Семен Гудзенко - Завещание мужества

• Название: Завещание мужества
• Автор: Семен Гудзенко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1971

Семен Гудзенко принадлежит к тому молодому поколению, которое по зову Родины ушло на фронт, которому «досталась нелегкая участь солдат».

Его короткая и напряженная жизнь была яркой и яростной.

Родился Семен Гудзенко в 1922 году в Киеве. Его отец был инженер, мать — учительница. В 1936 году — четырнадцати лет — Семен вступил в ряды комсомола; в пятнадцать лет стал писать стихи; в 1939 году начал учиться в Московском институте философии, литературы и истории (ИФЛИ); в июне 1941 года — девятнадцати лет — добровольцем ушел на фронт. Великую Отечественную войну прошел солдатом от первого до последнего ее дня.

Тяжелое ранение, полученное на фронте, жестоко напомнило о себе через несколько лет после войны, словно подтверждая ранее сказанные в одном из стихотворений слова поэта:

Мы не от старости умрем —От старых ран умрем…

И сколько лет ни прошло, емки строчки его как бы стреляющих стихов, таких, как «Память», «Перед атакой», «Сапер», «Баллада о дружбе», «Мое поколение» и других, поэма «Дальний гарнизон» будут с интересом прочитаны молодежью, до которой муза поэта донесла суровую память борьбы с фашизмом, гордую романтику подвига и бессмертие тех безымянных героев, которые положили на алтарь Отечества свою молодость и жизнь ради светлого будущего.

Издательство «Молодая гвардия» просит читателей направлять отзывы на книгу С. Гудзенко «Завещание мужества» по адресу: «Москва, А-30, Сущевская ул., 21, изд-во „Молодая гвардия“».

---

В душные июльские ночи на двор выносили раскладушки: нам хорошо спалось под звездным небом и широкими каштановыми листьями.

Осенними утрами, пробегая в школу под старыми кронами, мы отпасовывали своим спутникам игольчатые плоды каштанов, валявшиеся под ногами. При хорошем ударе из лопнувшей ржаво-зеленой кожуры выскакивал твердый, словно полированный шарик.

Я говорю «мы», хотя в те годы не был знаком с Семеном: просто нас окружали одни и те же дома, заборы, деревья. Мы росли рядом в пространстве, но не во времени. И разминулись в Киеве по очень простой причине — я был на несколько лет старше. В детстве и в юности эта разница огромна, она может порой обозначить резкую границу между поколениями. Правда, в дальнейшем, когда мы подружились, этот разрыв почти не ощущался.

Но в давние годы нам встретиться не пришлось. И я ничего не знал о Семене до того военного дня, когда впервые прочитал его стихи.

…И вот мы познакомились. И, шагая по Садовой, взаимно выясняли, что мы за люди.

Не знаю, что выяснил Семен, но у меня сразу же появилось ощущение, что я знаю его давным-давно. Он оказался именно таким, каким я представлял его по стихам. Никаких разночтений тут не было. Увы, такие чудесные совпадения случаются не всегда. Бывает, что при личном общении с художником испытываешь разочарование — так непохож он на свои творения…

Мы продолжали разговор о родном городе. Вдруг Семен с ходу начал читать стихи, рубя ладонью воздух.

Мы снова в Киеве, дождями
промытом до голубизны,
и, кажется, — каштаны с нами,
весенние, пришли с войны.

…У нас окопное терпенье —
мы все смогли перетерпеть:
и отступления, и смерть, —
чтоб снова в зарослях сирени
с утра малиновкам звенеть;

чтоб снова молодым влюбленным
у тополя рассвет встречать,
чтоб киевлянам запыленным
из Киева писала мать.

— Ну как? — спросил Семен.

— Стихи хороши. А мне, как ты догадываешься, они особенно близки.

— А ты видел Киев после освобождения?

— Я только вчера прибыл оттуда. Слетал на день, навестил сестру, вернувшуюся из эвакуации.

— Какие впечатления?

Вместо ответа я прочел только что написанные стихи:

Никогда в этом городе не было пыли.
Лишь цветочной пыльцою лицо овевало.
Здесь водою днепровскою улицы мыли,
Да и ныне до блеска промыты кварталы.

Почему же родной ветерок Приднепровья
Осыпает прохожего яростной пылью,
И песчинки, пропахшие дымом и кровью,
Мне забили гортань и глаза ослепили?

Это ветер прошел по обугленным стенам,
Обметая золу на пожарищах старых,
Он клубится Крещатика прахом священным,
Душным пеплом, летящим из Бабьего Яра.

Если вы под листвою пахучих каштанов
В этом городе горе былое забыли,
Вам напомнит о нем, обдавая нежданно,
Безутешнее облако пепла и пыли…

Семен одобрительно кивнул и после раздумья сказал:

— Я попал туда еще в сорок третьем, когда руины не успели разобрать, и Бабий Яр был как открытая рана. Дома отстроят, а эта рана, боюсь, не скоро заживет. Крещатик… Я очень его любил. На его месте появится новая улица. Надо полагать, она будет красивей и просторней прежней. И все же мне жаль старого Крещатика. Знаешь, никакой проспект не заменит нам ту улицу, по которой протопала наша юность.

И, как бы отгоняя от себя грустные мысли, он без перехода спросил:

— А базары украинские любишь? Могучая вещь — украинский базар! Шум, звон, краски… Кавуны, груши-дички, глечики с ряженкой, макитры с малосольными нежинскими огурчиками, связки лука из Бахмача, вареная кукуруза, семечки прямо с подсолнуха… Красота!

— А на пляж ездил? Труханов остров любишь?

— А Матвеевский залив!

— А Владимирская горка!

Так мы всю дорогу признавались в любви к нашему Киеву, скорбели и радовались, предавались воспоминаниям и шутили, и опять читали стихи.

А на другой день я улетел в Кенигсберг, и мы увиделись лишь через год.

Путь, пройденный Семеном Гудзенко в годы войны, широко известен и многократно описан. И прежде всего им самим. В стихах его запечатлены те солдатские высоты, на которые он счел необходимым добровольно подняться, прежде чем взяться за перо и сойти в поэзию: «Быть под началом у старшин хотя бы треть пути…»

Об этой трети он рассказал и в записных книжках, которые вел на фронте. Они уже знакомы читателю. Я хочу напомнить несколько строчек из этих записей:

«2 января 1942

Ранен в живот. На минуту теряю сознание. Упал. Больше всего боялся раны в живот. Ходить не могу… Бабарыка перевязал. Рана — аж видно нутро. Везут на санях…

…Полечусь и снова в бой.

4 марта

Вчера вышел из дома. Пахнет весной. Не заметил ее начала.

Завтра мне двадцать лет. А что?»

Весь характер Семена — в этом «А что?».

Мудрость ветерана, и оптимизм двадцатилетнего, и перенесенные страдания, и вера в будущее и в себя — все в этом вопросе-вызове.

Вот он идет, Семен Гудзенко, в шинели, пропахшей дезинфекцией, в кирзовых сапогах, коротко остриженный, осунувшийся, только что покинувший госпитальную койку. Но кругом весна и завтра — день рождения.

А что?

Есть у Гудзенко стихотворение «Сапер».

Всю ночь по ледяному насту,
по черным полыньям реки
шли за сапером коренастым
обозы,
   танки
     и полки…

Это стихотворение неоднократно переиздавалось. Но ни в одном издании не указано имя человека, которому оно посвящено. Между тем это человек, очень близкий Семену, старший брат его — Михаил Гудзенко.

Написав стихи в сорок втором году, Семен, когда они печатались, постеснялся поставить над ними посвящение. Мало ли саперов рискует на фронте жизнью? Неловко выделять своего родственника. Не решился поэт сделать это и в сорок третьем, когда брат погиб. Сколько саперов пало на войне! И строки были адресованы всем, кто, жертвуя собой, расчищал путь войскам.

О том, что стихи посвящены Мише, знала только мать. И она согласна была с младшим сыном, что в годы всеобщей беды не следует подчеркивать личную утрату. Пусть в стихах воспеваются все братья, все сыновья.

Скромность эта может показаться чрезмерной. Но от этого она не становится менее благородной.

Лишь недавно было обнародовано посвящение.

В Доме актера готовился вечер памяти Гудзенко. Было решено, что каждый из участников вечера завершит свое выступление стихами Семена.

Я позвонил матери поэта, которая из-за болезни не могла присутствовать.

— Ольга Исаевна, дайте совет — какие стихи мне прочитать?

И мать ответила:

— Прочитайте стихотворение «Сапер» и сообщите, что оно было посвящено Мише. Теперь это уже можно. Я думаю, что и Семен теперь разрешил бы…

…В писательскую среду Гудзенко вошел с естественностью человека, попавшего сюда не случайно, явившегося сюда по праву, не за легкой славой, а за тем, чтобы работать всерьез.

Он не робел перед авторитетами, суждения его были самостоятельны и по-юношески категоричны. В то же время собственный литературный успех не кружил ему головы. Его хвалили, одна за другой выходили его книжки, появлялись уже переиздания. Но и тени зазнайства в нем не было. Свойственное ему чувство иронии проявлялось и по отношению к самому себе и от многого спасало. Его «лидерство» среди молодых выражалось прежде всего в заботе о товарищах — он «проталкивал» чьи-то рукописи, он выискивал молодых армейских, еще неизвестных поэтов. Он составил из рукописей этих поэтов сборник для Воениздата. Если не ошибаюсь, в сборнике впервые печатались Евгений Винокуров и Константин Ваншенкин.

…Собеседник и рассказчик Семен был отличный Живой, остроумный, он поражал меткостью суждений, отточенностью каламбуров, мягким юмором.

Он сразу завладевал разговором, выкладывал новости. И прежде всего это были новые стихи. Он с ходу начинал их читать. Читал он превосходно, подчеркивая ритмические ходы, энергично выделяя сочетания звуков.

Помню, как звенела его «Трансильванская баллада», когда он словно высекал слог за слогом.

Занят Деж,
Занят Клуж,
Занят Кымпелунг.
…Нет надежд,
Только глушь.
Плачет Нибелунг.

Через некоторое время, на пороге зрелости, он перестанет увлекаться этой звукописью. А пока ему приятно сознавать свою силу, поигрывать мускулатурой стиха.

Любил он эту игру и у своих товарищей. Очень нравились ему стихи Павла Шубина.