без врача. Она чистила страшные раны, промывала раздутые воспалительным процессом культи, удаляла гниющие участки мышц и костей, стараясь не слышать стонов раненых и не смотреть им в лицо, а в голове крутилась мысль: неужели стоит платить такую цену? Неужели все это нужно?

Пусть бы не было никакого наступления, никакого подвига и святого дела, лишь бы все эти юноши были живы и здоровы…

Она совсем не думала о том, что это бойцы Красной армии, враги, люди, стоящие на стороне зла. Они были просто ее пациентами, и Элеонора всей душой сочувствовала им.

Правда, иногда у нее просыпалась совесть. Ах, не здесь она должна сейчас быть! Не отсиживаться во вражеском тылу, а помогать тем, кто воюет за правое дело. Ведь линия фронта совсем близко, нужно пробираться к своим.

Но какие-то непонятные ей самой соображения удерживали ее от этого шага. Это была не трусость, нет. Может быть, женский стыд или чувство ответственности за свой родной операционный блок. Если она уедет, все развалится, это совершенно точно.

Мешала и родственная обязанность перед Ксенией Михайловной. В положенный срок Архангельские вернулись из Англии, чрезвычайно удивив всех. Шварцвальды были шокированы, а барон так и вовсе расстроен: неужели он недостаточно ясно дал понять Петру Ивановичу, что тот ничем не обязан ему за поручительство?

Петр Иванович говорил, что все равно не смог бы жить на чужбине, и, собственно, когда же быть патриотом, как не в тяжелую для родины годину. Что главное не общественный строй, а земля и люди. Элеонора подумала и решила, что тоже не смогла бы жить в эмиграции.

Они делали вид, что все хорошо, и бодрились, но у обоих был потухший взгляд людей, утративших надежду.

Особенно плох был Петр Иванович. Ксения держалась службой и светской жизнью, она, как и прежде, была стержнем их маленького островка, оставшегося от прежнего мира, наносила визиты, принимала, взбадривала отчаявшихся, подкармливала голодных и прочее. Именно она нашла для Элеоноры дело, позволившее той не чувствовать себя дезертиром. Некоторым раненым офицерам удавалось перейти линию фронта и добраться до жен и матерей. Но обратиться за медицинской помощью им было некуда, врачей теперь обязали сообщать в ЧК обо всех случаях огнестрельных ран. И бесполезно было протестовать против этого позорного правила, придуманного полицейскими властями во времена Парижской коммуны. Умолчавший об огнестрельной ране неизвестного происхождения рисковал головой.

Пострадавшие офицеры находились дома на нелегальном положении, и Элеонора ходила в эти семьи якобы в гости, а на самом деле обрабатывать раны. И Ксения Михайловна, даже в такое тяжелое время пекущаяся о приличиях, ходила вместе с ней. А потом приноровилась и сама стала очень ловко делать несложные перевязки, когда Элеонора не успевала всех обойти. Наверное, это была их родовая черта — в горе загонять себя работой до бесчувствия.

А Петр Иванович после службы приходил домой и покорно ждал свою половину из «тайных рейдов милосердия», как он это называл. Лицо его, прежде доброе, но волевое, теперь словно обмякло, он выглядел растерянным ребенком.

Как-то Элеонора забежала к ним, когда Ксении Михайловны не было дома, и поразилась, насколько дядя стал беспомощным. Он хотел угостить ее чаем, но не смог даже разжечь примус. Начал искать заварку и на полпути забыл, что ищет.

Элеонора задержалась возле комода, на котором стояли большие фотографии Лизы и девочек. Петр Иванович перехватил ее взгляд:

— Если бы ты знала, как я их люблю! — воскликнул он с такой силой, что у Элеоноры сжалось сердце.

Вдруг собственные переживания насчет Ланского показались ей фальшивыми, словно ненастоящими. Разве можно сравнивать ее детскую истерику с горем родителей, навеки разлученных с дочерью и внучками? Как не стыдно ей было думать, что у нее самое горькое горе на земле, погружаться в бездну отчаяния только из-за того, что ее сказочные фантазии не сбылись?

Однако, строго сказала себе Элеонора, ты влюбилась в прекрасного рыцаря, а грешила с обычным мужчиной из плоти и крови, к тому же, кажется, подлецом!

Тоска по Алексею вдруг прошла, уступив место гораздо более мучительному чувству — чувству стыда. Как могла она грешить, решив, что ей позволено больше, чем другим? Любовь не искупает позор…

Благодаря Ланскому она стала падшей женщиной. Нельзя больше лукавить перед самой собой, пора назвать вещи своими именами. Она — грешница, а за то, что считала себя выше греха, — грешница вдвойне.

Теперь ей могут помочь только самые лучшие помощники человека — труд и молитва.

После того как Саша переехала к Шварцвальду, у Архангельских появился новый сосед. Кто бы вы думали — Костров!

Элеонора оторопела, увидев его в общей кухне по-домашнему, с белоснежным вафельным полотенцем на шее и взъерошенными мокрыми волосами.