Юлия Александрова - Собачий вальс (рассказы)

• Название: Собачий вальс (рассказы)
• Автор: Юлия Александрова
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-91339-215-2

Герои этих рассказов обычные люди, прохожие, которых вы можете встретить где угодно: на одном из мостов Петербурга, на лавочке возле Патриарших прудов в Москве, в аэропорту любого города мира. Встретившись с ними глазами, вы никогда не узнаете, какие страшные тайны они хранят, какие нелёгкие жизни им выпало прожить и какие преступления они совершили. Как музыкальное произведение откроется перед читателем целый мир «обыкновенных» историй, и только он один будет вправе судить этих героев и их поступки.

---

«Как же она храпит, боже мой! И в кого? Николай Петрович, мне кажется, никогда не храпел, да и я за собой подобного не замечала», — подумала Ольга Александровна и поморщилась.

В последний раз поплотнее вжавшись в подушку, она на мгновение затаила дыхание, прислушалась к себе и поняла, что на сегодня со сном покончено. Может быть, удастся вздремнуть днём часок-другой, когда город разморит от августовской жары и звуки растекутся по расплавившемуся асфальту. А пока Ольга Александровна неспешно села на кровати, которую она также не хотела менять, несмотря на уговоры. Старая, с железной спинкой, подёрнутой благородной патиной, и круглыми набалдашниками по краям, их с Николаем Петровичем кровать, на которой возвышались четыре перины, высокие и пышные, как будто из сказки про Принцессу на горошине. Кровать поскрипывала и взвизгивала от малейшего движения, но почти семьдесят лет она служила Ольге Александровне верой и правдой. На дочь, подстрекаемую внуками, в последнее время напала суетливая страсть поскорее отделаться от старья, что-то выкинуть на помойку, а что-то продать за большие деньги (антиквариат был нынче в цене), но Ольга Александровна неустанно остужала их пыл.

— Когда я умру, делайте, что хотите, — отвечала она на предложения внуков по реорганизации их с дочерью быта, — но пока я жива, оставьте всё как есть. Мне уже недолго осталось.

Ольга Александровна вполне имела право так говорить — ей шёл восемьдесят девятый год.

Почтенный возраст, однако, не мешал пожилой женщине превосходно выглядеть: высокая, статная, худощавая, она будто не хотела поддаваться корявой скрюченной старости, и её величавой осанке могла бы позавидовать любая юная девушка. Ясный взгляд светлых синих глаз потерял былую яркость, но был по-прежнему цепким и внимательным. Длинные, полностью седые волосы она заплетала на ночь в косу, а утром тщательно расчесывала щёткой из свиной щетины, сохранившейся ещё с институтских времён, и укладывала в строгий пучок на затылке. Глубокие морщины только придавали её лицу выразительности, но никоим образом не портили его красоту: нос с горбинкой, чётко очерченные губы, сильный волевой подбородок и высокие скулы. Ольга Александровна имела вид уверенной состоявшейся женщины, знающей себе цену. Так выглядят и смотрят величественные старухи, в жизни которых была недолгая, но благополучная супружеская любовь, и память об этой любви они пронесли через все оставшиеся годы безоговорочного добровольного одиночества.

Ольга Александровна тихонько вздохнула и спустилась с кровати. Монотонная, тянущая вниз усталость давно не отпускала, и она привыкла к ней, как смирилась с дрожью в руках, что в последние годы, словно по команде, начиналась каждое утро. Возраст давал о себе знать, сколько бы ни старалась Ольга Александровна его не замечать. Тот худенький востроносый милиционер с веснушками под глазами, который выписывал ей удостоверение личности, ошибся с датой рождения, сделав её моложе на целый год. Она никому не рассказывала об этом, даже Николаю Петровичу. К чему? Годом больше, годом меньше — какая разница? Женщине столько лет, на сколько она себя ощущает, не стоит обращать внимания на паспортные данные.

Колыхнулась под порывом утреннего ветра белая тюлевая занавеска и скользнула по старинному трюмо, инкрустированному перламутром, которое досталось Ольге Александровне от маменьки. Пожилая женщина придирчиво посмотрела на своё отражение в отливающем серебром зеркале и недовольно поджала губы. Где Наташа берёт эти бесформенные ночные сорочки в жуткий цветочек? Дочь, по мнению Ольги Александровны, даже в молодости не отличалась хорошим вкусом и манерами, но с возрастом стала совершенно неразборчивой. Её старший сын и внук Ольги Александровны торговал нижним бельём на вещевом рынке у ВДНХ и приносил обеим женщинам в дар коробки, набитые до отказа трусами, бюстгальтерами и пижамами ядовитых ярко-розовых, бирюзовых и зелёных расцветок. Будь у Ольги Александровны пенсия побольше, она ни за что бы не надела подобные «срамные наряды», хотя щеголять в них ей приходилось лишь перед старым маменькиным зеркалом. К сожалению, Ольга Александровна давно не выходила из квартиры дальше, чем в булочную за хлебом, и поэтому была вынуждена довольствоваться тем, что выдавала ей дочь.

Слава богу, что в платяном шкафу пожилой женщины остались вещи, купленные ей самой и бывшие впору. Маменька Ольги Александровны, Катерина Ивановна Томилина, была дамой образованной и утончённой. Она окончила тамбовский Александрийский женский институт и отличалась необыкновенной придирчивостью в выборе туалетов. От неё Ольге Александровне остались платья из тонкого сукна и шифона, более плотные — из репса, крепа и чесучи, с пышными турнюрами и расклешённые, а также бархатные пелерины и приталенные жакеты, отделанные мехом. Два кованных сундука, которые Катерина Ивановна называла вализами, доверху забитые нарядами из дорогих, роскошных тканей, удалось сберечь в лихие послереволюционные годы с повальной ликвидацией и национализацией. Отец Ольги Александровны переправил их дочери по железной дороге с бывшим управляющим имения после скоропостижной смерти Катерины Ивановны в девятнадцатом году. Эти платья и жакеты да несколько шляпных коробок с головными уборами и замшевыми перчатками долгие годы выручали Ольгу Александровну в стремлении выглядеть изящно, модно и красиво. Портниха Катя жила недалеко от них, на Малой Дмитровке, и Ольга Александровна, слывшая среди своих знакомых большой модницей, частенько шила у неё на дому новые наряды и перешивала старые. Сейчас портнихи Кати не было в живых, а в новомодные ателье по ремонту и пошиву одежды, как грибы возникавшие то здесь то там, с неряшливыми и хамоватыми девицами за прилавком, Ольга Александровна не хотела даже заглядывать.

— Странно видеть, — любила повторять она, — что элементарная вежливость становится необычайной редкостью, — и сокрушённо качала головой.

Поэтому приходилось донашивать то, что осталось от прежней жизни.

Старикам свойственно думать неодобрительно обо всём новом, а поступать по привычке, с оглядкой на то, как было, отмахиваясь обеими руками от того, что есть, и Ольга Александровна не являлась исключением. Она не принимала многое из того, что происходило вокруг, но осуждала «падение нравов» и «утрату ценностей» вовсе не из стариковской брюзгливости. Её ранимая интеллигентная натура противилась новомодным веяниям из-за их суетной бестолковости, не вызывающей уважения, и прожитые годы оказались здесь совершенно не при чём. Так пожилая женщина тяготилась обществом соседок-старушек, равно как и визитами вежливости со стороны внуков, да и с дочерью, которой давно перевалило за полвека, ей было столь же трудно достичь взаимопонимания. Это касалось не только выбора ночных сорочек, но и отношения к жизни в целом. Незаметно друг для друга мать и дочь стали совершенно чужими, словно соседки по коммунальной квартире, которые, к тому же, не слишком хорошо ладят.

Ольга Александровна неспешно расчесала волосы и убрала их в привычный пучок. Времена экспериментов с прической для неё давно миновали: в прошлом остались озорные стрижки, косы корзиночкой и локоны волной. Пучок на затылке — это и женственно, и строго, и элегантно. И, кстати, вполне соответствует возрасту. «Всему своё время», — глубокомысленно изрекала она каждый раз, глядя в зеркало, и была, как ни странно, права: время, действительно, определяло многое.

Пожилая женщина переоделась из мешковатой ночной сорочки в старенькую, но не утратившую былого изящества шёлковую комбинацию и приталенное платье с широкими накладными карманами из мягкой штапельной ткани цвета кофе с молоком. Завершающий штрих утреннего туалета — хлопчатобумажные чулки в мелкую резинку (капроновая роскошь уже не по возрасту, да и не по карману) и домашние туфли на невысоком каблучке. Ольга Александровна никогда не позволяла себе шлёпать босыми ногами по квартире, а тапки без задников, которые носила дочь, казались ей в высшей степени отвратительными.

Массивные напольные часы в гостиной гулко заворочались, скрипнули заводной пружиной и начали бить. Один… два… три… Сколько? Шесть? Такая рань! Как же долго тянется время. Впереди целый день, долгий, ровный и неторопливый, полный ярких разноцветных воспоминаний и однотонного безделья. Ольга Александровна хотела пойти на кухню, чтобы заварить себе чаю, но с последним ударом часов передумала и уютно устроилась в кресле. На прикроватном столике лежало несколько книг, пахнущих влажной пылью. Пожилая женщина пробежала глазами по корешкам и взяла в руки небольшой томик стихов Лермонтова в темно-зелёном кожаном переплете с золотым тиснением. Открыла наугад, и страницы распались на любимом стихотворении:

Выхожу один я на дорогу,
Сквозь туман кремнистый путь блестит…

Беззаботные времена. В 1928 году, через два года после регистрации брака и незадолго до рождения дочери, они с Николаем Петровичем ездили в Пятигорск на Кавминводы. Ольга Александровна была поражена, увидев столько светлых и радостных лиц. После Москвы, угрюмой, озабоченной индустриализацией и хлебной проблемой, здесь всё было по-другому. Тогда, у склона Машука, пряча лицо под белым кружевным зонтиком, впервые за долгие послереволюционные и послевоенные годы она вдохнула полной грудью и окончательно перестала бояться. В анкетах того времени в графе «Происхождение» она неизменно писала «из служащих», каждый раз замирая от страха, потому что была в девичестве Томилиной и вела свою родословную из древнего дворянского рода, пускай небогатого, но шестой части дворянской книги[7]. После встречи с Николаем Петровичем жизнь постепенно менялась к лучшему, уходили страх и неопределенность. Именно тогда, в Пятигорске она навсегда попрощалась со своим прошлым и запретила себе о нём жалеть. Их брак представлялся мезальянсом, но в изменившихся после революции условиях большей частью для него, чем для неё. Николай Петрович был выходцем из семьи иваново-вознесенских прядильщиков на мюлях[8] и ко времени знакомства с будущей супругой уже занимал немалый пост в Высшем Совете народного хозяйства: заведовал всей лёгкой промышленностью Центротекстиля и был на хорошем счету у руководства. Безупречная репутация на работе и безусловные заслуги перед советской властью извинили Николаю Петровичу слабость в лице юной жены «непривилегированного сословия».