Павел Мухортов - Повести и рассказы

• Название: Повести и рассказы
• Автор: Павел Мухортов
• Жанр: Современная проза

---

«Как закончился тот день, самый долгий день в жизни?»

Тогда также розовел небосклон, и стоял, цепенел теплый воздух, в котором разливался густой одурманивающий запах цветущего жасмина. Тогда была суббота, и друзья, отбыв в полку положенное время, отправились в город. Они бесцельно шатались по улицам, пока наконец не забрели сюда, в уютный бар–погребок, прохладный и малолюдный, который пришелся по вкусу. Играл приглушенно магнитофон, узкие высокие бокалы с коктейлем незаметно пустели, нагоняли хмель. Рядом за круглым столиком, распространяя аромат духов, схожий с запахом гиацинтов, отдыхали, смеялись приятно одетые девушки, ели мороженое, искоса мимолетно поглядывали на ребят. В блестящих их глазах Люлин примечал лукавые огоньки и невольно улыбался — и ничего не нужно было ему, кроме этого славного вечера, сумрачного бара, этих девичьих мимолетных взглядов, огоньков и необыкновенного ощущения счастья…

Люлин задавил в пепельнице сигарету, опять улегся на диван, зарылся в подушку, закрыл глаза. И те чудесные неповторимые дни, во всей печали и радости, ожившие в памяти, зримо предстали, и он, испытывая неизбывную тоску по ушедшему, окунулся, перенесся в них.

…Девушки, очень хорошенькие с виду, привлекали ребят. Приятели взяли бокалы и подсели за их столик, и все тотчас повеселели, стали знакомиться. Люлин пустился рассказывать про украинские земли и свои приключения из курсантской жизни, дав волю фантазии, одна из девушек оказалась землячкой, и то, как они слушали, запомнилось в особенности: Аллочка — с наигранным пренебрежением, Наташка — внимательно, с каким–то детским любопытством.

— Это вы всегда так? — оборвала Аллочка Люлина на полуслове, склонила набок голову, посматривая наивно. — А не будете потом часа два про автомат болтать?

Кротко, точно виноватый, Люлин улыбнулся и покраснел слегка, но вряд ли его смущение заметили в сиреневом свете. Худенькая Наташка и, как показалось Люлину, меланхоличная, задумчиво смотрела на него, когда встречались их взгляды, Наташка, зардевшись, отворачивалась немного в сторону или опускала длинные подкрашенные ресницы. Эти ресницы и маленькая родинка на левой щеке, выделявшаяся кружком, придавали милое домашнее и теплое выражение ее лицу. Залюбовавшись девушкой, Люлин так увлекся, что вздрогнул, когда Аллочка с притворной любезностью и озабоченностью осведомилась: «Вы не устали играть в гляделки?» Как чужда она была Люлину вместе с кукольными манерами, ужимками, кокетством, неумолимой иронией в тоне, со всем тем, от чего без ума будет Антинский. Не оттого ли и лицо ее, бело и красивое, мнилось, обдавало прохладой?

Тем временем разговор, заведенный стараниями Антинского (бедняга долго, но успешно лечился от заикания), непрерывно струился, то замедляясь, то вскипая с новой силой. Антинский был в ударе, шутлив, остроумен, сыпал пословицами, цитировал поэтов и критиков. Его Аллочка слушала с нескрываемым восторгом. Люлин же в смысл не вникал, сидел посторонним, украдкой по–прежнему наблюдал за Наташкой.

Она, Наташка, оживившись, весело косила глазами, старательно, казалось, искала что–то в лице Антинского. Как бы нечаянно она иногда сбивала его каверзным вопросиком, отчего Антинский путался, забывал о чем говорил, но, поправляясь, с жаром одухотворенно продолжал. Люлин не спускал с Наташки глаз. В какой–то момент он подметил, что она не настолько увлечена речью друга, как Алла, и отвлекается, ласково глядит на него с дружеским неодобрением его рассеянности — и обрадовался. В глазах скользнуло удовольствие, и Люлин, скрывая предательский довольный блеск, опустил их, сидел, помешивал в бокале соломинкой. Когда же он, преодолев неловкость, взглянул на нее снова, Наташка, прежде демоническая, далекая, неожиданно проступила из расслабляющего полумрака бара, открылась, предстала славной простой девушкой.

Она сплела у подбородка тонкие пальцы и что–то насмешливо зашептала. Что? Потом Люлин попытается вспомнить и не сможет. Засмотревшись, он охмелеет то ли от ее взгляда и от улыбки, то ли от коктейля, он, считавший любовь бредом. Чудилось ему в тот миг — несется в голове вихрь, а все существо обдает, обливает невидимое что–то, горячечное, то, что потом заставит не помнить ни себя, ни время, петь и радоваться, и бежать на свидание, то, что потребует разделять с ней каждую минуту. Он молчал, стеснялся бледных слов, не вмещавших всю глубину его переживаний, молчал и потом, когда выходили из бара. И Наташка назовет его молчуном. Лишь однажды он словно забудется и разойдется читать нараспев бунинские стихи, восторженно отзовется о кустодиевских шедеврах. Наташка сдержанно похвалит его, тогда он покраснеет, смущаясь то ли ее внимания, то ли благодарности, и почтительно уронит на грудь голову.

… Было в тот вечер фантастически смелое, немыслимое предложение девушек — ехать в Зеленоградск последней электричкой, когда сквозь недельную духоту наконец прорвалась непогода. И была непроницаемо черная ночь, ливневая, с порывами ветра, грохотавшая близким прибоем. Укрывшись в густом кустарнике, прижимаясь друг к другу, искатели приключений сидели возле костра, тщетно пытаясь согреться; живые огни светляков, зеленые, как глазищи чудовищ, их не пугали. Люлин обнимал Наташку, а она, счастливая, тихо доверчиво признавалась, что первый раз в жизни сидит ночью у костра, обнявшись.

Чуть свет Люлин сбегал в мокрый после ночных буйств природу лесок, еще прохладный, окутанный низким туманом, искупался под градом срывающихся с ветвей капель, нарвал цветов. В росинках, слипшиеся, они хранили свежесть, как напоминание о прошедшей ночи. Девушка, полусонная, еще непричесанная, как воробушек, испугалась, когда Люлин, подкравшись сзади на цыпочках, обхватил ее за плечи. Поцеловал и протянул цветы. Принимая их, девушка просияла. Странное какое–то внутреннее тепло исходило от нее. Люлин чувствовал его, приятно замирая, опустил виновато голову, в потной ладони удерживая маленькую ее ладонь. Минуту медлил и вдруг, ощутив неясный, неодолимый порыв, вдруг машинально откинул наташкин каштановый локон, пригладил осторожно. И того сам не ожидая, тотчас поцеловал растерянно и неловко куда–то в щеку, стыдливо покраснев, и отпрянул, опустил голову. Она погладила его осторожно и легко по плечу, отвечая согласной улыбкой. Ароматный запах духов. Люлин ощущал и его, и возбуждающую теплоту податливого тела девушки, коснувшегося, потянувшегося к нему в ожидаемом объятии. И, ощутив и эту теплоту, и ее упругую тугую спину, очарованный, он неторопливо целовал девушку долгими дозволенными поцелуями. Тот миг в истомно–сладких воспоминаниях затем опьянял и кружил голову. Люлин хранил его в заветных уголках памяти, не давая ни стереться, ни изгладиться ни одной краске.

Наташка была румяна и бледна одновременно. Медленно она подняла большие глаза. Она тогда их очень хорошо запомнил — глубокие, лучащиеся нежностью и добротой. Неожиданно она сказала: «Валя, идем скорее, нас ждут», — и, ловко высвободившись из объятий, кинулась к погасшему костру.

Счет дням он потерял. Он не заметил, как слились они в неразрывное и дивное мгновение, проведенное с ней. А то были только некоторые события, нечетко отложившиеся в сознании. Путешествие в Клайпеду, удивительно чистую, будто специально прибранную перед приездом счастливого Люлина, где поселились в пустующем домике Аллы, поскольку родители девушки находились в отъезде, и где прожили, мнилось, вне времени, два стремительно пролетевшие дня: загорали на пляже, танцевали в кафе, дурачились в лунопарке. Сколько забавных случайностей успели пережить. И опоздание девушек к месту встречи в Клайпеде (ребята выехали из Калининграда поездом, а девушки обещали прибыть автобусом, но отстали на одной из станций и, заплатив вопреки здравомыслию сто рублей студенческих сбережений таксисту, подоспели в тот момент, кода ребята собрались брать билеты на обратный путь, но не брали, не веря в обман); и то, как взламывали дверь в квартиру, поскольку Алла впопыхах не захватила ключи; унизительное безденежье, когда перед отъездом из Клайпеды Люлин пошел на рынок торговать своими электронными часами. Продал, ни о чем не жалея, взял билеты. Жестокая и счастливая жизнь текла, окутанная розоватой романтической дымкой, такой, какая бывает только в годы юности, стирающей четкость линий окружающего. Люлин ликовал. Уже в части вечерами он переодевался в спортивную форму и убегал к ней. Они бродили по городу пока не брезжил рассвет или просиживали ночь напролет во дворике, или тайком от отца, проникнув в комнату, коротали ночь за веселым разговором при мерцающих свечах.

В сумерках однажды вбежали в комнату — уютную, забытую шумом улицы. Наташка тяжело дышала, сердце ее колотилось. Обнимались. Запрокинув краснеющее лицо, она словно в обморочном состоянии упала на предупредительно вытянутые им руки. Как и вчера, он страстно целовал ее. Но сегодня Наташка вдруг загрустила, была задумчива, молчалива, будто чувствовала какую–то неловкость. Валентин устал целовать ее безответные губы. И вдруг она непринужденно тихо сказала: «Идем сюда, — и потянула его за руку, нетерпеливо добавляя, — сюда, сюда. Валя…» И спешно повинуясь еще непостижимому повелению ее мягкого голоса, он шагнул и обнял ее, чувствуя в своем и ее теле дрожь. Он видел неудержимо влекущий блеск глаз, ее шепчущие губы. Они легли на мягкий диван и словно окунулись в теплую морскую воду где–то на побережье близ Пицунды, не двигаясь, прижимаясь друг к другу, почти не дыша, не воспринимая ничего в этом мире: ни шума каштанов за распахнутым окном, ни дождя, дробно хлестнувшего по подоконнику. Не было ничего в этом мире кроме них и того, что между ними происходило. Губы слились в бесконечном мучительно–нежном поцелуе. Задыхаясь, Валентин и Наташка, охваченные жаром, покачиваясь, плыли в необозримом пространстве Вселенной, заслоняя телами то хрупкое, почти святое, что зарождалось сейчас.