Мераб Элиозишвили - Ожидание

• Название: Ожидание
• Автор: Мераб Элиозишвили
• Издательство: Литература да хеловнеба
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1964

---

Половина седьмого. Я уже давно просыпаюсь в это время: мне ведь в первую смену. Встаю, убираю постель, завтракаю, надеваю брезентовую робу и шахтерский шлем.

Грузовик стоит у клуба. Сажусь вместе с рабочими в машину. Трогаемся, кто-то начинает петь, остальные подхватывают; я тоже пою. Правую руку кладу на плечо Нателе. Натела — машинист у нас на электровозе. Она не испытывает неловкости от моего прикосновения, я — тем более. Все мы делаем одно дело. В ушах больше не стрекочут сверчки, в ушах звенит песня. Песня труда. Песня семнадцатилетнего сердца. В смене нас по-прежнему семеро. Только я уже не седьмой, я — один из семи.

Спускаемся в шахту. Я уже не таращу глаза, просто смотрю, что вокруг делается. Справа и слева выстроились электровозы. Вверху горят лампочки. Шахта освещена. Света здесь — как на Руставели или Меликишвили в канун Первого мая или Седьмого ноября…

Ровно гудят мощные вентиляторы, мне уже не страшен их шум, наоборот — он мне приятен, ведь вентиляторы вытягивают из шахты каменную пыль.

Иду по штреку. Навстречу мне мчится электровоз с вагонетками, нагруженными породой, но больше я не прижимаюсь с перепугу к стене. Только отхожу чуточку в сторону и хочу быть ближе… Ведь там Натела. Я знаю, она улыбнется, помашет мне рукой… И я улыбаюсь, и я машу ей рукой.

Сегодня суббота. Конец октября. Через шесть дней я поеду на ноябрьские праздники в Тбилиси, к родителям. И Натела поедет в Тбилиси, она тоже оттуда.

Электровоз промчался мимо, я опять иду по штреку. Шахта освещена. Гудят мощные вентиляторы. К их шуму примешивается громыхание водокачки. Словно огромный слон, сунула она хобот в яму, где набирается с шахты грязная, холодная вода, и выхлебывает ее оттуда. Пусть выхлебывает, шахта будет еще красивей, еще чище…

Вот и забой показался. К шуму водокачки и вентиляторов прибавляется теперь скрежет отбойных молотков. Я чувствую, как силы приливают ко мне. Ведь там не просто грохот и скрежет — там слитый гул несметных человеческих голосов, бой барабана над колоннами, штурмующими скалу. Истерзанная скала стонет от этого гула, со лба, с груди ее рушатся оземь глыбы. Но и здесь недолго им оставаться. Трехтонная махина острозубым ковшом сгребает это добро, потом откидывает жилистую железную шею, бьется стальными рогами о вагонетки, а те, с помятыми боками, дрожат, как в лихорадке, от свалившегося в них груза. Но я уже не дрожу, я не боюсь.

Я иду за вагонеткой дальше и лопатой забрасываю в нее осыпавшиеся куски породы. Лопата слушается меня, не натыкается теперь на стальные прокладки возле рельс. И я теперь не нажимаю на нее изо всех сил, только подталкиваю ее немного правой коленкой, и совковая лопата наполняется до краев. Наполняется и снова пустеет, наполняется и пустеет. Я оглядываюсь вокруг, но на запыленных губах уже не сверкают белозубые улыбки, никто не смеется надо мной.

Время от времени я посматриваю наверх; это необходимо, так делают опытные шахтеры, так делаю и я. Бывает, что подрубленная глыба нависает прямо над нашими головами, готовая вот-вот сорваться. Тогда мы оставляем работу, берем легкие длинные металлические ломики и вышибаем ими расшатавшиеся зубы скалы. А потом снова хватаем лопаты, снова идем за трясущимися вагонетками. Снова капает на меня сверху холодная, грязная вода, только теперь она почему-то сразу испаряется на моей горячей шее. Потом мы толкаем к электровозу полные вагонетки, толкаем вдвоем, а не втроем. И я больше не облокачиваюсь на вагонетку…

Постепенно я привык держать в руках и отбойный молоток. Хочешь поработать по-настоящему — вот и работай отбойным молотком! Весит он больше тридцати килограммов. Да разве дело в весе: помню, в десятом классе мы тренировались, поднимая двухпудовые гири. На первых порах, как поработаешь денек отбойным молотком, после смены и не слышишь ничего, ходишь, как глухой. Руки до того тяжелеют от усталости, что не знаешь, куда их деть: вроде, в карманы хочется сунуть, а сунул — нет, кажется, лучше уж вытащить, пусть так поболтаются. Недели две только и делаешь, что тянешь руки то в карманы, то из карманов.

Меня Гигла научил обращаться с отбойным молотком. Ну, и молодчина этот Гигла! Он бригадир нашей смены. Наша бригада — комсомольская. А в первый-то день все ребята показались мне стариками.

Никто не может лучше Гиглы пробурить верхний пласт забоя. А это самое сложное. Стоишь на сколоченных на скорую руку дощатых подмостях. Один их конец упирается в груду выработанной породы, другой — прямо в скалу. А бывает, что высоты подмостей оказывается недостаточно, надо еще руки поднять над собой. Вот в таком положении и держишь двухпудовый отбойный молоток. Правда, можно установить его на металлическую подставку-двуножник, но попробуй-ка, понадейся на нее! Как включишь отбойный молоток, как затрясется он, и ты вместе с ним, словно выставили тебя нагишом на тридцатиградусный мороз!

Гигла пока разрешает мне бурить только нижний пласт забоя, да и то всю смену от меня не отходит, можно сказать, на пару со мной держит мой молоток.

В рабочее время Гигла молчалив. Случается, что за смену и двух раз со мной не заговорит. Я даже подумал было, что он вообще не очень-то умеет складывать слова в предложения, но скоро убедился, что ошибся.

На прошлой неделе у нас на участке состоялось партсобрание. Зал в клубе был полон народу. Первым выступил начальник участка.

На прошлой неделе у нас на участке соуправлении… — говорил он.

Гигла сидел рядом со мной. На нем был новый костюм. В руках он держал блокнот и что-то в него записывал. Я очень хотел посмотреть, что же он пишет, но его огромный кулак закрывал от меня блокнот.

Начальник участка говорил с паузами: на нашем участке было запланировано столько-то метров проходки… столько-то метров выполнено… столько-то осталось…

Гигла поднял руку, попросил слова. Пока председательствующий заметил поднятую руку Гиглы, я успел заглянуть в блокнот. Гигла, оказывается, нарисовал стоящего на трибуне начальника участка, а внизу подписал: «140 кг. Сверх плана — 20 кг». Сперва я забеспокоился, как бы кто не увидел эту карикатуру и не сказал начальнику, неудобно все-таки. Я даже толкнул Гиглу, но тот, не оглядываясь, пошел к трибуне.

И вдруг я снова представил себе забой. Гигла, голый по пояс, так уперся грудью в отбойный молоток, словно это и не молоток вовсе, а пулемет. Молоток гремит, скрежещет, бешено вертится сверло… Пятнадцать минут, еще пятнадцать минут, еще пятнадцать… И скала, изрешеченная пулеметным огнем Гиглы, становится похожей на осиное гнездо. Гремит, грохочет отбойный молоток Гиглы, и замерший зал слушает его.

— Что значит «120 метров в месяц»?

Почему не все 150?!

Почему на участке нет своей душевой? Не асфальтирован въезд… Почему машины должны вязнуть в грязи?

Гремит, звенит молоток Гиглы, а стул под начальником участка скрипит и стонет…

Ну, и зазевался же я с лопатой в руках! Гигла и остальные ребята уже кончили бурить, сидят на пустых ящиках и курят. Глядят на меня и улыбаются. Я тоже смеюсь. Иду к ним, сажусь на пустой ящик, лезу в карман за папиросой. Нет, теперь папироса не намокла. Чиркаю спичкой, она сразу загорается. Гигла, смеясь, протягивает мне свою папиросу.

— На, кури, — говорит он. — Сухая.

Это Гигла в мой первый день на шахте угостил меня сухой папиросой. И хлеб тоже он дал.

Показалась тележка. На ней — новенький белый ящик и несколько похожих на копья палок. За тележкой идет человек. Это взрывник Вано. Как только тележка проезжает, мы встаем, тушим папиросы. Потом идем помогать Вано закладывать длинные, красные патроны в осиные гнезда, просверленные нами в скале. Ничего опасного в этом нет. Палками, похожими на копья, мы проталкиваем патроны вглубь, надо, чтобы они плотнее вошли в скалу. Потом Вано делает нам знак. Мы уходим…

Я смотрю на часы: рабочий день закончен. Нам навстречу идут шахтеры второй смены. Мы посылаем их обратно. Вскоре бежит и сам Вано. Некоторые рабочие затыкают пальцами уши. Я гляжу на Гиглу: у него обе руки в карманах, идет себе спокойно… Я тоже кладу руки в карманы, шагаю не спеша за Гиглой. Раздается взрыв; один, другой, третий; теплая, сильная волна бьет меня в спину, в шею, в уши. Гигла не зажимает ушей, я тоже. Так, не вынимая рук из карманов, мы выходим на поверхность. Шахта наша освещена, но солнце светит ярче.

Снова я хмурю глаза, и осеннее солнце незримыми теплыми язычками щекочет мне веки. И я радуюсь теплу, радуюсь Гигле, с которым подружился, Нателе — машинисту нашей смены, радуюсь тому, что через шесть дней поеду в Тбилиси на ноябрьские праздники. Я с разбегу прыгаю в кузов.

Грузовик останавливается во дворе конторы. Рабочие сходят с машины, идут в помещение. Иду и я за ними, но ноги мои что-то норовят сами собой свернуть в сторонку. Такое ощущение, словно кто-то мне сейчас скажет: вот, меньше всех работал, а за получкой-то не забыл явиться… Неловко как-то. Я шепчу Гигле: стыдно, мол, мне…