Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

• Название: Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]
• Автор: Катя Ткаченко
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003

Каждый из нас понимает, что любовь и похоть — не вполне одно и то же. А для героини Кати Ткаченко, попавшей в экстраординарную ситуацию, они постепенно обернулись полярными, враждующими противоположностями.

В дебютном романе молодой, еще не испорченной рутиной ремесла писательницы, конечно, есть композиционные слабости, но они с лихвой искупаются обаянием ее незаурядного темперамента и безупречного, по-мужски цепкого языкового чутья.

---

Мы шли на ужин и было темно.

Фонари и журчание воды из шлангов.

Клумбы и деревья, к каждой клумбе и к каждому дереву — шланг.

И цикады или кто–то вроде цикад.

Когда я была маленькой, то обожала кузнечиков.

Я их ловила и смотрела, как они пытаются выскочить из моей ладошки.

А потом — отпускала.

Ужин был в столовой киббуца, очень смешно.

На этот раз мы должны жить в настоящем отеле, он даже говорил, как он называется, но я забыла.

Это дальше по побережью, еще сколько–то километров, в другой части Мертвого моря.

Там две части и между ними — перешеек, а по побережью — горы.

Безжалостные, коричневатого оттенка.

И мне они понравились.

Как и ужин в киббуце, хотя он был очень простым. Я ела шницель из индейки — помню это хорошо.

Теперь надо собирать косметичку. И не забыть прокладки. И тампаксы. Там должно будет начаться, хотя плохо, что это будет.

Я так и думала, что он едет за Майей, он ставит машину, выходит, включает сигнализацию.

Надо взять духи и туалетную воду. На вечер и на день.

На вечер, когда мы будет отдыхать после ужина. Танцевать и гулять.

Я опять хочу танцевать с Майей.

Две недели, каждый вечер подряд.

Интересно, как лечат эту болезнь — витилиго?

Я помню, что кто–то мне говорил, будто там в клиниках есть большие солярии. Раздельные. Для женщин и для мужчин. И что всех больных учат не стыдиться своего тела. Голые мужчины — в одном солярии, голые женщины — в другом. Больные псориазом, витилиго и всякими другими подобными вещами.

Можно ли болезнь назвать вещью?

Вещь можно отремонтировать, болезнь можно вылечить.

В принципе — это одно и то же.

Ремонт человеков, которым занимается Седой.

Мне надо срочно собирать сумку, муж уже зашел в квартиру. В ту квартиру, не в нашу.

Он о чем–то говорит с Н. А.

Тот сегодня очень печален.

Мне его жалко.

Я опять готова разреветься.

Майя уже собралась, она в зеленой водолазке под горло и в джинсах.

Джинсы розовато–фиолетовые, странный цвет, но мне они нравятся.

У нее большая сумка, интересно, как мы там будем таскаться с вещами?

Хотя нас должны встретить — трансфер тоже оплачен.

А на том ужине в киббуце муж заказывал какое–то местное вино, легкое и кисловатое, но очень вкусное.

С виноградников горы Кармель.

Мимо этой горы мы тоже проезжали, дня за два до остановки на Мертвом море.

Когда ехали через Хайфу в городок Акка — смотреть средневековую крепость.

Я была там счастлива, всю неделю.

Но особенно — на Мертвом море.

Он был очень нежным и любил меня долго и легко.

Было полнолуние и луна пялилась в незакрытое жалюзями окно.

Я это помню — она била мне прямо в глаза.

Она была интенсивно–желтой и очень большой.

Он потом уснул, а я вышла на улицу, лишь накинув на себя халат.

Майя и муж садятся напротив Н. А. — на дорожку. У Н. А. в глазах слезы — я вижу это отчетливо.

Мне это не нравится, мне вообще перестает нравится вся эта идея.

Там сейчас опасно, зачем они нас туда посылают?

Я этого не могу понять, я вообще ничего не могу понять.

Сейчас они встанут и пойдут к дверям.

А мне надо сложить сумку.

Что я и делаю.

Как всегда, я что–нибудь забыла.

К примеру, книжку Н. А., которую читала утром в туалете.

Совсем недавно, с час назад.

Хотя уже больше — почти два, если верить часам.

Тогда я вышла на улицу и поразилась тому, как здесь хорошо ночью. Как там хорошо ночью, потому что там — это явно не здесь.

Я села в кресло, взбудораженная и счастливая после любви.

У меня был долгий оргазм, но я от него не устала.

Я сидела, курила и смотрела на желтый диск луны, плывущий прямо над противоположным берегом, где Иордания.

На берегу горели огоньки, их было мало.

И было очень тихо.

Мы должны будем проехать этот киббуц, он прямо по трассе.

По шоссе, по дороге. По пути.

Я застегиваю сумку и тупо смотрю на вещи, приготовленные в дорогу.

И мне надо еще принять душ.

Быстро, очень быстро.

И я опять не успеваю подбрить ноги.

Придется делать это уже там, в Израиле.

А еще надо долететь.

Доехать до аэропорта, пройти таможенный и паспортный контроль, сесть в самолет и благополучно взлететь.

И застыть в кресле на пять часов.

Можно и соснуть.

С просыпанием на еду — не то поздний завтрак, не то ранний обед.

Я делаю воду очень горячей и взвизгиваю.

Они уже едут в машине, совсем скоро они будут здесь.

Кубик вновь работает как часы.

Книжка Н. А. тоже в сумке — я засунула ее рядом с прокладками.

Когда я вошла тогда обратно в домик, то муж спал на животе, под звуки не выключенного телевизора.

Я сняла халат, натянула майку и шорты и решила пройтись.

Совсем немного — мне просто не хотелось спать.

Я была счастлива, сейчас понимаю, что — скорее всего — последний раз в жизни.

На улице было очень темно, несмотря на полную желтую луну.

Я пошла в сторону фонарей, думая, как я вернусь обратно — наш домик растаял в темноте через мгновение.

Но я еще могла найти его, надо было просто развернуться и идти обратно, в сторону Иордании.

Я дошла до ближайшего фонаря и решила, что дальше не пойду.

Мне стало страшно, хотя я все еще была счастлива и мне по прежнему было очень легко.

С одной стороны фонаря была финиковая пальма, с другой — большая круглая клумба с незнакомыми розовыми цветами.

Внезапно они зашевелились и я вздрогнула.

Но я все равно наклонилась и увидела, как прямо на меня испуганно смотрит большая пучеглазая жаба.

Она оторопела так же, как и я.

И быстро упрыгнула обратно.

А я стояла и смотрела, как все продолжают и продолжают покачиваться незнакомые розовые цветы.

Машина с мужем и Майей уже на подъезде к дому, я успеваю одеться и быстро начинаю краситься.

Не понимаю, отчего я вспомнила эту жабу.

Наверное, она тогда пришла попить воды. Или просто искупаться.

Любовь, луна, жаба — вот что я вспоминаю, когда думаю про Мертвое море.

Любовь, луна, жаба и все это было в странном месте, именуемом киббуц Калия.

Но сейчас я еду в другое место и еду не с мужем.

Сейчас все не так, все по другому.

Я накрашиваю левый глаз и принимаюсь за правый.

По сравнению с Майей я просто уродина.

Пусть на моей коже нет странных белых пятен.

И я ее старше.

Не знаю, насколько, но минимум на пять лет. Или на восемь.

Не знаю, насколько, но старше.

Я редко думаю о своем возрасте.

И думаю о нем всегда.

Это не парадокс, это просто констатация факта.

Я крашу левый глаз и недовольна тем, как это получается.

Я слишком спешу, но я не хочу, чтобы она застала меня за этим занятием.

Я не могу понять одного — кто останется с Н. А.

И почему у него в глазах были слезы.

Пучеглазая жаба была странно–болотного цвета.

Это я тоже хорошо запомнила.

Как и цвет луны в ту ночь.

И то, какой долгий и сладкий оргазм у меня был.

Если бы я могла вернуть ту ночь, то я бы в ней осталась.

Все, что настало потом — полный бред.

Они уже поднимаются по лестнице, мне осталось совсем чуть–чуть.

Я пучу глаза в зеркало и внезапно высовываю язык.

Меня потряхивает, будто я в лихорадке.

Сейчас раздастся звонок в дверь, впрочем, у него есть ключ.

И нам уже пора выезжать.

Через двадцать минут — он не любит вести быстро, когда я в машине.

Потому что я боюсь.

Они звонят, я открываю дверь.

На Майе куртка, но я это знала и так.

Кожаная куртка веселого летнего цвета.

Ярко–оранжевая, как апельсин.

Нам пора, говорит муж.

Вы будете пить кофе, спрашиваю я.

Нет, не будем, говорит муж.

А я хочу, говорит Майя.

Я быстро, отвечаю я и бегу на кухню.

Майя проходит следом и я чувствую, как она смотрит мне в затылок.

По мне пробегают мурашки, я не понимаю ничего.

Я боюсь, что кофе сбежит — у меня дрожат руки и я плохо вижу.

Муж в комнате звонит кому–то по телефону.

Ты чего нервничаешь, спрашивает Майя.

Не знаю, честно отвечаю я.

Я тоже нервничаю, говорит Майя.

Ты боишься летать? спрашиваю я.

Нет, отвечает она, я боюсь за Николая Александровича.

Как он без тебя? чувствуя, как мой голос дрожит так же, как руки, если не больше.

Как он в больнице, говорит Майя.

Нам пора, кричит муж.

Сейчас, отвечаю я, радуясь, что кофе не сбежал и наливая чашку себе и чашку Майе.

У него — плохой диагноз, говорит Майя, и добавляет: очень плохой.

Я не спрашиваю, я понимаю, что спрашивать не надо, она все и так расскажет, но руки и голос у меня перестают дрожать.