Илья Эренбург - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Илья Эренбург
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1972

Для большинства читателей Илья Эренбург (1891–1967) — романист, публицист (особенно военный), очеркист, автор статей об искусстве. Однако он ощущал себя, прежде всего поэтом, поэтом лирическим, поэтом гражданским. И начал он творческую деятельность как поэт — в 1909 году в петербургском журнале «Северные зори» было опубликовано первое стихотворение девятнадцатилетнего Эренбурга.

В самые значительные периоды своей жизни он писал стихи. Так было в юности и в годы борьбы с фашизмом в Испании и во Франции, и в годы Великой Отечественной, и в период последнего творческого взлета.

Читатели давно полюбили поэзию Эренбурга. В этой книге представлены преимущественно те стихи, которые сам автор отобрал для своего девятитомного Собрания сочинений.

---

Илья Эренбург Стихотворения

Илья Эренбург — поэт

Для большинства читателей Эренбург романист, публицист (особенно военный), очеркист, автор статей об искусстве. Однако он ощущал себя прежде всего поэтом, поэтом лирическим, поэтом гражданским. И начал он творческую деятельность как поэт — в 1909 году в петербургском журнале «Северные зори» было опубликовано первое стихотворение девятнадцатилетнего Эренбурга.

В самые значительные периоды своей жизни он писал стихи. Так было в юности, и в пору Октября, и в годы борьбы с фашизмом в Испании и во Франции, и в годы Великой Отечественной, и в период последнего творческого взлета.

Поэзия была ежедневным чтением Эренбурга, его главной духовной пищей. Я видел, как загорались глаза Эренбурга, когда он читал или слушал стихи. Он проходил подчас мимо иных примечательных явлений современной прозы, но каждый росток поэзии радовал его. Общеизвестна поддержка, оказанная им Мартынову и Гудзенко, настойчивость, с которой он пропагандировал Цветаеву. Стихотворения совсем юного, никому не известного и рано умершего студента Тимирязевской академии Кокляева были собраны и изданы также Эренбургом. Он много сделал для того, чтобы до читателя дошли стихи павших на фронтах Отечественной войны Кульчицкого, Майорова, Когана.

Половина портретных глав в книге «Люди, годы, жизнь» посвящена поэтам. Герои эренбурговской прозы — Володя Сафонов в «Дне втором», персонажи «Бури» и «Девятого вала» — пишут стихи. Чем бы Эренбург ни занимался, что бы он ни писал, в душе он всегда оставался поэтом.

В пору повсеместного процветания эксперимента, поиска, самодовлеющего новаторства Эренбург оставался «смысловиком». «Кто» и «Что» значили для него куда больше, чем «Как». Для мыслей, чувств он стремился найти простейшее, естественнейшее выражение, прямой и короткий путь к слову. Иногда — с потерями в музыке, в звучании, изобразительности. Стих Эренбурга удивляет своей простотой.

Тон его зрелой поэзии — преимущественно доверительный разговор, исповедь, а не проповедь. Восхищаясь поэтами-трибунами, повелевавшими огромными аудиториями, он любил читать стихи с глазу на глаз, не форсируя голоса. В ранней его поэзии случаются крикливые интонации. Голос позднего Эренбурга тих и задушевен.

Изъездивший весь мир, встречавшийся со множеством людей, очень широкий в тематике прозы, в стихах он не широк, а глубок. Он поэт немногих тем. Но это важнейшие темы.

В стихотворении 1938 года о том, как «в кастильском нищенском селенье, где только камень и война», бойцам республиканской армии показывали «Чапаева», есть строки:

Земля моя, земля ты шире,
Страна, ты вышла из страны,
Ты стала воздухом, и в мире
Им дышат мужества сыны.
Но для меня ты с колыбели —
Моя земля, родимый край,
И знаю я, как пахнут ели.
С которыми дружил Чапай.

Родина — одна из главных тем Эренбурга. Уроженец «матери городов русских», выросший вблизи толстовского особняка в Хамовниках, воевавший на Смоленщине и Курщине, поэт чувствовал Родину остро и точно.

С темой Родины связана тема верности. Раньше многих воочию увидевший фашизм, Эренбург выбрал свое знамя, свою сторону баррикады и никогда им не изменял. В одном из стихов 1958 года он об этом сказал так:

Я слышу все — и горестные шепоты,
И деловитый перечень обид.
Но длится бой, и часовой, как вкопанный,
До позднего рассвета простоит.
Быть может, и его сомненья мучают,
Хоть ночь длинна, обид не перечесть,
Но знает он — ему хранить поручено
И жизнь товарищей, и собственную честь.

Если в стихотворении «Разведка боем» есть точность в описании сражения, в других его стихах люди не только воюют, но и живут на войне, мыслят, чувствуют. Публицистику Эренбурга М. И. Калинин назвал «рукопашной схваткой с фашистами». В стихах же Эренбург не столько наносит удары, сколько размышляет об их значении. Главная тема его фельетонов и статей — человеческое падение врага. Главная тема стихов — человеческое величие наших солдат.

Работавший бок о бок с большими художниками, друг Пикассо, Сарьяна, Матисса, Лебедевой, Кончаловского, профессионально рисовавший, профессионально работавший в театре, кино и даже дуровской труппе, Эренбург ощущал искусство не только как отражение жизни, но как часть жизни, неотъемлемую и невосполняемую. Горечь падения Парижа он выразил в одной строке: «Не для того писал Бальзак». Тема искусства проходит через все его творчество.

Читатели давно полюбили поэзию Эренбурга. В этой книге представлены преимущественно те стихи, которые сам автор отобрал для своего девятитомного Собрания сочинений.

Недаром лучший из своих сборников Эренбург назвал «Верность». Верность Родине, верность отечественной и мировой культуре, верность товарищам по борьбе за Родину и культуру — все это живет в стихах Эренбурга.

Борис Слуцкий

Стихотворения

1919–1923

«Я не знаю грядущего мира…»

Я не знаю грядущего мира,

На моих очах пелена.

Цветок, я на поле брани вырос,

Под железной стопой отзвенела моя весна.

Смерть земли? Или трудные роды?

Я летел, и горел, и сгорел.

Но я счастлив, что жил в эти годы —

Какой высокий удел!

Другие слагали книги пророчеств,

Пламена небес стерегли.
Мы же горим, затопив полярные ночи
Костром невозможной любви.
Небожители! духи! святые!
Вот я, слепой человек,
На полях мятежной России
Прославляю восставший век!
Мы ничего не создали,
Захлебнулись в тоске, растворились в любви,
Но звездное небо нами разодрано,
Зори в нашей крови.
Гнев и смерть в наших сердцах,
На лицах отсвет кровавый —
Это мы из груди окаменевшего Творца
Мечом высекали новую правду.

1919

России

Распухла с голоду, сочатся кровь
   и гной из ран отверстых.
Вопя и корчась, к матери-земле припала ты.
Россия, твой родильный бред они сочли
   за смертный,
Гнушаются тобой, разумны, сыты и чисты.
Бесплодно чрево их, пустые груди каменеют.
Кто древнее наследие возьмет?
Кто разожжет и дальше понесет
Полупогасший факел Прометея?
Суровы роды, час высок и страшен.
Не в пене моря, не в небесной синеве,
На темном гноище, омытый кровью нашей,
Рождается иной, великий век.
Уверуйте! Его из наших рук примите!
Он наш и ваш — сотрет он все межи.
Забытая, в полунощной столице
Под саваном снегов таилась жизнь.
На краткий срок народ бывает призван
Своею кровью напоить земные борозды —
Гонители к тебе придут, Отчизна,
Целуя на снегу кровавые следы.

1920

«Я не трубач — труба…»

Я не трубач — труба. Дуй, Время!
Дано им верить, мне звенеть.
Услышат все, но кто оценит,
Что плакать может даже медь?
Он в серый день припал и дунул,
И я безудержно завыл,
Простой закат назвал кануном
И скуку мукой подменил.
Старались все себя превысить —
О ком звенела медь? о чем?
Так припадали губы тысяч,
Но Время было трубачом.
Не я рукой сухой и твердой,
Перевернув тяжелый лист,
На смотр веков построил орды
Слепых тесальщиков земли.
Я не сказал, но лишь ответил,
Затем, что он уста рассек,
Затем, что я не властный ветер
Но только бедный человек.
И кто поймет, что в сплаве медном
Трепещет вкрапленная плоть,
Что прославляю я победы
Меня сумевших побороть?

1921

«Остановка. Несколько примет…»

Остановка. Несколько примет.
Расписанье некоторых линий.
Так одно из этих легких лет
Будет слишком легким на помине.

Где же сказано — в какой графе,
На каком из верстовых зарубка,
Что такой-то сиживал в кафе
И дымил недодымившей трубкой?

Ты ж не станешь клевера сушить,
Чиркать ногтем по полям романа.
Это — две минуты, и в глуши
Никому не нужный полустанок.

Даже грохот катастроф забудь:
Это — задыханья, и бураны,
И открытый стрелочником путь
Слишком поздно или слишком рано.

Вот мое звериное тепло,
Я почти что от него свободен.
Ты мне руку положи на лоб,
Чтоб проверить, как оно уходит.

Есть в тебе льняная чистота,
И тому, кому не нужно хлеба, —
Три аршина грубого холста
На его последнюю потребу.

1923