Евгений Гропянов - В Камчатку

• Название: В Камчатку
• Автор: Евгений Гропянов
• Издательство: Владивосток: Дальневосточное книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1982

Евгений Валериянович Гропянов родился в 1942 году на Рязанщине. С 1951 года живет на Камчатке. Работал на судоремонтном заводе, в 1966 году закончил Камчатский педагогический институт. С 1968 года — редактор, а затем заведующий Камчатским отделением Дальневосточного книжного издательства.

Публиковаться начал с 1963 года в газетах «Камчатская правда», «Камчатский комсомолец». В 1973 году вышла первая книга «Атаман», повесть и рассказы о русских первопроходцах. С тех пор историческая тема стала основной в его творчестве: «За переливы» (1978) и настоящее издание.

Евгений Гропянов участник VI Всесоюзного семинара молодых литераторов в Москве, член Союза писателей СССР.

---

Данила, наблюдая за Чириковым, с ожесточившейся настойчивостью втолковывал юному Козыревскому: «Запоминай! Шибанова обидел, унизил своей шкурностью и власть применил беззаконно. Шибанова приметь, сгодится».

Козыревский, приглядевшись к Чирикову, понял: Атласов драчлив, самодур, но в грабежи не пускался, а Чириков подленький и жалкий (подленький увеличивает свою подлость трусостью), поэтому его действия доходят порой до изуверства над казаками, подчиненными ему полностью. А если учесть, что среди них и больные и престарелые и семьею повязанные, то разгуляться удали приказчика есть где: простор, круши направо и налево. Зачем Чирикову морские острова и Апонское государство, когда летучий год отпущен на сбор ясака в государеву казну и выбивание сверхъясака для собственного кошту.

Люди мягкотелые часто становятся жестокими. Видя, что их презирают за мягкотелость, они только в крике находят опору и силу свою, а если такие люди облечены еще и властью, то единственное, на что они способны, — тирания. К таким принадлежал Чириков. В последнее время он все чаще и чаще обрывал даже десятников, и казаки зашептались: «Все приказчики одинаковы. Этот тоже житья не дает». Разговоры до Чирикова доходили (Мармон усердствовал); он мрачнел, надолго запирался в приказной избе и, закусив до крови нижнюю губу, поименно подсчитывал тех, с кем ему надо разделаться и как. Представив муки обезображенного казацкого тела, он торжествующе улыбался. Он чаще всего представлял, как истязает Данилу Анциферова, и исступленно шептал: «Кричи! На всю вселенную пусть разнесется твой поганый крик. Ты, мерзавец смердящий!» Но когда перед ним возникала недовольная толпа казаков, он остывал и вон спешил из приказной избы к бабе, которую отнял у Шибанова и которая согревала его своей покорностью. Ей он мог говорить все. Ему не терпелось покинуть опостылевшую Камчадальскую землю. Государева казна собрана. Свои мехи тоже не пусты. Пора, пора в дорогу, да Якутск пришлет смену не раньше осени.

А казаки кручинятся: ладно, Семен Ломаев жалование не платил, так он выборный, до Чирикова только и сидел. А вот почему Чириков не расщедрится, не выдаст им законно выслуженные деньги. Забыли, когда и звенело в кармане. Недавно вновь потребовал Чириков, чтобы казаки согласились выдать расписки, что они получили по пяти рублев (взамен им сулили только по шести золотников табаку). Кто откажется, и того табаку не увидит. А за отказ — дело известное — батоги. Приказчик в дальней стороне сам царь, поди возрази.

И когда Анциферов сказал: «Хватит, пора власть менять», казаки шатнулись. Не все. И первыми среди них были Шибанов и Березин.

«Мало, — прикинул Данила, — но что скажет Мартиниан?»

— Полно, Данила, — принялся увещевать его архимандрит, когда Анциферов смиренно поведал отцу божьему о своих сомнениях. — Петр Чириков послан в Камчатку воеводой, он его и сменит. А нрав Траурнихта знаком всей Сибири. До царя дойдет быстрехонько. Сколько голов полетит, ты считал?

Данила слушал, склонив голову на грудь. Неубедительно, вяло говорил Мартиниан, и голос его был тусклым. И поэтому решился спросить Данилу:

— С нами пойдете?

Мартиниана будто в лоб стукнуло, он отпрянул от Анциферова.

— Полно, Данилушко, не гневи бога.

Он молитвенно сложил руки и потупил глаза.

— Иди, сын мой. Ты у меня был на покаянии, я принял его. Запомни одно, — сказал Мартиниан, когда Данила отбил поклон и взялся за дверную скобу. — Я многого не слышал из твоих слов.

VII

Сменщиком Чирикова был Миронов, он же Липин, сущее наказание для казаков. Он ввел новое в порку казаков. Раньше пороли как? Прогневается приказчик, виноватого тут же, без разговоров лишних, — в батоги. Он защиту для казаков ввел: пороть при закрытых дверях на досках.

Задело казаков. Вспомнили, как Анциферов шептал о своеволии приказчиков. Стали искать с ним дружбы.

Вверх по рекам тянулась из морей чавыча. Рыба несла в себе икру — будущее потомство. Отметавшись в том месте, где родилась, ока погибала. Многие тысячи рыбин умирали от ран, и, прибитые к берегу, гнили на пути к нерестилищу. В это время выходили к берегам медведи. О, какие искусные рыболовы, эти косолапые властелины чащоб! Садится медведь у берега в воду и ждет. Молниеносный взмах лапой — летят брызги, рыбина в когтях, медведь доволен. Но нет ничего забавнее смотреть, как охотятся за рыбой медвежата. Сколько медвежьего веселья!

На матуху по осени снаряжался Миронов-Липин. Козыревский чистил ему ружье и ворчал:

— Где ж видано, чтобы писарь, рука наиглавнейшая, ружье шомполил.

Но кто знает, какая блажь взбредет в голову приказчику. Вот и с охотой так. Казаки считали: матуху бить грех, медвежата пропадут, а кончать их никакого толку — ни шкуры, ни сала.

Поутру Миронов-Липин сел в бат, с ним четверо. На корме с шестом Козыревский. Стали подниматься вдоль берега, к перекату: медведей там видали. Вис над водой ивняк. Козыревский шестовал осторожно, но сноровисто, как старый батовшик. В заводях ходила чавыча брюхо к брюху, и наскочи бат на их спины, поднимут и перевернут. Казаки молчали. До переката оставалось немного. Слышалось, как сильнее обычного бьется река.

Приказчик мотнул головой: к берегу. Пристали.

Матуха с двумя медвежатами весело плескалась в воде.

Подкрадывались осторожно: хрустнет ветка — застывали и не дышали. Сквозь заросли увидели, что медведица забеспокоилась. Но ветер, верный помощник, не приносил чужого запаха, и она успокаивалась, но медвежат далеко от себя не отпускала, и те смотрели на нее обиженно.

Миронов-Липин стрелял первым. Выстрел отдался эхом. Не уложил наповал медведицу приказчик, руки дрожали. Взревела матуха и напролом к охотникам. Никогда так не пугался Миронов-Липин, как в это мгновение, когда выстрел сделан, вторую пулю трясущимися руками не загнать, а медведица, расставив лапы, будто хотела обняться с ним, быстро находила, а ноги не слушались, и он лишь одеревенело попятился. Козыревский целился в пасть. «Если сейчас я не сделаю выстрела, — думал он, — то в следующее мгновение будет поздно, и я пропаду». И он нажал на курок.

С тяжелым стоном упала матуха на берег. Перекрестились казаки. А приказчик, быстро отошедший от испуга, закричал:

— Медвежат искать! Чего на месте топчетесь!

— Сейчас не найдем, — возразил Козыревский.

— Я говорю — искать!

Казаки поднялись.

— Козыревский, останься.

Чувствовали: страшно приказчику. Атласов, тот ничего не боялся. Ненавидели Атласова, а что смел, ничего не скажешь.

Вернулись скоро.

— Нет медвежат.

— Ладно, — буркнул Миронов-Липин. — Давайте свежевать.

— Жалко, — вздохнул Козыревский.

— Жалко, — согласились казаки.

— Чего? — не понял приказчик.

— Медвежат. Пропадут, — ответил Козыревский.

— Жалельщики, — скривил губы Миронов-Липин. — И как только с Атласовым совладали.

Взвился Козыревский:

— Атласов хоть и иуда, а земли этой открывалец! И сместили его мы!

От последних слов покорежило приказчика. «Вернемся в острог, посчитаюсь. Приказчиков меняют, как баб…»

Жизнь на краю России была мирной. Московские новости осколками доплетаются. И не поймешь, где же правда. Лишь в одно верили: Камчатка России нужна, и казаки здесь без дела не сидят. Надобно будет Петру, дотянутся и до Апонского государства и до земель за океаном. Корабли только нужны. Поговаривали, что Миронов-Липин привез с собой наказ: закладывать корабли. Однако приказчик молчит. В охоту ударился. Ему мало одной матухи, захотел попытать счастья еще раз. Вольному — воля. Но когда Миронов-Липин кликнул желающих и никто не вызвался, то решил выбирать сам. Указал первого — Иван Козыревский.

— Уволь, Осип, — просил Козыревский. — Занят я. — И он показал на свитки бумаг.

— Скаски опосля составишь! Тебя, сопляка, поверстали в казаки пятнадцати лет от роду, милость оказали, а ты выкобениваешься! — закричал Миронов-Липин. Он смахнул рукой листы на пол.

Козыревский побледнел и потянулся к ружью.

Миронов-Липин сдержаться уже не мог, крикнул: «Эй, сюда! — и когда вбежали двое дюжих казаков, добавил срывающимся голосом: — Этот строптив». — «Знаем!» — подтвердили они и заломили Козыревскому руки так, что он охнул.

На охоту Осипу Миронову-Липину собираться расхотелось.

Напротив избы Атласова шумел молодой лес. Еще безумствовала зелень, а первой начала желтеть береза. Вот один лист, как первая сединка, скрюченный, словно пораженный неведомой силой, упал незаметно в траву, и трава мягко приняла его. А дальше, день за днем, стали облетать и другие листья, и теперь их гонял по заиндевелой земле ветер, и они, безвольные, только шуршали. И как-то незаметно превратилась береза в оборвыша. Жалкие листочки, по одному-два, еще держались, беззащитные, их лихорадило даже от ветерка. Скучно и грустно березе. Отжелтела береза.