Лилия Фонсека - Современная африканская новелла

• Название: Современная африканская новелла
• Автор: Лилия Фонсека
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Рассказы
• Год: 1972

Переходя от рассказа к рассказу, от одной литературы к другой, читатель как бы совершит путешествие по странам Черной Африки — по той части континента, которая начинается от южных границ Сахары и тянется до самого юга.

Название «Африканская новелла» не должно затушевывать границы литератур, смазывать тот факт, что в сборнике их представлено несколько, равно как и то, что у каждой, как и у народов, где эти литературы складываются, своя история; своя судьба, и отсюда — своеобразие художественного творчества.

Впрочем, новеллы, отобранные в сборник, — большей частью лучшее из того, что публиковалось в последние годы, — отображают эту специфику. Каждая из них сама по себе — отдельный эпизод, маленький кусочек жизни. Но сложенные вместе, они как бы образуют мозаичную картину, которая хотя и не очень детально, но зато ярко и правдиво отражает жизнь сегодняшней Африки.

---

Однако сейчас не любимец Тарзан стряхивал с дерева дикарей, и не на экране, а средь бела дня. Сапожник снова отбил атаку стражников, но всем своим видом он будто с горечью говорил, что он вовсе не герой, а самый что ни на есть обыкновенный человек. Молча принимал он восхищенные взгляды деревенских — те столпились, чтобы поддержать смельчака, поскольку это вождь, а не они открыл пришельца и тем самым лишил их привилегии «предварительного допроса». Туалетное мыло выпало у меня из рук.

Когда сапожник швырнул оземь второго и третьего стражников, я понял, что вождь пошлет за подмогой. Похоже было, что он и сам получал удовольствие, хотя и делал сердитое лицо на виду у стольких зрителей. А я гадал, что же будет со святым отцом, если придет и его очередь вступить в бой. «Арестовать! Арестовать!» Подлое это было дело. Оно напомнило мне, как подрались два моих дяди, когда еще мы жили все вместе. Не помню, из-за чего они тогда поссорились. Только они вдруг сцепились и покатились клубком по земле, а потом один схватил другого за горло и заставил его есть землю. Тот ел, кашляя и задыхаясь. Когда жены разняли их, оба кинулись в свои хижины. Нгиги — он вечно приставал к людям, видно, брал пример с правительства — выскочил с луком и отравленными стрелами в руках, а Каиру вынес дубину и щит, чтобы защититься от этого бандита. Оба тряслись от страха, но хорохорились из последних сил перед женами. Дубинка не годилась, и Каиру снова помчался в хижину. Бандит помчался за ним по пятам, но тут же пустился наутек, потому что Каиру выскочил с самодельным ружьем в руках, а его жена сказала, что он, мол, тоже не дурак, соображает что к чему. Мы, ребятишки, чуть себе ноги не переломали и не вывернули глаза, кидаясь то к одной хижине, то к другой. Но тут прибыли охранники. Каиру был отправлен в лагерь в Маньяни как закоренелый террорист, державший подпольный склад оружия. Там он умер — от «сердечного приступа», — и среди вещей, которые вернули осиротевшей семье, была пара башмаков разного цвета.

Сапожник и два охранника стояли друг против друга. «Арестовать! Арестовать!» — кричали охранники, а им, видно, хотелось только одного: обратно в постели и ни о чем не думать. Сквозь дыру в грязном полуботинке видно было, как у одного из них дрожит маленький палец на левой ноге. Стелька сбилась и торчала вокруг лодыжки. «Арестовать! Арестовать!»

— Ковбой бы не мешкал!

Я оглянулся. «Академик» подтягивал ремень на шортах. Он стоял с моей сестрой Вэнгеси, к которой, собственно, и обращался. Но то ли его слова не произвели на нее никакого впечатления, то ли она жутко злилась на меня.

— Скоро ты прекратишь рисовать Тарзанов на стенке учительской уборной? — спросила она ковбоя. И тут же увидела меня.

— Где ты был, бездельник? — накинулась она на меня. — Который теперь час? И почему ты не в шортах?

Я сунул ей поскорей мыло и не успел ничего объяснить, потому что дочь моего отца уже радостно приветствовали вождь и молодой священник. Но она повернулась и ушла. Джимми залаял. Ковбой схватился за кобуру.

Ясно, они его арестовали. Я не мог больше оставаться и глядеть, что будет дальше, — попробовал бы я прийти домой после своей сестрицы («Прекрасное лицо лишь тогда прекрасно, если украшает прекрасную душу — как у нашей матушки», — сказал я и побежал домой). Но если верить «академику», события развивались следующим образом: когда сапожник был доставлен на сторожевой пост, он еще раз взглянул на башмачищи вождя и знаками показал, что может более или менее привести их в порядок. При допросе «академик» на основании фактов дал показания, что он, брат его преподобия, благодаря грубым захватническим действиям нарушителя границ лишается части своей земли на участке номер десять. Однако сапожник не проявлял абсолютно никаких признаков волнения, и, предприняв еще несколько безуспешных попыток что-либо у него выведать, вождь в конце концов понял, что вовсе он не «отказывается говорить», он — немой. А он-то все твердил: «Арестовать! Арестовать!» Но ведь в те дни с людьми, которые отказывались сказать «всю правду», не церемонились. Лучше всего было сразу пустить в ход дубинку, иначе правонарушитель мог вступить в пререкания, попусту бы тратил государственное время. Прибыв на сторожевой пост, вождь (он сохранял за собой привилегию пользоваться кнутом, так как когда-то сам работал на ферме у белого хозяина и сам вволю хлебнул кнута) выпалил в сапожника сразу все вопросы. В ответ он услышал лишь какие-то странные жалобные звуки. При этом незнакомец все время поднимал и опускал правую руку, как будто все еще держал в ней молоток, — так рассказывал «академик».

— У меня из рук книжка выпала, как только я это увидел. Как у тебя мыло.

Но будущий ученый, воспитанный на лучших иллюстрированных изданиях, на фильмах о Тарзане и на рассказах о том самом знаменитом ТВ, которое появилось десять лет спустя, как бы закрыл глаза и с поразительным самообладанием взял себя в руки. Отныне на чужестранца обратились все дерзновенные помыслы юного героя: он жаждал свести с этим злодеем счеты, уложив его метким выстрелом на скаку. Это было так опасно — ведь герой был еще совсем юный. И я, признаться, завидовал именно этой его храбрости, а вовсе не тому, что он начитался всякой всячины про разные страны. Он создал в своем воображении безупречный образ белого ковбоя, хотя, вероятно, и страдал от сознания, что навсегда сам он останется второсортным «черным» ковбоем. Сказки моего народа приводили его в замешательство, а потом стали смущать и меня, потому что со временем он убедил меня, что наши с ним прадеды оказались совершенно несостоятельными по части изобретения пороха. И поскольку он, конечно, повторял жалобы своего старшего брата, что, мол, в наши дни всякие злодеи не проявляют никакого уважения к собственности, нетрудно было догадаться, что молодой священник и сам лелеял некие туманные романтические мечты, иначе он не позволил бы ковбою зачитываться всякой мурой. Так вот, когда вождь, прибегнув к жестикуляции, ткнул указательным пальцем, объявляя сапожнику, что ему предстоит убраться из деревни, священник и ковбой сложили дымящиеся пистолеты на стол и торжествующе скрестили на груди руки.

Изгнанный столь бесцеремонно, сапожник исчез так же внезапно, как появился. Мне казалось, что я наяву вижу, как старик свертывает свою драную палатку, бросает в мешок неизвестно чьи башмаки и туфли, а вслед за ними и ящик с инструментом и поспешно уходит в забвение по пустынной государственной дороге — Мванги рассказал мне об этом. Уходит в забвение. Казалось, что я вижу его согбенную спину и бурые лохмотья. Выгнали его под вечер, и мне чудился отсвет заката на его лице. Без удостоверения личности, никому не нужный, подозрительный старик. Джимми громко лаял на «академика», и я не мог избавиться от ощущения, что и сам я каким-то образом причастен к тому, что сапожника прогнали.

Но он вернулся. Вдруг появился неведомо откуда. Только на сей раз он считался личным другом окружного начальника Робинсона, который где-то наткнулся на него. К тому же, видимо, — толком никто ничего не знал — ему было позволено поселиться в любом месте, где он пожелает. Так он и сделал. Может, это было просто совпадение, а может, расчет или открытый вызов — точно не скажу. Но только участок, который он теперь выбрал, принадлежал бывшему ростовщику Нгуги, который был застрелен два дня назад. Детей у Нгуги не было, а жена давно сбежала к другому, потому что Нгуги был чудовищно скуп. Так оказалось, что прямых наследников у него нет и на участок пока что никто не претендует. Редкий случай. Обычно у всех обнаруживались вдруг никому до тех пор не известные сыновья, которые немедленно начинали точить ножи, а дочери — подсыпать друг дружке яд. А на богатство Нгуги, если таковое имелось, как будто было наложено табу. Покосившаяся хижина — вот все, что мы увидели, а мы-то думали, что нам на зависть он отстроит себе лучший в поселке деревянный дом. Странный он был человек, и, видно, неспроста его наследником — во всяком случае, на какое-то время — оказался этот чужак сапожник. Он поселился, нисколько не заботясь о репутации своего благодетеля. В тот день вождь как раз собрался сжечь хижину, вдруг, мол, жители селения приспособят ее под молитвенный дом, от них только и жди какой-нибудь неприятности. Увидев сапожника, вождь спрятался за спины охранников и стал подталкивать их вперед. Рядом, в долине, упражнялись в стрельбе другие охранники, а заодно рубили и ели сахарный тростник.

На информацию из первых рук я не претендую, поскольку как раз в это время, надев выходные шорты, мы с «академиком» отправились на прогулку за деревню. Мванги вышагивал, засунув одну руку в карман, а в другой держал сигарету, скорее всего украденную из лавки брата. Установив, что все его ковбои, убив злодея, достигают предела своих мечтаний в спальне героини, Мванги просвещал меня теперь по этой части. Я был ошеломлен; пожалуй, это был не такой уже неверный подход к объяснению мира взрослых. (Во всяком случае, с того самого дня моей сестрице Вэнгеси уже не надо было убеждать меня носить шорты.) Стрельба в долине стала для нас как хлеб насущный, мы перестали пугаться и не очень обращали на нее внимания, постепенно ко всему привыкаешь. В тебя еще не попали, и почему-то ты начинаешь верить, что с тобой не случится того, что случилось с твоими друзьями. Хотя смерть нет-нет да и напомнит о себе: то убьют твоего родственника, то друга.