Елена Акбальян - Талисман

• Название: Талисман
• Автор: Елена Акбальян
• Жанр: Детская проза

---

Врезаюсь в толпу девчонок (они, как всегда, подпирают стенку в зале).

— А? Что?

— Ха-ха-ха!

Я отшатываюсь — меня словно ударили по лицу.

— Ха-ха-ха! — девчонки хохочут еще дружнее.

На мгновение я ощущаю себя затравленным зверьком. Сколько их на меня одну? Безжалостные, чужие, они стерегут меня в прорези смеющихся глаз. Нет, теперь смотрят в сторону, в одну интересную всем точку.

Я невольно прослеживаю общий прицел и упираюсь… в Сережу.

И хотя я почти не думаю теперь о Сереже и давно поняла про него и Тахиру, я вспыхиваю вся с головы до пят.

Девчонки хохочут, уличающе тычут в меня пальцами.

— Вы… Вы… — Я готова кинуться на них с кулаками. Но вместо этого, растолкав девчонок, бегу в класс. Подлая, подлая Четвертинка, это она предала меня! Пусть старая, прошлая, но это была моя тайна, и она не смела, не смела!..

На полу между парт грудой лежат сваленные мной учебники, и я наступаю на них зло. Я жалею об одном: почему они не Танькины. С каким наслаждением я топтала бы их!

А назавтра все повторилось… И в следующие дни, стоило Сереже показаться в зале. Сам-то он, похоже, не замечал, что сделался героем дня. Но Вовка… Он, конечно, все видел и слышал. И мне было невыносимо думать, что он теперь всему поверит.

Но самое непонятное, самое гнусное была я: за ночь у меня начисто отшибало память, и я снова прибегала на крики!

Или память здесь ни при чем? И тут другое?

Я же все время жду. Жду, что девчонки хватятся меня и позовут. Вот так и позовут однажды — хором, неистово. Как кричат тому, кто нужен позарез…

Жду, что хватятся, и прибегаю.

И девчонки хохочут — визгливо, будто им щекочут пятки.

Это было похоже на прежнюю историю, с судками. Только хуже.

Но почему опять я?

Я пыталась понять и себя, и других. Почему это так — я будто тоже живу без калитки? И всякий, кому не лень, может заглядывать в мои окна. Почему в них смотрит столько недобрых глаз? А каждый воришка цепляет оттуда, что хочет, своим воровским крючком.

Или, может, это мои глаза недобры? И зря я так щурюсь на девчонок? Вот, скажем, Фарберушки… Они-то при чем? А Мага?

Я не знала, что отвечать на эти вопросы. На эти и еще на один, очень занимавший меня.

Почему именно теперь Вовка окончательно подружился с Сережей?

Широкие, отчего-то малиновые Вовкины уши взлетали за Сережей на сцену или гасли в коридоре, чтобы через минуту снова заполыхать в зале, на свету. Либо шаяли всю перемену на круглой Вовкиной голове, когда они с Сережей, подпирая стенку, вели какой-то свой серьезный разговор.

Теперь, проходя к бабушке через Сережину комнату, я видела две склоненных над столом головы — красивую, в кудрях и другую — стриженую, крепкую, со светлой маковкой набоку. Или две спины — пошире и поуже (с такими знакомыми острыми лопатками!) — у карты с флажками. Туда идешь — они стоят у карты, и обратно идешь — стоят. С умным видом обсуждают военные операции и двигают каждый свои флажки. Сережа — те, что толпятся вокруг Ленинграда, Вовка — на своей Украине.

Я тоже слежу за сводками и украдкой сверяюсь по Сережиной карте. Все так: Сережа считает на километры, сплошь заминированные и забетонированные километры прорванной, наконец, немецкой обороны. И вписывает от руки — одно возле другого — красивые старинные названия: Ораниенбаум, Гатчина, Царское Село.

На Украинских фронтах наши гонят немца в три шеи. Вовка, счастливчик, ведет счет на сотни километров, и для флажков ему хватает помеченных на карте городов и станций.

Он даже двойной именинник, Вовка: про его мать недавно написали в газете! Статья была о лучших донорах нашего города и называлась «Славные патриотки». Так вот: Вовкина мать стала донором еще в эшелоне, в их первую, самую страшную эвакуацию…

Я об этом не знала. Зато много раз видела, какая она приходит с донорского пункта — большеглазая, с разлившейся по лицу голубизной.

— То ничего, то пройдет, — говорила она, а руки ее дрожали, когда вдруг, среди дня, она начинала разбирать постель. Потом, лежа, объясняла нам, улыбаясь бледными губами:

— Кров у меня добрая… Чисто алая кров… Врачи говорят, особо нужной группы.

А бабке она как-то сказала другое:

— Кров у меня, бабуся, дюже веселая — ни днем, ни особо ночью нема мне от нее покою. Шо ж теперь — так-таки ей перегорать? Лучше отдам ее доброму человеку, мобудь она ему для жизни сгодится…

И захохотала, подмигивая шальным глазом. Бабка только рукой на нее махнула.

Так что Вовку можно было бы и поздравить.

Но мне все равно было жалко его — из-за этих несчастных малиновых ушей.

А Вовка и не думал расстраиваться. Носился по залу, хохотал с мальчишками, бок о бок с Сережей тузил кого-то в углу.

В мою сторону они и не смотрели.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Он лежал у меня в ладони — маленький, ровно-округлый, на вид не прочнее скорлупы от птичьего яйца. Мне рассказывала мама: мастер выковал его в форме, пестиком, из самого тонкого серебряного листа. Сверху на заготовку, образуя ячеи для камней, узором легла проволочка. Мастер пальцем копался в пиале с бирюзой, выбирая камешки поценней, без примеси зеленого. А когда, наконец, в каждую ячею улегся лазоревый кусочек, терпеливо, часами шлифовал свое изделие на деревянном колесе.

И вот получился купол небесный… Проволочки-оправы будто и не было, а плыли в голубом далекие птицы — два сходящихся углом серебряных крыла (так рисует птиц Люська). А может, это были облака — условные, какие любит изображать в своих орнаментах отец…

Я долго рассматривала талисман. Покачала на весу, держа за серебряный крючочек. «Мехри-гиё… Мехри-гиё…» — вышептывали чуткие нити. Перевернув, я заглянула в купол, потрогала пальцем серую галечку. Повторила, как заклинание: «Того, кто хранит семя мехри-гиё, будут любить все люди». Странно как… Семя растительное, а такая в нем сила… Есть оно — и тебя любят все. Любят такую, какая есть: курносую, все равно — добрую или злую, смелую или так себе… Я опять взялась за крючочек, опять покачала. Я верила и не верила в талисман. А серебряные нити нашептывали мне таинственное имя галечки.

Но почему же таинственное?

Мне говорила мама: «мехр», по-таджикски, «счастье». А еще — «солнце».

Я посмотрела в окно — мутное, в оспинах капель. И так мне захотелось солнца, тепла! Одуванчики в траве — только народившиеся цыплята. И снова ходит разносчик-узбек, кричит нам в раскрытые, вымытые окна: «Лук-барашка!» И, сняв с головы, ставит на землю зелено-косматую корзину, похожую на огромное чье-то гнездо, с торчащими во все стороны будыльками мальчика-лука…

А еще мне хотелось счастья.

Не какого-то особенного — самого простого: снова вместе с Танькой и Вовкой бегать в школу, а с Фарберушками за супом. И в классе заодно со всеми валиться кучей малой на подоконник или нарочно громко хохотать в зале, глядя, что вытворяют мальчишки.

«Того, кто хранит семя мехри-гиё, будут любить все люди»… Так написано в древней арабской книге.

Попросить талисман у мамы? Но тогда ей надо все объяснять…

Я решила: ничего и без спросу. Захлопнула ладонь — и талисман остался у меня в ладони. А рука сама нырнула в карман.

Поношу его немножко, пусть самую малость мне поможет. Мама даже не успеет его хватиться.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Я смотрела, как она сходит по ступенькам школьного парадного. Приземистая, еще более черная в черном пальто, уверенная. Стало не по себе: чего ей от меня нужно?

— Хочешь, приходи в субботу, — сказала Римка. — У меня вечеринка — в складчину. Что приносить, узнаешь у Ирки.

Я кивнула. Даже для вида не помедлила.

— И вот что. У нас уговор: дома ни слова, что это складчина. Язык за зубами удержать сумеешь? — Римка глядела насмешливо. И вдруг подмигнула черным, опасным глазом. — Повеселимся!

Я бежала домой вприпрыжку. И даже не взглянула на своего солдата — забыла!

Кто бы мог ожидать такого от Римки? Первая подошла, сделала мировую. Да мы и не ссорились с ней. Так, испытывали характер. Теперь уж точно моя взяла! Теперь это все увидят…

Я, конечно, сразу догадалась, что это начал действовать талисман. «Действует! Действует!» — ликовало во мне.

— Та-ра-ра, та-ра-та-ра-там! — Я даже запела какой-то маршик, бодро шлепая остатками калош по грязи.

И сразу у меня промокли ноги, поползла к коленкам холодная сырость. Словно разбуженное ею, внутри шевельнулось неприятное чувство. Я даже запела громче, чтобы заглушить его.

Но оно уже всплывало.

Вынырнуло.

Ну, подошла, пригласила. Я-то с чего взыграла? Выходит, только и ждала, чтоб пальчиком поманили? А как же наша вражда? Вся болтовня про Римку — с Танькой, Вовкой, Маней. Выходит, наговаривала с обиды, что меня не признают?