Яцек Хуго-Бадер - Белая горячка

• Название: Белая горячка
• Автор: Яцек Хуго-Бадер
• Жанр: Современная проза

---

Таким образом, их осталось двенадцать.

Книга Смертей

Пьяный эвенк, бурят, монгол, тувинец, чукча — исключительно жалкое зрелище. А надо начать с того, что с ног его валит доза, после которой русский, поляк и даже немец спокойно может вести машину, а он валяется на мостовой. Коренные народы северной Азии очень плохо переносят, совсем не переносят алкоголь.

Но различия не только количественные. Русские заметили, что эвенки после водки ведут себя неадекватно. Очень точное замечание. Все, что они делают, не имеет никакой связи с реальностью. Раздеваются на морозе, прыгают с моста в скованную льдом реку, садятся на оживленной проезжей части дороги… Всегда серьезные и отрешенные, они начинают шуметь, смеяться так ненатурально, как будто их кто заставляет радоваться. Обычно всегда сдержанные, даже сухие в общении, не склонные к демонстрации чувств, не выносящие славянского разлива эмоций и русских расцеловываний, после водки делаются заискивающе слащавыми, чтобы уже секунду спустя ни с того ни с сего схватиться за нож, с которым они никогда не расстаются.

Если на улице в Бомнаке к вам пристанет пьяный эвенк, ему обязательно захочется чего–то несусветно идиотского. Чтобы, например, вы взяли его с собой в Америку, проводили к поезду на Москву (в деревне нет железной дороги) или чтоб дали ему десять тысяч рублей. Где еще в мире пьяница просит такие деньги?! Если его спросить, с чего ему в голову пришла такая мысль, то он, будучи не в состоянии ответить, полезет в драку.

Всех неславянских жителей Сибири русские презрительно называют чурками. Создают о них бесчисленные анекдоты, вроде тех, что мы придумываем о жителях Вонхоцка, а американцы — о глупых полячишках. Как и большинство анекдотов, эти тоже взяты из наблюдений за повседневной жизнью, в данном случае — за жизнью пьяниц.

В Бомнаке есть маленькая больничка с несколькими койками и один врач–пенсионер. Педиатр, принимающий роды, вырывающий зубы, делающий аборты и определяющий причины всех случаев смерти в деревне и близлежащих поселениях. Каждый такой случай он заносит в Книгу Смертей, которая ведется с 1964 года.

— Даже если тело не найдено, — говорит доктор Наталья Борисова, — как, например, в случае провалившегося под лед Саши Яковлева.

В деревушке живет (в смысле прописано, потому что многие оленеводы и охотники появляются здесь лишь на несколько дней в году) 487 человек. 208 из них — эвенки. С каждым годом детей рождается все меньше. В 2007‑м их родилось только четверо.

Листаю Книгу Смертей. В среднем 10–15 записей в год. Например, в 1992‑м, когда уже распался Советский Союз, доктор Наталья сделала десять записей. Трое русских умерли естественной смертью, семеро эвенков — при трагических обстоятельствах. Двое отравились алкоголем, один в состоянии опьянения выпал из лодки, 27-летняя девушка умерла, потому что имела «многочисленные переломы костей таза с повреждениями внутренних органов», но доктор Наталья не знает, что конкретно тогда произошло. Похоже на ДТП, но здесь нет дорог. 56-летняя Лидия замерзла на деревенской улице, 45-летний Олег повесился, а 30-летний Александр погиб от пули. «Стреляная рана головы с перемещением костей черепа».

— Они всегда стреляют под подбородок, — с грустью шепчет сестра Елена, зрелая, по–эвенкийски красивая, ухоженая женщина. — Только так можно прикончить себя из винтовки. Мой отец так застрелился. И брат. Едут в тайгу, водка кончается, они трезвеют, и вот тогда начинаются галлюцинации, белая горячка.

— А раньше меньше пили? — спрашиваю я.

— Ничуть не меньше. Но не было причин так себя убивать. И себя и других. Теперь народ обеднел, вот и перешли на свой самогон и разные достижения химии.

Сегодня я вернулся из тайги, где меня угощали техническим спиртом. Который могут приправить, чтобы сильнее взяло, например, димедролом, таблетками–транквилизаторами. После такого питья много отравлений. Замерзают, горят в палатках, хватаются за ножи…

— Русские тоже много пьют.

— Пьют, выпьют стакан и нормально ходят, а вот эвенки падают.

— И еще эта взаимная ненависть русских и эвенков, — говорит доктор Наталья. — Может, это из–за бедности? От безнадежности, бесправия, безработицы? У нас даже молодежь не может на безработных зарегистрироваться, потому что в город надо ехать, каждый месяц показываться, а это огромный путь, двое суток.

— Сколько сейчас у вас пациентов в больнице? — спрашиваю под конец.

— Один. Леночка Колесова, трехлетняя внучка Лены, у которой ты остановился. Ее мать уже два дня в запое, вот и взяли мы малышку пока что. Всегда так делаем, когда родители в запой уходят. Днем — в детском садике, ночью — у нас. Такая вот деревенская скорая помощь.

Доктор Наталья на минуту задумалась. «Когда начинали Книгу, то записывали туда людей по 70, по 80 лет. Теперь таких нет. Мужчина в 50 лет — старик, патриарх, игра природы. У 50-летних женщин старческое слабоумие. В здешних краях живут до сорока.

Шестой

Выстрелил себе из винтовки в грудь. 21 марта 1996 года. Его звали Павел Яковлев, и был он бездетным вдовцом. Он не родственник Володи и Саши, которые погибли раньше. Почти все местные эвенки носят одну из пяти распространенных русских фамилий, под которыми их записали в тридцатые годы.

Павлу было 66 лет, он был старшим по возрасту в бригаде оленеводов.

За несколько недель до смерти он жутко обварился кипятком, но не стал лечиться. Началась гангрена. Приехал из тайги в деревушку, но так и не появился в больнице. Жил как последний бомж по конуркам и углам, своего дома не было.

В бригаде номер один осталось одиннадцать оленеводов.

Седьмой

Через десять дней в четыре утра выстрелил в себя Саша Марков. Его жена побежала к Лене Колесовой, потому что в тайге привыкла, что зоотехник лечит и людей и оленей.

У Саши была маленькая ранка в груди, из которой струилась кровь. Он сидел на полу. Оленеводы терпеть не могут домашней утвари. Войдя в квартиру, они не повесят куртку на вешалку, а бросят ее под ноги. Спят и едят на полу, а если случится им сидеть за столом, залезают с ногами на стул и сидят, уперев подбородок в колени, как у печки в палатке.

Лена велела отправить раненого Сашу в больницу, но доктор Наталья Борисова не могла провести сложную операцию. Оленевод умер в машине по дороге в городок.

Таким образом, в бригаде осталось десять оленеводов.

Восьмой

В сущности — восьмая, потому что речь о Лене Софроновой, Сашиной жене. Месяц спустя, в мае 1996 года, она напилась до смерти.

Общих детей у них не было. После нее остались прижитые еще до брака 12-летняя Маша и 14-летняя Таня. Сначала они жили у тетки, а потом их отправили в детский дом. Обе страшно пьют. В прошлом году суд определил двух Таниных сыновей в детский дом.

— Как–то раз мы пришли к ней, — говорит доктор Наталья, которая состоит в деревенской социальной комиссии, — а она кормит четырехмесячного младенца из бутылки водой, слитой после варки макарон.

Осталось девять оленеводов.

Девятый

Сгорел заживо 19 июня 1996 года в палатке. Но был очень сильно пьян, потому что отмечал свое 35-летие. Его звали Гена Яковлев, родной брат Павла, который застрелился тремя месяцами ранее. Не было у него ни жены, ни детей, праздновал он свой день рожденья только с одним другом–оленеводом, а когда тот ушел домой, от печки загорелись лежавшие на полу оленьи шкуры.

Таким образом, в бригаде номер один стало восемь оленеводов.

Десятый

Саше Лихачеву было 28 лет. Жил в тайге один–одинешенек. Умер от перепоя в своей палатке в середине того самого страшного в истории бригады года.

Их осталось семеро.

Тетя Валя

— Она была нашим кошмаром, — говорит Лена Колесова, — настоящее чудовище. Худший из воспитателей в школе–интернате для эвенков. Мы боялись ее, как злого духа тайги. Мне было восемь лет, когда родители привезли меня в Бомнак и отдали тете Вале. Два месяца я плакала не переставая. Я не знала ни слова по–русски, а на нашем языке нам разговаривать не разрешали.

Первые десять дней детишки ходили в той одежде, в которой их привезли из тайги. На ногах унты из оленьей шкуры, с которой обильно осыпалась шерсть.

Тетя Валя любила поймать кого–нибудь из малышей и его головой подмести пол. Она ненавидела эвенков. Потом у нас все, в чем мы приехали с таежных стойбищ, забирали. Парки, унты, игрушки — все, что напоминало дом, и выдавали детские телогрейки, валенки, письменные принадлежности и книги. И так было каждый год. Когда я была в четвертом классе, я зимой убежала из интерната и осталась в пустом доме родителей, которые были тогда в тайге. Приехали люди из интерната и отвезли меня назад, но я снова убежала; тогда они заколотили двери и окна досками. Я убежала еще раз, отодрала доски, но меня опять забрали. И так сто раз. Дело дошло до того, что тетя Валя стала привязывать меня на ночь к кровати, и тогда я стала убегать днем, прямо из школы. Обрусили нас насильно, а теперь удивляются, что мы утратили свою культуру, язык забыли.