Дан Берг - Поющие золотые птицы[рассказы, сказки и притчи о хасидах]

• Название: Поющие золотые птицы[рассказы, сказки и притчи о хасидах]
• Автор: Дан Берг
• Жанр: Короткие истории

---

Трубка братства

Вероятно, читатель помнит, что в обычае раби Якова, цадика из города Божин, просить всякого новичка–хасида рассказать сказку. Примкнул хасид к раби Якову, пришел на исходе субботы в дом учителя, отведал свежего борща, что варит жена цадика мастерица Голда, и будь любезен — рассказывай. И вся хасидская братия так думает: послушать сказку новичка — лучший способ поближе познакомиться с ним. Вот и сейчас сидит раби Яков во главе стола, а многочисленные ученики его расположились потесней и, томимые любопытством, жадно смотрят на нового своего товарища.

Рассказчика зовут Эрлих. То ли это имя, то ли фамилия — никто точно не знает. Так он назвал себя, так его и величают. Эрлих — перебежчик. Он был хасидом другого цадика, но некоторые обстоятельства толкнули его на поиски нового учителя. Так Эрлих оказался учеником раби из Божина.

— Внимание, евреи, — громко произнес раби Яков, — угомонитесь. Сегодня мы слушаем Эрлиха, нашего нового товарища. Эрлих сообщил мне, что поведает нам историю о том, как оставил прежнего своего учителя и перешел ко мне. Другими словами, нам предстоит слушать не сказку, а быль. Я думаю, это не беда: в каждой были есть доля сказки, — закончил свое вступительное слово раби Яков.

Раби в этот вечер испытывал душевный подъем. Самолюбию цадика всегда льстит заполучить нового ученика, а уж в результате предпочтения — тем паче. Господь не создает людей без слабостей. И это хорошо. Разве тщеславие, скажем, не помогает добродетели?

Ободренный доброжелательным словом учителя, Эрлих, нимало не смущаясь беспокойной аудитории, нацелившей на него два–три десятка пар глаз, бойко начал рассказ.

***

Как–то раз, я и мои прежние товарищи бродили за городом. Просветительную эту прогулку возглавлял по обыкновению наш учитель раби…, впрочем имени его я упоминать не стану. Духовная беседа шла своим чередом. Раби говорил, а мы, ученики то есть, внимали и запоминали. А если кто задавал вопрос — раби отвечал. Цадик утомился от долгой ходьбы и присел отдохнуть на поваленное бурей дерево на опушке леса. Захотел закурить и достал трубку. А табак дома забыл.

Тут кто–то из нас молодых востроглазых заметил поодаль одинокую фигуру. Пригляделись — человек курит трубку. Вот так удача! Я и еще несколько хасидов вызвались подойти к незнакомцу и попросить табаку для раби. Цадик одобрил наш порыв, и мы поспешили навстречу синему дымку.

Приблизились к человеку. Благообразный еврей средних лет. Черная борода с проседью. Видно, тоже любит прогуляться за городом, отдохнуть от городской суеты. Я сразу вспомнил этого человека — торговца лесом — видел его на свадьбе дальних родственников жены. Он плясал, пел и куролесил больше всех гостей и был изрядно навеселе. Потому, должно быть, он меня и не признал. Я, однако, не подал виду.

Так вот, изложили мы нашу немудреную просьбу. Как только услышал мой веселый торговец имя цадика, тут же вызвался самолично принести раби табак. Как человек приземленный, но умный, он обрадовался случаю поговорить с цадиком, личностью духовного склада.

Все вместе мы вернулись к раби. Тот встал, приветствуя гостя, попросил табаку. Раби и гость закурили трубки, отошли в сторону. Ученики говорили о своем, а раби с незнакомцем — о своем. Беседа их затянулась. Выкурили по первой трубке, затем принялись за вторую. Наконец, они распрощались, и раби, весьма довольный, подошел к нам.

— Ученики мои, — торжественно обратился к нам раби, только что ваш учитель удостоился самой значительной духовной беседы в его жизни.

— А кто этот человек? — нетерпеливо выкрикнул кто–то из моих товарищей.

— О, дорогие мои друзья, да ведь это же сам Илья — Пророк! — с гордостью воскликнул цадик.

Впоследствии товарищи рассказали мне, что я побледнел, как полотно, услыхав эти слова.

— Раби, почему ты не представил нас? Мы давно просили тебя об этом, и ты обещал, — прозвучал все тот же нетерпеливый голос.

— Я рад был бы исполнить свое обещание, но ни один из вас даже не заподозрил, кто стоял перед вами. Коли вы не узнали его сами, значит вы пока не достигли того высокого уровня духовности, который позволяет разглядеть за обыденной наружностью облик высшей святости. Стало быть, дорогие мои, вы еще не созрели ни для беседы с Пророком, ни для понимания скрытого иносказательного смысла его слов, ни для передачи ему глубинных чаяний народа нашего. Но не горюйте. Я — ваш учитель. Будем расти вместе, — заключил раби.

Я видел, как раби взволнован, и, казалось, сама истина глаголет его устами. Он стал напряженно всматриваться в разочарованные лица примолкших моих товарищей. Наконец он остановил взгляд на мне. Должно быть что–то необычное было в моем бледном лице, что зажгло тревожный огонек в глазах учителя. Тогда я нарушил молчание.

— Почтенный раби, я отлично знаю этого человека, — сказал я не вызывающим сомнения тоном, твердо и в упор глядя на цадика. Тут пришла очередь побледнеть нашего раби.

— Этот человек ни кто иной, как… — хотел я продолжить, но раби громким возгласом «Замолкни, Эрлих!» не дал мне закончить.

Придя в необыкновенное смятение, учитель, сказавшись больным, попросил учеников, кроме меня, немедленно разойтись. Когда сбитые с толку хасиды в недоумении удалились, наш цадик, для верности оглянувшись и убедившись, что нас никто не слышит, сказал: «Я должен обсудить с тобой, Эрлих, крайне важную вещь.»

— Интересно, Эрлих, какую такую важную вещь сообщил тебе прежний твой учитель? — заинтересованно спросил Шломо, любимый ученик раби Якова, который прожил много лет в Европе и привык ценить честность и прямоту. — И не слишком ли мы приучены принимать авторитет на веру? — с шокирующим вольнодумством продолжил Шломо.

— Довольно, Эрлих, — вмешался раби Яков, — я и мои хасиды благодарим тебя за интересный рассказ. Я что–то недомогаю сегодня. Друзья, прошу всех разойтись и не обижаться на меня старика, сказал он и жестом руки дал понять Эрлиху, что просит его остаться.

Все гости, кроме новичка, ушли.

— Что с тобой, Яков? — испуганно спросила Голда.

— Все в порядке, Голда. Будь добра, принеси мне мою трубку и табак. Захотелось покурить, — сказал цадик.

«Какая сила всполошила тебя, Яков?» — мысленно спросил себя раби, — «Словно тяжкие цепи братства сковали тебя с тем цадиком.»

Раби курил редко, разве что если бывал сильно возбужден. Выпуская изо рта табачный дым, он понемногу успокаивался. Обдумывал разговор с Эрлихом.

Паломничество и воздаяние

Раби Шмуэль–младший, став преемником своего отца, тоже по имени Шмуэль, сильно расширил и прославил хасидскую общину местечка Станиславичи. Далее речь пойдет о сыне, и будем называть его раби Шмуэль. Напомним также, что раби Шмуэль до самой кончины своей был задушевным другом раби Якова из города Божин.

Далеко и широко простирается слава цадика из Станиславичей. Всем известны глубочайшие познания его в Святом Писании. Его проницательность в делах житейских достойна восхищения. Обыденное, как и святое, подвластно его острому уму. К совету его прибегают, когда все средства исчерпаны. Таков портрет мудреца.

Сам человек незаурядный, раби Шмуэль и учеников подбирает себе под стать. Середняков среди них нет. В каждом есть изюминка. Нафтоли — один из них. Он, несомненно, одарен Богом немалыми способностями, однако, не столько умом, сколько неукротимым стремлением к первенству превосходит Нафтоли своих товарищей. Неодолима и упряма его страсть опережать. День, что ему удается это — праздник для Нафтоли. Будни, однако, случаются чаще праздников. А ведь нелегко не быть первым, коли чувствуешь, что можешь.

Нафтоли благоговеет перед учителем своим, но и завидует ему втайне. Самое заветное желание ученика — сравняться в славе и заслугах с учителем, а то и опередить его. Цадик насквозь видит Нафтоли, но не стесняет природный нрав человека. Прагматичный мудрец усматривает в честолюбии не грех и не добродетель, но силу и пользу.

Есть в сердце Нафтоли достаточно места и для нежных чувств. Красавица Двора разжигает воображение юноши не меньше, чем мечта о славе. Светлые локоны до плеч, большие голубые глаза, нежные черты девичьего лица. А волнующий взгляд! А негромкий сдержанный смех! Ах, Нафтоли без ума от Дворы. Влюблен, да и только. Осмелев, Нафтоли нежно сжимает в своей руке маленькую руку Дворы. Она робко отвечает на пожатие, и тем подает надежду. Но при этом не опускает глаза, а лукаво смотрит на юношу, и подступает к тому тревога. Молодая душа Нафтоли — вместилище двух страстей.

Ничто, даже тайная зависть ученика, не укрывается от наблюдательного взора мудреца. Сам же раби Шмуэль вздыхает об оставшейся позади молодости. «Выходит, и я завидую?» — размышляет цадик, — «Пусть так, ведь в зависти есть что–то от желания справедливости.»