Монах Афонский - Птицы небесные. 3-4 части

• Название: Птицы небесные. 3-4 части
• Автор: Монах Афонский
• Издательство: Святая Гора Афон
• Жанр: Религия
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-7877-0099-2

В третьей части книги «Птицы Небесные или странствия души в объятиях Бога» повествуется об углубленном поиске монашеского бесстрастия, столь необходимого в духовной жизни, об усилиях уяснить суть этого высокого состояния духа в сравнении с аскетическим опытом монахов Афона, Синая и Египта.

Четвертая часть книги знакомит нас с глубоко сокровенной и таинственной жизнью Афонского монашества, называемой исихазмом или священным безмолвием. О постижении Божественного достоинства всякого человека, о практике священного созерцания, открывающего возможность человеческому духу поверить в свое обожение и стяжать его во всей полноте богоподобия — повествуют главы этой книги.

---

За чаем, сидя втроем в келье и поглядывая на забрызганное каплями дождя оконце, мы разговорились.

— Отец Симон, что для вас главное в молитве? — Иеромонах подул на горячий чай в алюминиевой кружке и поставил ее на столик. — Горячий еще…

— Каждую зиму я читаю в этой келье книгу преподобного Макария Великого, и, кажется, лучше ее о духовной жизни нигде не сказано, кроме Исаака Сирина, конечно: «Постоянство в молитве, непрестанно устремленной к Богу, — вершина всех добродетелей, — прочитал я выписку из своей тетради. — Это тот огонь Божественной любви, о котором Господь сказал (Лк. 12:49): Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся». Еще сказано: Бог наш есть огнь поядающий! (Евр. 12:29) Это то сокровище, о котором святой апостол сказал, что мы носим его в скудельном сосуде. Вот еще выписки: «Он делает Ангелов Своих духами и служителей Своих палящим огнем». И царь Давид воспевал: Воспламенилось сердце мое во мне, в мыслях моих возгорелся огонь (Пс. 38: 4). А вот выписка для молитвенной практики: «Пламенем огня благодати изгоняются демоны и их хитрости удаляются от нас, а наши души восстанавливаются на правом пути». Это тоже из Макария Великого.

— Это все хорошо отцами сказано, батюшка. — Иеродиакон, окончивший академию, пытливо посмотрел на меня. — А сам-то что скажешь?

Я отложил тетрадь в сторону:

— Что сам скажу? Во-первых, без старца на молитвенном пути не сделать ни шагу. Пока подвизался до старца один в горах, пробовал и то, и другое, а сам словно стоял на одном месте. Лишь когда попал к отцу Кириллу, почувствовал, как душа начала изменяться, А во-вторых, самое начало духовной жизни состоит в том, что душа меняет мир видимый, к которому мы все привыкли и который нам кажется таким знакомым и обыденным, на мир невидимый, становящийся для нас все более реальным и осязаемым.

А мир видимый как бы тускнеет, и отходит все дальше, и все меньше терзает нас своими страстями и привязанностями. Если душа не осуетится и не рассеется, то, еще живя на земле, начинает ощущать жизнь вечную.

Мы помолчали, слушая, как вечерний дождь продолжает шуршать по крыше кельи.

— Пока я полгода жил в миру, занимался домом в Сергиевом Посаде, отца перевозил, то чуть было все не растерял. Ни о каком постоянстве молитвенном уже даже не помышлял. Спасибо, отец Кирилл поддержал и помог в молитве укрепиться… Мне Старец внушил хорошенько запомнить, что сердце должно быть стойким и мужественным в отношении страстей, чтобы оно через них смягчилось для прихода благодати. Именно брани со страстями, попущенные нам Богом, и умягчают сердце, а умягчаясь, оно смиряется и готово к принятию благодати, для которой нельзя быть ни малодушным, ни жестоким…

Наутро отец Филадельф засобирался вниз:

— Нужно в скит идти. Василий Николаевич обещал показать, как мед качать.

Мне было жаль, что он уходит. Как бы то ни было, я к нему крепко привязался, не меньше, чем в к Евстафию, и некоторое время чувствовал себя покинутым и одиноким. Вместе с ним ушел и кудрявый иеродиакон, обещая обеспечить нас горными вещами. Потом это чувство одиночества постепенно рассеялось под чарующей беспрестанной сменой осенних пейзажей…

На Решевёй меня ожидал полный разброд. Мои товарищи не разговаривали друг с другом и в трапезной ели молча, опустив глаза в свои тарелки. Даже свежеоткаченный мед не радовал их.

— Отцы, нужно полюбовно договориться, как нам лучше поступить, чтобы жить в мире. Высказывайте свои соображения.

На мое предложение инок угрюмо уставился в пол, а иеромонах предпочел смотреть в окно. Они сидели набычившись, чтобы не встречаться друг с другом взглядом.

— Если вы молчите, то я предлагаю такое решение: я ухожу зимовать в верхнюю келью, отец Филадельф поселяется в моей келье на папоротниковой поляне, а отец Евстафий остается в скиту.

Инок промолчал на мои слова, а иеромонах вспылил:

— Отец Симон, что вы говорите? Представьте, если мне надо будет спуститься на Решевей что-нибудь здесь взять или переночевать — как это возможно с отцом Евстафием? Да он просто дверь не откроет или мы драться начнем!

— А чего тебе дверь открывать? Ты что-нибудь сюда привез? Приехал и живешь на всем готовом, а я здесь в мозоли руки стер! — раздраженно бросил ему Евстафий.

— А я что, не стер в мозоли руки? Вот мои мозоли — проверь! — Иеромонах протянул свои ладони с огрубевшими мозолями. — Батюшка, с этим человеком никаких договоров заключить не удастся!

— Батюшка, из ваших уговоров ничего не выйдет! Вы наконец решите одно — или он, или я! — твердо заявил капитан. — Вместе нам здесь не жить! А то я за себя не ручаюсь… Как скажете, так и поступим. Я на все согласен!

— Я тоже, — негромко проговорил иеромонах, все так же продолжая смотреть в окно, где небо хмурилось тяжелыми осенними тучами.

— Отец Евстафий, не торопись, все уладим, это же явное искушение.

На мои слова он гневно махнул рукой, нервно перебирая напильники на верстаке.

— Батюшка, моему терпению, хотите вы или не хотите, пришел конец! — заговорил Филадельф, оторвав взгляд от окна и обратившись ко мне. — Я с этим человеком зимовать не буду! Евстафий, сами видите, как с цепи сорвался…

По его лицу стало ясно, что все уговоры бесполезны. «Вот и пришли изменения… — понял я. — Значит, прежней жизни конец! Удивительно, с каждым порознь жить можно, а вместе они не могут ужиться… Что делать?» — Оба были мне дороги, но поставили меня перед тяжелым выбором. В конце концов мне пришлось переломить себя и оставить иеромонаха, присланного отцом Кириллом.

— Значит, поступим вот как: отец Евстафий пусть снова возвращается в церковный дом, в котором он жил до этого, а отец Филадельф останется в скиту, — объявил я свое решение.

— Тогда я забираю коня! — встал во весь рост капитан и сжал кулаки. — Афона я никому не отдам! Вы его здесь угробите…

— Хорошо, забирай коня. Ты прав, ему лучше быть с тобой. Кроме того, можешь взять еще треть продуктов и треть общих денег.

Все молча разошлись по своим кельям. Через час инок угрюмо навьючил лошадь, взял конверт с деньгами, который я вручил ему во дворе, и, не прощаясь, ушел на Псху, ведя за собой тяжело груженного Афона. Мы остались вдвоем с иеромонахом. Вечером мы молча сидели у жаркой печи при тусклом огне керосиновой лампы, бросающей желтые блики на наши печальные лица. Что-то утратилось в тот вечер, словно хрустнуло и сломалось, как лед под ногою, нечто, объединявшее нас и вдруг заменившееся мелочными стычками и претензиями.

Время от времени к нам доходили слухи о диверсиях сванов, которые заблокировались в Кодорском ущелье. Их небольшие отряды пробирались в Абхазию, взрывали мосты и дороги. Некоторые из таких озлобленных групп находили живших по Кодору пустынников, грабили и избивали их. Многие из монахов и монахинь, устав прятаться по лесам от бандитов, уехали из Абхазии.

На Псху последовали события, которые посыпались одно за другим, словно комья снега, вызвавшие целую лавину. Инок Евстафий крупно поссорился с председателем сельсовета, который, разгневавшись, приказал ему убираться из села. Раздосадованный капитан, забрав коня, перешел границу и устроился в Красной Поляне. Не найдя себе покоя и там, он бросил все и уехал в Москву.

Слыша все эти новости, следующие одна за другой, мне было больно за этого человека, ставшего частью моей жизни. Помоги ему, Господи, в его скитаниях по этой неприютной для него земле. Несмирение, с одной стороны, и непреклонность, с другой, двух, в общем-то, неплохих людей дали мне грустную возможность поразмышлять о том, насколько опасны эгоизм и самолюбие и какую они приносят порчу в наши души.

* * *

После гроз ночных
Сверкают дерева.
Первый снег в горах —
Последняя их новость!
Я готов забрать свои слова
За свою ненужную суровость.
Пусть опять стрижи
Кружатся у лица,
В дальний путь взволнованно готовясь.
Жизнь моя, без края и конца, —
Ты моя единственная новость!

Око за око — и все слепые. Зуб за зуб — и все беззубые. Таков закон. А благодать отдаст даже тело свое ради ближнего, ибо такова любовь. Но закон царствует только на земле, а благодать, когда воцаряется на земле, то возносит на Небеса. Закон — для плотских, а благодать — для рожденных в Духе. Поэтому приверженцы плоти одержимы завистью и местью, а благодатные души исполнены сострадания и любви. Не ошибись в выборе, душа моя, ибо в этом мире выбор происходит каждое мгновение и склонение души даже на мельчайший волосок учитывает Господь. О мире всего мира жаждет молиться душа моя, а дух мой выходит из времени и живет всесильным словом Твоим, Христе (Мф. 24:35): Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут. И каждый малый человек — велик, ибо носит в себе Самого Тебя, Владыка, Подателя вечной жизни. И как только он осознает это глубоко, всем духом своим, то весь исполняется благодати и еще на земле живет как на Небе, «смертию смерть поправ», входя под покров светозарного бытия Твоего.