Юханан Магрибский - Среброгорящая Дремчуга

• Название: Среброгорящая Дремчуга
• Автор: Юханан Магрибский
• Жанр: Фэнтези

Рассказ о коренном переломе, случившимся в одном обществе, которое когда-то построило Среброгорящую Дремчугу.

---

Светлана задумалась, вспоминая сладкозвучные напевы, но они не приходили на ум, вернее, покорно возвращалась только память о них, мягких, протяжных, тонких, пронзительных, невыносимо прекрасных. О, среброгорящая Дремчуга, скоро ты услышишь эти звуки! Карета мягко поскрипывала, за окном проплывали обыкновенные дома, каменные, белёные снизу и с бревенчатыми надстройками. Какие из них покосились, какие сроду прямыми не были, попадались и осанистые, крепкие, с расписными ставнями и резным крылечком, да чаще всего они собою являли такую серость, что глаз Светланы привычно скользил по ним, не задерживаясь ни на чём, и не останавливаясь. Девушка вспомнила невольно своё детство. Она влюбилась тогда совершенно светлой и чистой любовью, какая и бывает лишь в детстве, в одного исхирца, высокого, стройного и ловкого, как его же сабля, которая плясала и скользила, не знала остановки и передыху, сверкала золотыми всполохами, когда исхирец дрался для потехи с отцовскими стражниками, и всегда побеждал, а после, на свой выигрыш — никак не меньше десятка золотых — он обыкновенно приказывал налить всем вина и мёду, а сам… «Сам он был холоден, насмешлив и жесток, прекрасный исхирец!» — вспомнила Светлана слова Олеси из площадного лицедейства о соблазнённой исхирцем и брошенной на произвол судьбы и поругание толпы девушке. Слова обыкновенно произносились с таким сильным чувством, с такой горестью и заломленными руками, что Светлана не сдержала смешка. Карета последний раз подскочила, дёрнулась, и остановилась.

— Эй там, отчего встали?

— Так приехали, приехали, милостивая государыня, — зачастил запыхавшийся дядька Шиховец, просовывая в отворённую дверь своё потное, раскрасневшееся лицо. — Выходить изволите?

Светлана едва заметно кивнула, и старик поспешно опустил раскладную подножку.

Шёлк действительно оказался хорош, дядька Шиховец не обманул. Она осмотрела несколько свёртков, пристально, внимательно, велела даже расправить их и проверить, достаточно ли ткань плотна и легка, как о ней говорят, чтобы, будучи разброшенной в воздухе, почти повиснуть в нём, и медленно, нехотя спуститься, будто бы и не в воздухе плывёт, а в солёной морской воде.

Бородатые приказчики улыбались ей и кланялись, заверяли в дружбе и преданности дому Велемировичей, уверяли наперебой, что уж если бы они только знали, что госпожа самолично пожалует в столь неприглядные склады, то непременно бы уж заготовили ей подарки, а так, увы, разве что чаем — чаем с баранками и мёдом угостить, уж чем богаты.

— Скажи, дядька Шиховец, давно ли баранок не едал? — спросила она, веселясь.

— Да как же… госпожа моя, Светлана Драгиславна, на той вот неделе, со старухою моей вязаночку и…

— Ну так а что же мне не предложил? — строго спросила девушка.

— Так ведь я… я же не знал, откуда мне. Да разве ж вы когда баранки любили?

— А вот всегда любила, — подмигнула она старику, и тот не стал спорить.

За чаем один из приказчиков, совсем уж осмелев, спросил:

— Правда ли, госпожа Светлана Драгиславна, что вы, как ни есть, сама за все Смотрины отвечаете?

— А уж это как дело взглянуть, — отвечала девушка. — За Смотрины ведь, сколько себя помню — всегда говорили, вся Среброгорящая в ответе. А как что не пойдёт не по писанному, так во всём батюшка мой повинен окажется, только вот это уже моя забота, чтобы прошли Смотрины без сучка, без задоринки.

Приказчики закивали, захмыкали. А Светлана продолжала:

— Уж лучше вы теперь мне расскажите, до вас слухов много доходит, с гостями нередко чай распиваете, кто из наших гостей на что в волшбе способен?

Купцы глаза попрятали, запереглядывались.

— Ну? Что же вы не отвечаете? Говорите как есть.

— Да как вам и сказать, сударыня… — замялся один. — Слухи-то ходят, да всё один другого нелепее. Видано ли — говорят, драхляшты умеют звёзды с небес спускать так, что они крупными делаются, и распускаются, что цветы, трещат громко, а после тают.

— Ты расскажи ещё, — перебил его другой, — как эти супостаты наловчились девиц своих резать заживо! Сам видел ей же Богу, не вру: берёт один такой колдун девицу, в ящик пихает, а сам сабелькой — фиють! — и пополам ящик. Тут уж не знаю, то ли сабля зачарованная, то ли ящик какой тонкостенный у него, а только думаю — всё, конец девке. Не тут-то было! Улыбается, лопочет что-то там на своём, на драхлиштовском, а ноги из другой, из отрубленной половины торчат, да также шевелятся.

— Да вы его не слушайте, госпожа, — смеясь прервал рассказчика первый, — он у нас известный враль. Ещё и не такое, бывает, рассказывает.

— Это я-то враль? Да я!..

— Да не ты ли намедни рассказывал, что лужчане — соседи наши, значит, — навострились серебро в золото перегонять, как вино, сбраживать. Хе, вот вам, милостивая госпожа, он ведь и серебра занимать всюду хотел на такое верное дело и своё всё вложить, едва отговорили!

Все захохотали, Светлана улыбнулась, а незадачливый приказчик насупился, набычился, совсем замолчал.

— Да не хмурься, ты Лёвка, не хмурься, зато так сказки баять как ты, никто не умеет.

— Это верно, — смягчился Лёвка, вздохнул, и отхлебнул чаю.

Со складов Светлана уезжала уже ввечеру, выслушав все новости, пересуды и слухи. Ей было приятно и уютно, весёлые слова всё ещё звучали в её мыслях, а вечерняя прохлада сменила духоту. Колёса так же мерно подскакивали теперь на тех же самых ухабах, и девушка, завернувшись в накинутый на плечи платок, дремала в уголке кареты. И вдруг одна мысль прорезалась сквозь её сон, да так явственно, что она мигом проснулась, выпрямилась и задышала даже чаще, как если бы она не дремала только что мирно в отцовской карете, а сам светлый князь застал её прикорнувшей прямо за столом, на званом ужине. Мысль была простая, но оттого только более пугающая — в кого же я превратилась? — думала Светлана. — Не сделались ли я теперь купчихой. Богатой, дородной купчихой, которая и товару цену знает и крепкому слову. Я, дочь Велемировичей! Что бы сказал брат!

Мысль о брате скользнула новой вспышкой боли. Предатель. Подлый, жалкий, ни на что не годный трус, сбежавший, тратящий отцовские деньги попусту!.. Девушка не могла больше сдержаться, она разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. Её плечи содрогались, а душа выливала всё напряжение последних месяцев, за которые она внезапно поняла, что сокол Велемировичей, сидящий вот уже год, со времени, когда отец стал совсем плох, на её руке, слишком тяжёло и слишком больно впивается когтями в неожиданно тонкое запястье.

Слёзы едва успели высохнуть, а попытки привести в порядок растрепавшуюся причёску потерпеть поражение, когда въехали на двор. Дядька Шиховец подставил крепкую руку, помог спуститься, сам держал зажжённый светильник, разгоняя полумрак. Вздохнул тяжело. Светлана напряглась, неужели заметил, в сумерках, подслеповатый старик, что она плакала? Но дядька ничего не сказал, а Светлана ускорила шаг и удалилась в свои покои.

Тени, как пыль, клубились по углам комнат. Ей, страдавшей от духоты весь день, стало вдруг зябко, и захотелось позвать Жалейку, чтобы служанка-подружка развлекла её своим беззаботным щебетом и детской весёлостью. Но и в этом Светлана отказала себе, не сумев, правда, отказаться от чары горячего, душистого мёда, посланного ей заботливым дядькой. Девушка так поспешила обхватить ладонями нагретое серебро, пригубить сладкий, чуть хмельной мёд, что только потом, когда вернула чару на поднос, заметила на нём вязанку баранок: обычных, сухих, помазанных для блеска яичным белком. Светлана расхохоталась: дядька не такой простак, каким кажется иногда! Умеет шутить Шиховец! Она даже разломила одну сушку и разгрызла пресное тесто, запив оставшимся мёдом.

Не без труда она развязала тесёмки платья, сбросила его кружевной и надоевшей пеной, нырнула под полог, на взбитую, воздушную перину. Здесь, в темноте и тепле, под охраной тяжёлого бархата, с головой укутавшись в одеяло, она могла забыться на миг, вернуться в далёкое детство, когда отец, ещё твёрдый разумом, души не чаял в своём Свете, когда рядом был брат, сильный, красивый, гордый, так похожий на славных воинов с соколиными щитами и не знающими промаха копьями. Картины, написанные маслом или вытканные на коврах, поплыли перед её глазами, оживая, двигаясь, обретая плоть, унося мысли прочь, во времена блистательной славы и безумной гордости Дремчуги, получившей тогда имя, до сих пор будоражащее умы — дерзко и высокомерно, в те времена Дремчуга звалась Владимиром.

Мечты обрели плоть, вес, вкус и запах, голова сладко кружилась, а собственное тело, напротив, будто исчезло, растворившись в мягком пухе, томная нега охватила её, уставшую за суетный и беспокойный день. И сквозь неё холодным капелью пробивалась мысль, не давая заснуть — нужно вставать. Этим вечером у неё были ещё дела. Теперь комнаты показались ей ещё холоднее и ещё темнее, но Светлана уже запретила себе нежиться. Она оделась в домашнее платье, льняное, в пол, расшитое серебром и речным жемчугом, небогато, но с известным вкусом. Распустив перед зеркалом сложную причёску, она бережно заплела косу, накинула на плечи тёплый платок. Такой привыкли видеть её дома, такой отец, может быть, ещё помнил её.