Валерий Роньшин - Игра в дурака [сборник рассказов]

• Название: Игра в дурака [сборник рассказов]
• Автор: Валерий Роньшин
• Жанр: Современная проза

Сборник абсурдистских и чёрно-юмористических рассказов.

---

— Губа не дура, — вставил Порфирий Дормидонтович.

— Я напишу об этой волшебной ночи. Обязательно напишу. У меня уже и название есть. Даже два. Только не знаю пока, на котором остановиться. Может, вы что–нибудь посоветуете? Первое название — «Разбуди меня на рассвете». Второе — «Разлюби меня на рассвете». Как вы считаете, Порфирий Дормидонтович, каким лучше назвать?

— Назовите: «Разруби меня на рассвете», — посоветовал великий писатель.

22. Как Порфирий Дормидонтович канул в Вечность

Однажды, как всегда, я зашёл в гости к Порфирию Дормидонтовичу, чтобы выпить водки и поиграть в карты.

А его дома нет. Умер.

На столе лежал листок с последней великой мыслью великого писателя: «Валерий Михалыч, смерть — это сон без пробуждения».

Я выпил водки и вызвал «скорую». По иронии судьбы Шишигина привезли в ту самую больницу, где я работал кочегаром. Вскрытие, естественно, делать было некому. Все врачи, напившись водки, дрыхли по своим кабинетам. Я быстренько вскрыл Порфирия Дормидонтовича, констатировал смерть, а зашивать не стал, так как мы с Катенькой договорились сходить в кино.

”Ладно, — подумал я, — после кино зашью. Теперь Порфирию Дормидонтовичу торопиться некуда. Подождёт».

Фильм назывался «Чай в Сахаре». Сахара на экране была. Но чаем там и не пахло. Симпатичный герой (он в середине фильма умер) спрашивал у не менее симпатичной героини (она в конце фильма сошла с ума): «Знаете, чем отличается турист от путешественника?» И сам же разъяснял: «Турист — это тот, кто, не успев куда–нибудь приехать, уже думает о том, как бы поскорее вернуться домой. А путешественник может вообще домой никогда не вернуться».

Сидя в тёмном зале и поглаживая Катенькины коленки, я невольно вспомнил Порфирия Дормидонтовича. По фильму выходило, что я пока что — турист. А вот Порфирий Дормидонтович уже несколько часов как — путешественник…

23. Как Катенька оказалась инопланетянкой

На другой день я не пошёл к Порфирию Дормидонтовичу. Ни пить водку, ни играть в карты. Я сел за стол и сочинил стихотворение, очень коротенькое, типа японской танки. Но, однако же, мне удалось отразить в нём всю свою печаль по скончавшемуся Шишигину; по самому себе — пока ещё живому; и в целом по Вселенной — такой бесконечной и холодной…

Без ложной скромности — о-очень глубокий стишок получился:

Осенний дождь

Окно завесил

Капли оставляют

Мокрый след

Когда я закончил своё творение, в комнату вошла моя бывшая любовница, а в настоящее время жена — Катенька.

— Мне надо с тобой серьёзно поговорить, — сказала она.

— Говори, — сказал я.

— Дело в том, — сказала Катенька, — что я тебе не жена.

— А кто же ты? — спросил я. — Всё ещё любовница?

— И не любовница, — сказала Катенька.

Я был заинтригован.

— Так кто же ты?

— Инопланетянка, — ответила Катенька.

— И давно? — спросил я.

— Что «давно»?

— Давно ты инопланетянка?

— С самого рождения. Меня послали на вашу планету разузнать — подходит ли она для отходов нашей жизнедеятельности. Проще говоря, Галактический Совет хочет сделать на Земле помойку. Чтоб Космос не засорять.

— А как же наша цивилизация? — спросил я.

— Никак, — ответила Катенька. — Аборигенов придётся ликвидировать.

— А-а, — вспомнил я Уэллса. — Война миров, значит.

— Никакой войны не будет, — сказала Катенька. — Мы пропустим Землю через ядовитый фильтр — и все дела.

— И меня тоже через ядовитый фильтр? — спросил я.

— Нет, — ответила Катенька–инопланетянка. — Тебя Галактический Совет решил сохранить. Единственного со всей планеты.

— А почему именно меня? — спросил я. — Как замечательного писателя?

— Нет. Как типичного представителя данной цивилизации. — Катенька помолчала. — И потом: я ведь член Галактического Совета… Привыкла к тебе, дурачку.

За окном уже висел НЛО… Мы полетели. В иллюминатор я увидел, как розовое облачко окутало нашу голубую Землю…

И — ВСЁ…

Одной помойкой во Вселенной стало больше.

На Катенькиной родине меня поместили во что–то типа нашего зоопарка. Только это была не клетка — а коттедж. Холодильник забит всевозможными вкусностями. По телику — то мультяшки, то порнушка — чего закажешь… Ну и так далее. Словом, все удобства. Правда, стены в коттедже прозрачные. Это чтоб посетители могли за мной наблюдать. Поначалу, конечно, неприятно было, особенно когда в туалете сидишь. А потом — ничего. Привык. И даже стал находить в этом своеобразное удовольствие.

Раз в неделю меня навещает Катенька. Уже в своём истинном обличье: нечто среднее между медузой и кошкой.

Мы с ней пьём водку и играем в карты.

Доктор Гоголь

Жил на свете один доктор. По фамилии Гоголь. Это был довольно странный тип. К примеру, приходит к нему на приём молоденькая девушка.

— Ах, доктор, — плачет она, — я пальчик занозила.

— Ампутировать, — с ходу говорит доктор Гоголь, даже не взглянув на палец.

— П-пальчик? — побледнев от ужаса, спрашивает девушка.

— Руку! — твёрдо отвечает доктор.

Девушка, конечно — хлоп — в обморк. Но дело не в этом.

А вот в чём.

Как–то раз читал доктор Гоголь книжку своего однофамильца Николая Васильевича Гоголя, и захотелось ему посмотреть: что же осталось от великого русского писателя?

Взял он лопату и пошёл на кладбище.

Пришёл, вырыл гроб. Открыл. А там — ни–ко–го!

Пусто.

«Интересно, — думает доктор Гоголь, — куда ж классик–то подевался?» А потом ещё думает: «Дай–ка я лягу на его место, чтоб почувствовать, как это — в могиле лежать».

Лёг он в гроб, крышкой накрылся. Лежит.

Лежал, лежал, да и уснул.

А тут как раз шёл через кладбище пьяненький мужичок. Глядит — могилка незакопанная. Взял да и закопал с пьяных глаз.

А в это время учёные из Академии наук тоже решили выкопать гроб с останками Николая Васильевича Гоголя. С научной целью, разумеется.

Вырыли они гроб, привезли в Академию Наук и осторожненько вскрыли. А там доктор Гоголь дрыхнет.

Стоят учёные мужи вокруг стола и недоумевают:

— Ничего себе, как тело хорошо сохранилось.

Правда, один профессор по фамилии Паукин выразил робкое сомнение.

— У Гоголя, — сказал он, — нос вроде как острый был, а у этого — утиный. Да и Николай Васильевич всегда с длинными волосами ходил, а этот лысый.

Другие учёные его тут же урезонили:

— А что вы хотите?! — наперебой загалдели они. — Столько лет тело в земле пролежало. Естественно, кой–какие изменения произошли.

Тут доктор Гоголь проснулся, встал из гроба и соскочил на пол.

— Здравия желаю, — говорит, — господа хорошие.

Учёные мужи так и обалдели.

— Значит, он вовсе не умер, — шушукаются меж собой. — Значит, он просто в летаргическом сне находился.

А президент Академии наук академик Василенко интересуется:

— Как вы себя чувствуете, Николай Васильевич?

— Нормально, — отвечает доктор Гоголь.

— Не хотите ли чего? — снова интересуется академик Василенко.

— Водочки бы, — говорит доктор Гоголь.

Тут же принесли водочку. Доктор выпил и развеселился.

— Теперь, — кричит, — бабу хочу!

— Странный всё–таки какой–то Гоголь, — качает головой профессор Паукин.

— А что ж вы думали?! — вновь накинулись на него другие профессора. — Столько лет человек без женщины. Вполне понятное желание.

А доктор Гоголь окончательно обнаглел и орёт, как сумасшедший:

— Бабу давай!.. Давай бабу!..

Ну что делать?.. Привели бабу.

Ею оказалась уборщица служебных помещений Зинаида Петровна Жеребцова.

Зинаида Петровна была женщиной крупной. Про таких обычно говорят: она может танк родить вместе с танкистами.

Профессора да академики деликатно за дверь удалились. А доктор Гоголь смотрит на бабу и глазам своим не верит — неужели это та самая Зиночка, с которой он двадцать лет назад шуры–муры крутил?

— Зина, — говорит неуверенно, — ты, что ль?..

— Гриша! — ахнула и Зинаида Петровна.

— Ты ведь стихи писала, милая, — принялся меланхолично вспоминать доктор Гоголь. — «О, приди же! Звёзды блещут, наши души так трепещут…»

— Писала, — со вздохом подтвердила Жеребцова, — а теперь вот туалеты мою. Ты, между прочим, Григорий, тоже молоденьким студентиком на лекции бегал, а теперь тебя как покойничка из гроба вытащили.

— Да-а, — вздыхает и доктор Гоголь, — странная штука жизнь.