Андрей Михалков-Кончаловский - Андрей Рублев

• Название: Андрей Рублев
• Автор: Андрей Михалков-Кончаловский
• Жанр: Сценарии
• Год: 1964

Литературный сценарий легендарного фильма «Андрей Рублев», опубликованный в четвертом и пятом номерах журнала «Искусство кино» за 1964 год.

Обложка: эскиз плаката Мих. Ромадина к фильму «Андрей Рублев» А. Тарковского (1969).

Из послесловия В. Пашуто: «Фильм по этому сценарию должен раскрыть глубокие, давние истоки великой русской живописи; будет учить понимать ее художественную, общественную, социально-психологическую сущность. <…> Андрей Рублев — торжество бессмертия истинно народного творчества».

---

— Что это он? — шепчет Фома.

— Вожак, — одним дыханием отвечает Андрей.

— А чего он…

Лебедь вытягивает шею, глядит по сторонам, потом поворачивается и, двинувшись мягким толчком, медленно плывет обратно. Все медленнее, медленнее, пока совсем не останавливается.

Он видел землю с высоты полета своей стаи, в разрывах облаков, и тени облаков, бегущих по полям, желтым и зеленым, и густые леса — темные, и редкие — светлые, с черными подпалинами пожарищ и яркими, как небо, кружками долгожданных озер…

Вожак крутит хвостом и опускает голову под воду.

Андрей переводит взгляд на пару лебедей, очарованно замерших у самого берега. Ветер осторожно сносит их в шелестящую осоку — беззащитных и потерянных.

Ветка ивы касается воды, снова бегут круги, и вдруг вожак бросается в сторону и, ударив по воде крыльями, кричит — требовательно и отчаянно. Стая бросается к нему, лебеди, гогоча, поворачиваются против ветра и, с шумом расплескивая воду, один за другим тяжело поднимаются в воздух.

Еще не поняв, что случилось, Андрей и Фома вскакивают, машут руками, кричат вслед что-то восторженное.

И тут начинается самое страшное.

Вожак, летящий впереди стаи, вдруг переворачивается в воздухе, судорожно взмахивает одним крылом и, теряя перья, падает вниз, ломая тяжелым телом ветви прибрежных деревьев.

Гибель вожака — гибель стаи. Лебеди мечутся над озером, свистя крыльями и испуганно виляя из стороны в сторону.

Лают, захлебываясь, собаки, несутся вдоль берега, прыгая через грязные лужи и поваленные деревья. Трещат сучья, мчатся всадники, как снег, летят по ветру легкие перья. Одна за другой с криком падают белые птицы и бьются в папоротнике с перебитыми крыльями.

Упоительна и азартна охота. Крики, лай, свист…

Распаленные убийством, всадники на всем скаку въезжают в озеро, взмыленные кони приседают в скользкой грязи, и охотники, медленно поднимая напряженные луки, добивают последних мечущихся над водой лебедей.

Над озером с замутненными заводями и помятым камышом ветер несет белый пух. Снова наступает тишина.

На вытоптанной папоротниковой поляне на ковре валяются охотники. В стороне, привязанные к кустам, звенят уздечками оседланные кони. Молодой охотник рукавом вытирает потное лицо, берет из рук слуги ковш, пьет, проливая воду.

— Пора, князь, нечего здесь сидеть, — испуганно говорит ему пожилой боярин, оглядываясь по сторонам.

На опушку один за другим выходят княжеские люди, нагруженные битыми лебедями, и бросают их в кучу. Собаки, высунув языки, часто и шумно дышат, стараясь не смотреть на дичь.

— А молодец Гришка, выследил все-таки! — бросив ковш на траву, весело говорит князь. — Гришка!

Появляется рябой Гришка, улыбающийся, в порванной рубахе.

— Там один на дереве застрял, пойди достань, — говорит князь, глядя вверх.

Гришка сразу становится серьезным, снимает сапоги и лезет на дерево.

— Поехали, князь, не тяни, — настаивает боярин. — Не в своей небось вотчине.

— А! — отмахивается князь. — Дай хоть коням отдохнуть. Нас же никто не видел!

— Ох, не простит нам твой братец, если узнает! Убьет к чертовой матери, — бормочет боярин.

— Старшему братцу бы до девки добраться бы! — смеется князь. — На подъем тяжел братец наш! В своей вотчине заблудится…

— Дай-то бог… — бормочет кто-то с ковра.

В это время в лесу возникает приближающийся топот, все вскакивают, на поляну вылетает всадник и, осадив коня, кричит:

— Человек сорок через реку переправилось! Вроде великий князь с охотой!

— Где? — бледнеет князь.

— К лесу подъезжают!

— А где ты раньше был?! Запорю сукина сына, пропади ты пропадом, — рычит князь, метнувшись в седло. — Ванька, Гришка! Митька! Забирайте все! Гришка, забирай все!

Через несколько мгновений поляна пуста. В лесу глохнет топот копыт.

Над поляной в солнечном сиянии проплывает белая пушинка.

И вот из леса, сокрушенно оглядываясь по сторонам, медленно выезжает охота великого князя. Впереди, в окружении богато одетых охотников, сам князь. Он как две капли воды похож на своего младшего брата, только борода чернее, да нос слегка на сторону, сломан у переносицы.

Великий князь останавливает коня, теребит бородку, глядя на вытоптанную папоротниковую поляну, засыпанную лебединым пухом, и говорит с мрачным удовлетворением:

— Та-а-ак… Ну что же, ладно…

И великокняжеская охота шагом покидает поляну.

Прошелестев верхушками деревьев, проносится прохладный ветер, и сверху на поляну падает искалеченный лебедь, которого впопыхах не успел достать с дерева Гришка. Он еще жив, вздрагивает поломанными крыльями, трясется мелкой дрожью…

Земля и разрывах облаков уходила все дальше и дальше, облака густели, все реже и реже мелькали в случайных просветах родные озера, и земля навсегда исчезла за сияющей нелепой белых облаков.

Приглашение в Кремль. Зима 1405 года

И снова зима. У тусклого захламленного оконца сидит Кирилл с залевкашенной доской на коленях. В противоположном углу выбеленной кельи над кадкой с водой курится синим дымом догоревшая лучина.

Глаза у Кирилла красные, воспаленные. Он глядит сквозь промерзшее стекло, отнимающее у дня весь его свет, и о чем-то напряженно думает, В сознании его проносятся обрывки раздражающих воспоминаний.

…Он видел его стоящим по колено в снегу, среди высоких стволов; вековая сосна с неслышным треском наклонялась и медленно, словно во сне, рушилась вниз, на Андрея, ломая сучья и поднимая тучи снежной ныли, и Кирилл, онемев в ожидании, следил за тем, как тихий ветер уносил морозное облако и обнаружил повернувшегося спиной целого и невредимого Рублева…

За дверью неожиданно раздается шум, хлопанье дверей и крик:

— Фома! Тулуп давай, Фома!.. Что?! Овчина? Где овчина?! — И кто-то, топоча, пробегает мимо кельи.

Кирилл крестится, откладывает в сторону неначатую икону и, с трудом разогнув спину, идет к двери. Одевшись, он берет стоящую в углу корзину с мокрым бельем и неслышно выходит в коридор.

Внизу, под стенами монастыря, проруби. У каждой по нескольку человек. Кирилл осторожно спускается по тропинке, с корзиной и коромыслом, выходит на лед и, подойдя к товарищам, стелет на снег рогожу.

— Вот и Кирилл пришел, — говорит Андрей.

— Ну как икона, кончил? — спрашивает Даниил.

— Кончил вроде.

— Икону кончил? — живо интересуется курчавый монах от соседней проруби. Кирилл кивает головой.

— Покажешь? — спрашивает Даниил.

— А что, интересно? — кривится Кирилл.

Андрей кладет на лед выжатые порты и, спрятав руки под мышки, говорит удивленно:

— А у меня что-то ничего не получается, что ли?

— Не люблю я белье это стирать, страх! — выпрямившись над прорубью, заявляет длинный инок.

— А вот, говорят, в Саввино-Сторожевском это дело очень уважают, — ухмыляется курчавый монах.

— Так известно, — вмешивается в разговор толстый монах с бабьим лицом, — строгих законов там… и себя перед господом соблюдают.

— Ну да! — лыбится длинный. — Настоятель там с оброчных земель баб собирает, а они — бабы-то, — хрипатый делает выразительное движение руками, — это самое бельишко и стирают!

Раздается дружный хохот. Только Кирилл молчит, сосредоточенно выполаскивая тяжелую рубаху в ледяной воде.

— А еще, слыхал я, в Галиче, — встревает в разговор кто-то от соседней проруби, — мужской монастырь через стену с женским.

— Ну? — не выдерживает длинный.

— Так там один монах стенку-то продолбил!

— Чем?

Снова хохот. Курчавый даже стонет от восторга, катаясь по льду. Кирилл не выдерживает, опускает на колени покрасневшие от холодной воды руки и срывающимся голосом говорит:

— Господи! И как ты все это слушаешь?!

Все замолкают, и в тишине только Серафим — монах с бабьим лицом — приговаривает испуганно:

— Все-все… ничего-ничего… хорошо…

У соседней проруби Фома лениво мочит в воде рубаху. Напротив него на коленях стоит Петр — молодой послушник — и смотрит в черную дымящуюся воду.

— Коленки примерзнут. Что спишь? — обращается к нему Фома. — Полощи давай!

— А зачем? — спрашивает Петр, улыбаясь.

— Смотри не простынь. А то простынешь, — невпопад продолжает Фома, глядя на противоположный берег. Там по тропинке спускается к реке молодая девка с пустыми ведрами. Фома вылавливает из проруби льдинку и держит ее на ладони.

— Какой цвет у льдинки? — спрашивает он.

— Прозрачный…

— Сам ты прозрачный…

— Ну, зеленоватый.

— Сам ты зеленоватый…

Андрей бросает выполосканную рубаху в корзину.