Джон Марквэнд - Г. М. Пулэм, эсквайр

• Название: Г. М. Пулэм, эсквайр
• Автор: Джон Марквэнд
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1963

Роман Марквэнда «Г. М. Пулэм, эсквайр» (1941) представляет собой жизнеописание некоего мистера Пулэма, показанное на фоне больших событий эпохи первой мировой войны, временного бума послевоенного периода в США, мирового экономического кризиса 1929–1933 годов и начавшейся второй мировой войны. История Гарри Пулэма — это история жизни, прожитой впустую. И как ни пытается Пулэм убедить читателя в том, что он доволен своей судьбою, в романе явно сквозит подтекст, говорящий о том, что все это благополучие — мнимое…

Книга Марквэнда написана легко, просто и занимательно. Профессиональное мастерство чувствуется и в хорошо продуманной композиции. Автор мастерски рисует портреты своих героев, с тонким юмором описывает перипетии их жизни, сцены семейных неурядиц, светские визиты и т. д. Стиль романа отличается естественностью, легкостью. Живой диалог, два-три перехода легко движут роман, создают динамизм в развитии сюжета.

---

— Входи, — пригласила меня Мэрвин и закрыла за мной дверь.

Мы оказались в гостиной, убранной с характерной для некоторых отелей тяжеловатой роскошью. Ее обстановку составляли кушетки, кресла и столы того декоративного стиля, который был в моде лет двадцать назад. Мне показалось, что я уже не впервые вхожу в такую комнату, и тут же вспомнил, когда я видел нечто подобное. Гостиная почти ничем не отличалась от гостиной того номера, где мы с Кэй провели нашу первую брачную ночь.

— Ну вот мы и пришли, — сказала Мэрвин.

— Да, вот мы и пришли.

Мэрвин бросила свое манто на кресло, а я положил свою шубу рядом. Мне хотелось придумать и сказать Мэрвин что-нибудь остроумное и забавное, но голова у меня, словно страницы записной книжки, была наполнена одними воспоминаниями. Заметив, с какой резкостью и решительностью Мэрвин швырнула манто на кресло, я невольно вспомнил о тех временах, когда она с запозданием приходила на работу в контору Балларда, и о том, как мы возвращались к ней на квартиру после обеда и театра. Как только она снимала пальто, я тут же целовал ее. Спрашивая себя, помнит ли она об этом, я искал, что сказать, чтобы отвлечься от собственных мыслей, и хотел, чтобы Мэрвин поскорее заговорила сама. Но она молчала. Мы стояли, безмолвно глядя друг другу в глаза.

— Да, много воды утекло, — произнесла наконец она, и я понял, что она думает о том же, что и я, — о нашем прошлом.

— Да, очень много.

Нам следовало бы о чем-нибудь говорить — о погоде, или о войне, или о театральных новинках Нью-Йорка, или о том, что делала она и что делал я, — о чем угодно, только бы почувствовать себя просто и естественно, но вместо этого мы стояли, лишь изредка роняя ничего не значащие слова.

Я страдал, но не находил сил нарушить молчание. Казалось, само молчание утверждает: «Да, это было». Казалось, кто-то из нас говорит: «Мы хотели встретиться. Вот мы и встретились, а что дальше?» Я мог бы, если бы захотел, схватить ее в объятия и поцеловать. Возможно, и она думала о том же и удивлялась, почему я медлю. Ну, а если бы я поступил так, то что же? Ведь все было давно решено, решено твердо и бесповоротно. Я почувствовал, что у меня мучительно защипало глаза, а к горлу подкатился комок. Я не мог оторвать взгляда от Мэрвин. Ее губы дрожали.

— Гарри, — произнесла она прерывающимся, неуверенным голосом.

Я ждал, что она скажет дальше. Не в силах ответить ни слова, я молча ждал, и вот услышал, как она тихо, но настойчиво спрашивает:

— Гарри, дорогой, ты счастлив?

Теперь я должен был отвечать, но кто может ответить на такой вопрос?

— Да, Мэрвин, я счастлив. — Вот и все, что я сказал, хотя мог бы сказать значительно больше. Я мог бы спросить ее, что она понимает под словом «счастье», но и вопрос, и ответ, в сущности, не имели значения. Я боролся с тем, что встало между нами, и теперь знал, что именно встало. Это было время. Утекло слишком много времени, и каждый из нас ушел слишком далеко. — А ты?

— Я? У меня есть все, что я хотела… почти все.

«Почти все». Но ведь решительно все иметь и невозможно. Мэрвин коротко вздохнула, и этот вздох был похож на рыдание.

— Дорогой, нам… — заговорила она, но голос ее прервался. Она потянулась ко мне, словно чем-то напуганная, и щеки ее стали влажными от слез.

— Мэрвин, — только и мог сказать я, когда ее голова оказалась у меня на плече.

— Дорогой, нам не вернуть прошлого.

Так вот в чем заключался ответ. Именно это мы все время пытались сказать друг другу — правду, правду суровую и беспощадную. Должно быть, меня все время не покидала смутная надежда, что мы могли бы, когда нам станет очень плохо, вернуться к прошлому. И вот теперь наступил конец. Я и не представлял, что, кроме смерти, существует другой, такой же абсолютный конец. Мы оба плакали, и мне стало стыдно за себя, когда я обнаружил свои слезы. Ничего подобного не случалось со мной уже много, много лет.

— У нас ничего бы и не получилось, — сказал я.

Я понимал, что настало время взять себя в руки. Нельзя было допустить, чтобы официант или кто-нибудь другой стал свидетелем этой сцены. Нам оставалось только жить так, как мы жили, и ничто не помогло бы нам, даже если бы мы изошли слезами. Возможно, я действительно скучный человек, не находчив и не умен, но я находил в себе достаточно мужества не отступать от своего решения. Между нами все было кончено почти двадцать лет назад.

— Дорогой мой, я так любила тебя!

— И я тоже, — ответил я и высморкался.

— Дай-ка мне твой платок на минуточку.

— Он очень грязный. С тех пор как я женился, у меня никогда не бывает чистых.

— Ничего. — Она взяла платок и легонько вытерла глаза. — Гарри, пожалуй, тебе надо позвонить Кэй, а потом мы закажем обед.

— Да, — согласился я; ее предложение позвонить Кэй не вызвало у меня никаких возражений.

Покидая Мэрвин, я пожелал ей доброй ночи и поцеловал ее — вот так же я мог бы поцеловать и Мери. Я знал, что, если мы когда-нибудь встретимся снова, я опять поцелую ее, пусть даже рядом будет Кэй или кто-нибудь другой. Несмотря на усталость, я испытывал чувство покоя. Я радовался, что иду домой один, размышлял обо всем этом, и шел не спеша, вдыхая холодный ночной воздух. Я радовался, что повидался с Мэрвин, потому что теперь, словно хирург, совершивший операцию, начисто отсек ее от себя. Мое состояние объяснялось просто тем, что ведь надо было жить дальше. Мы жили, мы росли и не только становились старше. Все, что мне довелось видеть и совершить, не прошло для меня бесследно. Я чувствовал себя значительно сильнее и значительно увереннее, чем в прошлом, много лет назад. Я не сожалел, что изменился, — перемена пошла мне на пользу. Я сказал Мэрвин, что у нас ничего бы не получилось, и говорил правду. В конце концов я всегда жил именно той жизнью, для которой и был приспособлен. Возможно, в каждом из нас есть какой-то компас, указаниями которого мы безотчетно руководствуемся. До последней встречи с Мэрвин я, в сущности, и не понимал, как сильно привязан к Кэй. Я не мог бы вернуться к прошлому, даже если бы и захотел, потому что мы с Кэй слишком давно были вместе, — возможно, это и заменяло нам любовь: она состояла не из страстей и желаний, а из дней и лет; и вот теперь я возвращался домой.

Когда вы падаете на землю, да так, что у вас захватит дух, вы все же поднимаетесь и продолжаете путь и в конце концов забываете о своем падении. Теперь меня уже беспокоило, продолжается ли утечка газа в плите. Газовая компания заверила меня, что утечка устранена, но с нашей плитой вечно что-то не ладилось, потому что контрольные горелки постоянно капризничали. Возможно, надо попросить газовщиков отключить их совсем и для зажигания основных горелок пользоваться спичками. Вот и в подвал я давно не заглядывал. Надо бы осмотреть мусорные ящики — они вот-вот развалятся. Потом я подумал, каковы будут цены на фондовой бирже в понедельник. На эту тему, в частности, я и собирался переговорить с Билем. Он встречался с людьми, многое слышал и иногда давал мне весьма ценные советы. Я размышлял, пригласила ли Кэй кого-нибудь на воскресный завтрак или не пригласила, решив, что в пятницу горничные и без того достаточно поработали перед уикэндом.

По обеим сторонам нашей улицы вереницами вытянулись машины, причем большинство из них целыми часами стояло прямо у дверей дома, и полиция не принимала никаких мер. Впрочем, после некоторого раздумья я решил, что ничего плохого в этом нет, ведь наш «паккард» тоже, наверное, стоял прямо у подъезда. Кэй постоянно забывала позвонить в гараж и попросить взять машину. Мысль о жене заставила меня подумать, предложила ли Кэй Билю что-нибудь выпить; однако тут же успокоил я себя, пожалуй, даже лучше, если, не предложила, — за последнее время он пил слишком много.

В ближайшие десять дней я должен был получить табель успеваемости Джорджа за первый месяц нового учебного года. Я надеялся, что к табелю не будет приложено письмо нового директора школы с замечаниями о плохом поведении и дурных привычках Джорджа. В таких случаях школа всегда обвиняла нас с Кэй в том, что мы не смотрим за Джорджем, а Кэй принималась уверять, будто все свои недостатки Джордж унаследовал только от меня. С другой стороны, если Джордж получал приз (раза два это случалось), Кэй утверждала, что Джордж унаследовал свой ум или свое физическое сложение (в зависимости от того, за что он получил приз) от Мотфордов. И тем не менее, если вы относились к подобным вещам терпимо, они начинали казаться забавными, поскольку на свете нет и никогда не будет ничего совершенного.

В конце концов юность, как бы вы ни старались оставаться молодым, это — беспокойный и тяжелый период жизни, и многое от той поры прилипает к вам, как старое платье, которое вы не можете износить и не решаетесь выбросить. Вот, например, мой цилиндр. Я не надевал его двенадцать лет, и он все еще хранился в кожаном футляре на верхней полке гардероба, рядом с коробкой, где лежали мои офицерские ремни и пилотка. Я не собирался их носить, но не мог и выбросить. Я хранил полотняные брюки-гольф, такие же брюки из коричневого твида, хотя пиджак уже износил, и толстые носки гольф. Не знаю почему, но теперь никто уже не носил такие вещи, однако и выбрасывать их было жаль, они еще хорошо сохранились. Вот так и с молодостью. Совершенно неожиданно вы наталкиваетесь на нее в уголках гардероба, и вами на мгновение овладевает какое-то щемящее чувство… Нет, вы должны выбросить все это и покончить с прошлым.