Цирил Космач - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Цирил Космач
• Издательство: Радуга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-05-0022019-3

Цирил Космач — один из выдающихся прозаиков современной Югославии. Творчество писателя связано с судьбой его родины, Словении.

Роман «Весенний день» — своеобразная семейная хроника времен второй мировой войны, события этой тяжелой поры перемежаются воспоминаниями рассказчика. С «Балладой о трубе и облаке» советский читатель хорошо знаком. Этот роман — реквием и вместе с тем гимн человеческому благородству и самоотверженности простого крестьянина, отдавшего свою жизнь за правое дело. Повесть принадлежит к числу лучших произведений европейской литературы, посвященной памяти героев — борцов с фашизмом.

Новеллы Ц. Космача написаны то с горечью, то с юмором, но всегда с любовью и с верой в творческое начало народа — неиссякаемый источник добра и красоты.

---

— Эй! Погоди! — приказала женщина и повернулась к Петеру Майцену. — И расскажите, сударь, и расскажите, как это было!

Ее вопрос застал Петера Майцена врасплох, сперва он даже не сообразил, как поступить. Охотнее всего он повернулся бы и ушел, но ему не хотелось прослыть грубияном, и он решил коротко повторить ей свой рассказ.

— И как же? — Женщина опустилась на землю возле мужа и обняла руками колени. — И как же это было?

— Так! — начал Петер Майцен довольно неопределенно. — Он жил на хуторе и…

— И как мы, — перебила женщина, локтем толкнув мужа в бок.

— Да, на хуторе, у опушки леса и на…

— И у опушки. Как мы, — повторила женщина, снова толкая мужа.

— Да. Дом стоял на границе оккупированной и освобожденной территорий. Туда захаживали и партизаны, и белые.

— И как у нас!

— Дело происходило в сочельник…

— В сочельник? И в самый сочельник?

— Да, в самый сочельник! — повторил Петер Майцен. «Чертова баба, неужели тебе нужно в отдельности разжевывать каждое слово, чтоб ты могла его проглотить?»

— В сочельник… и… и что потом?

— Он проснулся утром с каким-то тяжелым предчувствием, с камнем в желудке и быстро встал, чтоб выпить…

— С тяжелым чувством и… с каким чувством?

— Потом оказалось, что это он чувствовал свою смерть, потому что вскоре пришли пятеро…

— И погодите же, и погодите же! — Женщина подняла руки. — И тот крестьянин погиб?

— Разумеется, погиб, ведь все-таки…

— И разумеется, погиб! — повторила женщина, еще раз толкнув мужа в бок. — И ты не сказал мне, что он погиб!

— Хм, такое дело. И без того ясно.

— И без того ясно! — повторила женщина, опять поворачиваясь к Петеру Майцену. — И потом?

— А потом, — сказал Петер Майцен, — пришли пять белогвардейцев и сказали, что в скалах, высоко в горах, прячутся несколько раненых партизан и что они идут туда, чтоб отправить их в Вифлеем, они хотели…

— И в Вифлеем? И почему в Вифлеем? — раскрыла рот женщина.

— Тем самым они хотели сказать, что перебьют их. А Темникар…

— И перебьют! — Женщина опять вонзила свой локоть в бок мужа.

— Перебьют! — кивнул Петер Майцен. — Темникар взял топор, револьвер и поспешил в лес, чтоб перехватить их, вступил с ними в бой и уложил их на месте.

— И уложил… уложил?..

— Уложил! — подтвердил Петер Майцен. — Вот все, что произошло с тем крестьянином! — Он перевел дыхание и повернулся, собираясь уйти.

— И простите, сударь… и как он их уложил? — спросила женщина.

— Как? — задумался Петер Майцен. — Этого я пока не знаю.

— Как так? — раскрыла рот женщина. — И как не знаете?

— Пока не знаю, — равнодушно пожал плечами Петер Майцен. — Потом видно будет.

— Хм, такое дело, — сказал крестьянин. — Это господин еще должен придумать. Ведь как-никак это история. Господин это из своей головы берет.

— А-а-а! — перевела дух женщина. — Из своей головы берете… И значит, это неправда… и значит, этого не было? Так! — Она повернулась к мужу и изо всей силы двинула его локтем в бок, словно желая сказать: «Я так и знала, что это сказка!»

— Кто сказал, что неправда? — Петер Майцен оскорбленно выпрямился, выведенный из себя. — Кто сказал, что этого не было?.. Сколько было таких Темникаров, о которых еще не написано! Но когда я напишу свою повесть, тогда это произойдет на самом деле, я хочу сказать, это станет правдой, чистой и подлинной правдой!

— Хм, такое дело. — Крестьянин поскреб подбородок и окунул молоток в воду, собираясь продолжить свое занятие.

— И разумеется, и разумеется, и… — затрясла головой женщина, глядя с удивлением на Петера Майцена. — И только я… сударь… и только мы…

— Только вы этого не понимаете! — сказал Петер Майцен. В этот миг он готов был проглотить собственный язык, вспомнив, как совсем недавно точно такими же словами обидел ее мужа. — Ну, что там говорить! — небрежно махнул он рукой. — А теперь я немного пройдусь. До свиданья!

— До свиданья! — быстро ответил крестьянин. — На перекрестке сворачивайте вправо, на мощеную дорогу!

III

Петер Майцен расправил плечи, вдохнул полной грудью и быстро зашагал по аллее. Ноги сами несли его. И это доставляло ему удовольствие.

«Ну, смерть со своей косой пока далеко! — насмешливо подумал он. — Далеко, хотя добрых сорок лет я уверенно шагаю ей навстречу!..»

Он поднял лицо к небу. Небо было высоким и синим, а солнце — большим и горячим, настоящим солнцем; оно привязало свой золотой лучик к каждому листу, к каждой травинке, к каждой пылинке на земле и так натянуло эти лучи, что они гудели, точно медные струны, под жаркими пальцами зноя.

— День звонкий, как колокол! — установил Петер Майцен.

Фраза эта прозвенела у него в ушах, показалась непривычной, но в то же время такой знакомой, что на миг он даже остановился.

«Кто так сказал? — спросил он. — Темникар! — Его захлестнула радость. — Темникар! Конечно, это же его слова!..»

Он зашагал дальше. Но теперь уже не шел, а летел, словно его несли крылья.

На перекрестке остановился; вправо было шоссе, влево — проселок. «На перекрестке сворачивайте вправо, на мощеную дорогу!» — отчетливо услышал он голос хозяина. И повернул вправо, но вскоре опять остановился.

«А почему бы не пойти в Тихий дол? Пойду! Возьму и пойду!»

И он свернул на проселок. Но через несколько шагов сердито оглянулся.

«Ей-богу, как ребенок! — нахмурился он. — И упрямый к тому же. Раз мне сказали повернуть вправо, я решил поступить наоборот и свернул влево, чтоб пойти в Тихий дол. А теперь назло себе туда не пойду!»

Он откинул со лба прядь волос и двинулся обратно. Но едва зацокали на шоссе его подкованные башмаки, он остановился.

«Труба! Поет!..» Он поднял голову и прислушался.

Да, в самом деле пела труба. Звуки ее доносились откуда-то издалека; они были чуть слышными, но очень отчетливыми и звонкими.

— Труба! — вырвалось у него. — Да, труба! — повторил он и торжествующе стукнул себя в грудь. — Труба! — еще раз произнес он и посмотрел вдаль по длинной аллее в сторону усадьбы. Видно было, что женщина встала, а хозяин оставался сидеть, хотя удары молотка прекратились. — А сейчас ты ее слышал? — громко спросил Петер Майцен, словно собеседник был возле него.

Женщина повернула к дому, удары по косе возобновились. Теперь они показались Петеру Майцену более частыми и более отрывистыми.

— Стучи, стучи! Только скажи, как это вышло, что ты раньше не слышал трубы? Ты что, глухой?..

Он задумался.

«Звуки неслись слева! Из Тихого дола… Почему же ты сказал, чтобы я туда не ходил? Что там за болото? И что за сырость?.. — Он нахмурился. А потом покачал головой. — Хотя что тут странного? Если я с трудом уловил звук, как могло поймать его замшелое ухо старика?.. И что такое Тихий дол? К черту Тихий дол! Все совершенно естественно, только вот со мной происходят странные вещи. Дурень ты! — Он взмахнул палкой. — Разве ты вышел из дому для того, чтоб еще глубже погрузиться в бесконечную паутину своих подсознательных ощущений, тревожных и мрачных предчувствий? Дурень! Взгляни на это дерево! Оно тянется к солнцу и вовсе не думает о таинственном трепете своих корней, которые в вечной тьме непрерывно сверлят черную землю!.. А человек венец творения еще и потому, что осознает себя, осознает неизбежность своего конца, всю бренность своего существования…»

Снова раздались звуки трубы. Петер Майцен вздрогнул и тут же рассердился на себя за это.

Сжал кулаки, выпрямился и крепко ударил руками воздух, а затем решительно свернул влево и зашагал по проселку.

Вскоре труба запела в третий раз. И по-прежнему звучал напев старой народной мелодии, но только начало, первые две фразы.

«Странно, что я не могу вспомнить слов! — Но это больше не огорчало его, неожиданно он успокоился. — Бывает!.. Знакомая грустная народная песенка… И звуки трубы медленно и нежно плывут по лесу! Как вздох! Как стон!»

Невольно он запрокинул голову. Небо было синее и чистое, воздух трепетал, словно с неба свисала прозрачная, чуть приметная вуаль.

— Это не звук, это зной! — засмеялся он и шагнул вперед. Только споткнулся о камень и с трудом удержался на ногах. — Какие глупости я делаю?.. Однако странно все-таки! Труба поет печально, тоскливо, даже скорбно, а меня больше не волнует.

Он на миг задумался и слегка пожал плечами. Позднее, каких-нибудь три часа спустя, он устыдится своей безучастности. Но в то мгновение он оставался совершенно спокойным. И радость творчества вновь пробуждалась в нем, и потому все казалось прекрасным, даже труба, хотя в звуках ее таилась печаль.

Проселок уходил в лес. Между стройными темно-коричневыми стволами высоких сосен дрожали косые столбы золотистой солнечной пыли. Роями кружились мошки, гудели слепни, промчался черный рогатый жук на тонких, прозрачных крыльях; плавными виражами он неторопливо огибал деревья, прорезая путь в столбах солнечного света.