Урс Видмер - Тайна кавказских долгожителей

• Название: Тайна кавказских долгожителей
• Автор: Урс Видмер
• Жанр: Проза

---

Рассказ Карла Мая сделал меня иным человеком. С тех пор мне тоже хочется жить, я имею в виду - нравится жить. Даже видя, куда катится мир, то есть наш мир. Может быть, это пойдет ему на пользу, думаю я с тех пор: пусть он поглядит на человека, который попадает не во все расставляемые им ловушки. Я стараюсь быть кавказцем, хотя и на свой лад. Кое с чем, конечно, приходится мириться. Так, у меня нет лошади, а ем я, если вообще хожу обедать, обычные натуральные бифштексы из Аргентины. И русских не трогаю, по крайней мере до тех пор, пока они не трогают меня.

Пия и Хунь

(Китайская история)

Не знаю, помните ли вы, что я был в Китае. Хотя я точно рассказывал и даже писал об этом, но это было давно, очень давно. Китай был совсем не тот, что сейчас, а я и подавно. Я был молод и неотесан, оброс, как леший, и полон сил, как берсеркер. У меня была девушка, пианистка, ее звали Пия, я любил ее, а она меня, я так и говорил тогда, и это была чистая правда, а потом она бросила меня, чтобы начать в Китае новую жизнь. И вообще я про все это уже рассказывал - только не про самую кошмарную часть истории. Пока свою драму переживаешь, как про нее расскажешь?

Ну, и там был, конечно, один китаец, который тоже сыграл свою роль - раз уж мы заговорили о драме, тем более что это и в самом деле была драма, а то и вообще трагедия, потому как сердце у меня обливалось кровью, а мне приходилось делать хорошую мину при плохой игре, причем очень долго и очень хорошую, вместо того, чтобы взять да и набить Пии морду. Или ему, то есть этому китайцу. И мне никто слова бы не сказал. Да тогда никто и не подумал бы, что это расизм. До Китая тогда было дальше, чем до Луны.

Пиин китаец был, естественно, из Китая - из Шанхая, если уж говорить точно, - и изъяснялся языком образованного мандарина, а уж писал он на этом языке так, что его разрисованные тушью письма напоминали занавески, по которым как птицы порхали его любовные излияния. А переводить их приходилось мне, потому что Пия не понимала по-китайски, а я понимал - только не спрашивайте меня, как я этому научился, расскажу потом, - и еще видеть при этом, как моя Пия прямо-таки тает от счастья, слыша, как я перевожу прямо с листа: "я люблю тебя" или "очертания твоей груди воспламеняют жар моего сердца". Лицо у нее делалось отрешенным, точно ей слышался зов неба, а взгляд не отрывался от моих губ, пока я излагал по-немецки эти чертовы поэтические откровения китайской души.

Тем более что меня раздирал мой собственный внутренний конфликт: с одной стороны, мне хотелось не читать вслух многого в этих письмах, то есть, вообще говоря, не читать из них ничего, с другой же стороны, гордость китаиста требовала максимально точной передачи нюансов. О, это были еще те нюансы! У нас так не пишут. Мы говорим: Эльза, я хочу тебя, пойдем в постель, и дело в шляпе. У китайцев же ничего не в шляпе, у них все в тумане, сплошь намеки да экивоки, так что иногда я сам рыдал, опустив письмо на колени, готовый влюбиться в этого старика из Шанхая, умолявшего Пию приехать к нему - вот сволочь, да еще старик к тому же, мудрец, проклятый желтый мудрец. Он был ученый, западовед, как это у них называется, то есть изучал нас, хотя, так сказать, больше теоретически. Приват-доцент в университете. С Пией у него был первый практический опыт, и я уж не знаю, как далеко зашла у них вся эта практика. И вот в один прекрасный день Пия исчезла - думаю, села на самолет "Чайна эйрлайнс", хотя я понятия не имею, откуда она взяла деньги на билет. Денег у нее не было, у меня тоже, да и старый китаец ходил всегда в одном и том же синем наряде вроде халата и никак не был похож на человека, у которого есть какие-то доходы на этой грешной земле. Хотя, возможно, тут я ошибаюсь, ведь по китайцам никогда ничего не поймешь. Правители у них в любой момент могут вызвать палача, и никогда не знаешь, полетит ли сейчас твоя голова или соседа. Ты вякнул что-то против режима, сосед родил лишнего ребенка или попался с наркотиками - опять же не знаешь, что в Китае сегодня считается преступлением, а что нет. Потому у китайцев и глаза такие узкие, как щелочки, чтобы никто - то есть вообще никто! - не догадался, о чем они на самом деле думают. Вы как-нибудь возьмите и присмотритесь к китайцам, приезжающим сюда, на свободный Запад: тут-то у них глаза раскрываются и делаются все шире и шире от нашей свободной рыночной экономики, тут-то они сами пролезут в любую щелочку.

Ну и вот, значит, Пия исчезла. Я говорил, что она была пианистка? Так вот, в Китае на пианино не играют, не говоря уже о роялях. Там днем с огнем не сыщешь ни "Стейнвея", ни даже какого-нибудь "Бехштейна". Пию, наверное, все-таки огорчало, я так думаю, что ей теперь придется выражать свои чувства при помощи бамбуковых палочек на ксилофонах, издающих одни пентатонические звуки. Хотя этому китайцу, любовнику, ее игра нравилась. Он мог слушать ее день и ночь. Я даже не знаю, вступили ли они в брак по-настоящему. Я слышал, что китаянки в первую брачную ночь устраивают перезвон, как на Страсбурской колокольне. Нет, Пия с перезвоном - это было для меня уже слишком. Ночи напролет я торчал в саду перед их любовным гнездышком, приложив ухо к бумажной стенке спальни, но так и не услышал ничего, совсем ничего, и подозреваю, то есть я скорее даже уверен, что никакой Пии там не было. Да и самого синего мандарина тоже. Правда, я всегда затыкал уши ватой. Хотя временами я видел тени. Поднятые ноги, задницы, развевающиеся волосы, и все в полной тишине. По теням нелегко узнать лица любовников, особенно когда они движутся и сливаются в поцелуе, причем не по-нашему. Я имею в виду не язык, а страну, другую культуру, где никогда не знаешь, не прогонит ли тебя садовник и не разорвут ли собаки. Их еще едят у них в ресторанах, знаете, да?

А дальше все было как обычно: я, наверное, опять все перепутал. Может быть, я тогда и не был в Китае, во всяком случае в том Китае и в то самое время. То есть в 1970 году, когда все это случилось. Помню только, я сидел дома, раздумывая, как проще добраться до этих прелюбодеев, и вспомнил про музеи, где есть картины, в которые можно войти - если ты китаец, конечно, и если сама картина китайская. Я, правда, не китаец, но все-таки понимаю по-китайски - помните, я обещал рассказать, как я этому научился? А вот так и научился, глядя в рот этому красноречивому кандидату в любовники, пока не начал понимать все, что он говорит. Способности к языкам у меня были лучше, чем у Пии. Так что мне было вовсе не трудно найти нужную картину и дать ей понять, что я свой. И вошел в нее. Она изображала предместье Шанхая - так было написано на табличке, - и я очутился среди китайцев и китаянок, выписанных по-старинному, среди цветов лотоса и павлинов. Было душно. Я сразу взмок, потому что на мне были теплые брюки и свитер с высоким горлом. В Европе была зима. Сняв свитер, я пошел прямо по дороге, ведущей в Шанхай. Я не знал ни как зовут того человека, который увел у меня Пию, ни где он живет. Его письма не имели обратного адреса, а подписывался он разными цветистыми прозвищами, которых оказалось так много, что можно было подумать, будто за Пией ухаживает не один китаец, а все Срединное царство. Уже после четвертого письма - оно было подписано "Душа синего селезня" - она готова была повиноваться ему или всем китайцам сразу, причем настолько, что даже не слышала меня, когда я кричал на нее. О, как я кричал! Так же, как все мужчины, когда бесятся от ревности. Сука, дрянь, проститутка. А она лишь улыбалась, потому что уже жила в другом мире, в китайском.

В Шанхае самой главной проблемой оказалось то, что я, не подумав, вошел в картину XVI века - вот дурак-то! - и попал в эпоху ранней Мин вместо позднего Мао. Разница была, пожалуй, не слишком велика - что в то, что в это время кого-нибудь казнили чуть ли не на каждом углу, - однако мне от этого было не легче, потому что та женщина за бумажной стенкой с перезвоном, которую я решил отбить, никак не могла быть Пией. И это несмотря на то, что мужчина, которому она так звонила, - вату-то из ушей я вынул, так что слышал даже малейший шепот, - называл ее "Пией", хотя и по-китайски. В китайском языке, как известно, "П" выговаривается как "X", "И" как "У", а "Я" как "Нь". Хунь - о, какое сладостное имя! Хунь была сильно влюблена, она прямо-таки пылала страстью, и я как раз собирался проломить эту бумажную стенку, когда на меня бросились собаки. И не просто собаки, а огромные псины метрового роста, целая свора метровых доберманов, причем ни одной суки, - они лаяли, лязгая мокрыми пастями, или как это называется, когда жуткие челюсти доберманов так и ходят вверх-вниз, - я был так ошарашен, что не мог толком сформулировать ни одной мысли. У меня просто не было слов - у меня, у китаиста! - я просто мчался сломя голову через парк. "К ноге" - пытался крикнуть я. Или "место". Но из глотки вырывались одни хрипы, и меня бы, наверное, разорвали на части, если бы в последний момент не отодвинулась бумажная ширма, на пороге которой, точно во сне, возникла прекрасная китаянка, одетая в шелковое платье. "К ноге! крикнула она. - Место!" Вслед за ней вышел китаец, без шелкового платья и во всяком случае безо всякого ко мне интереса. Однако ему просто больше ничего не оставалось. Меня пригласили в дом. Мы вежливо сидели на циновках и пили чай. Эта женщина, конечно, была не Пия, - год-то на дворе был 1556! - а Хунь, и в тот замечательный вечер Хунь влюбилась в меня так, - и я в нее тоже, - что она последовала за мной ранним утром к выходу из сада, лавируя между собаками, которые теперь лежали смирно и взъелись лишь тогда, когда за нами погнался хозяин, так что ему пришлось остановиться и кричать издалека все то, что обычно кричат мужчины, когда их жены растворяются в утреннем тумане вместе с другим мужчиной. Сука, дрянь, проститутка. Мы же радовались и целовались. Почти бегом одолели дорогу и оказались среди нарисованных лотосов. Там была еще пагода, которой я не разглядел вначале. Легко найдя выход из холста, я помог Хунь перейти в музей. В двадцатый век. В мой город.