Алексей Петров - Тост

• Название: Тост
• Автор: Алексей Петров
• Жанр: Короткие истории

В рассказе нет ни одной логической нестыковки, стилистической ошибки, тривиальности темы, схематичности персонажей или примитивности сюжетных ходов. Не обнаружено ни скомканного финала, ни отсутствия морали, ни оторванности от реальной жизни. Зато есть искренность автора, тонкий юмор и жизненный сюжет.

---

— Да ты, Пашка, лучше послушай, — нетерпеливо перебил его Николай. — Однажды с моим дружком закадычным такой случай приключился. Остался он без жены. Не навсегда, конечно. Баба у него на неделю к родичам укатила, а его попросила шугануть в огороде колорадского жука. Картошку они каждый год сажают, а от жука совсем житья не стало. Вот и решил мужик по быстрому управиться. Пошёл в огород, налил в ведро воды, достал ампулу с «Децисом», стал её ломать — никак не поддаётся. Чуть сильнее надавил — ампула сломалась, и мужик поранился стеклом. Внимания на это не обратил, развёл в ведре отраву, веник туда окунул и потом давай им размахивать, брызгать на ботву. Что–то, конечно, и на него самого попало. Но он, повторяю, внимания на это не обратил. В полчаса управился и пошёл домой.

— Вот видишь, — подал голос Силаев, — а жена, небось, полдня возилась бы.

— Слушай дальше, — продолжал Липягин. — На следующее утро просыпаюсь — бог мой! Весь в пятнах, живот чешется, на затылке опухло, и что–то там наподобие виноградной грозди прощупывается.

— Так это ты про себя, что ли? — удивился Егорыч.

— Нет, про друга моего. Да это и неважно, слушайте дальше. Стал он, значит, анализировать: откуда такая напасть? Перебрал продукты в холодильнике. Все импортные, наших теперь нету, и могли они, разумеется, вызвать аллергию — но раньше ведь такого не наблюдалось!.. И вспомнил он, как порезался ампулой из–под «Дециса» и как потом брызгал на себя этой отравой. Разделся он, глянул в зеркало — кошмар! Пятна на животе, на ногах, на шее… Вот и помчался он к родственнику в больницу. А родич у него, надо сказать, в реанимации работает, трупы оживляет. И, значит, помочь всегда может. Но как к нему добраться? Как, то есть, в таком виде на улицу выйти? Шарахаться ведь будут… Думал он, думал и придумал. Оделся тщательно, шею шарфом замотал, на руки перчатки натянул, лицо бинтом обернул — мол, зубы болят. Очки чёрные надел и таким вот человеком–невидимкой попёрся в больницу.

— Могу себе представить, — засмеялся Курочкин. — На такого «невидимку» каждый встречный пальцем показывает.

— Да, жуткий случай, — согласился Силаев.

— Прихожу, значит, я в больницу, вваливаюсь в приёмный покой…

— Так ты это про себя, что ли? — опять спросил Тишков.

— Говорю же, что нет. Входит мой дружок в больницу, фельдшерица на него странно как–то смотрит и спрашивает: «Вам, товарищ, куда? К невропатологу или уж сразу к психиатру направить?» «Нет, — отвечает он, — неплохо бы мне для начала в реанимацию попасть». «Это зачем ещё? — удивляется она. — Вот умирать будете — тогда милости просим, с большим нашим удовольствием…» «Свояк у меня там работает, встречу мне назначил», — врёт он. В общем, привели его в реанимационное отделение. Свояк как глянул — так сразу на задницу рухнул. «Немедленно под капельницу! — орёт. — Ты ведь с минуты на минуту коня нарезать можешь!..»

— А что, это запросто, — согласился Егорыч. — От аллергии очень даже легко скопытиться можно. Жуки вон колорадские с ботвы градом сыпятся…

— Поставил свояк ему капельницу, напустил в вену лекарств всяких, а потом говорит: «Тебе сегодня домой никак нельзя, полежишь у нас, полечишься». А он: «Нет! Дом без хозяйки остался, надо бы присмотреть, полежу дома. А у тебя тут кругом все без порток, мужики и бабы голые вповалку… тошно лежать». «Ну, тогда, — говорит свояк, — мы тебе горяченький укол всодим. Чтоб закрепить эффект. Только ты не пугайся: немножко жарко станет, особенно во рту, так ты дыши глубоко и в обморок не падай». «Ерунда, — отвечает тот, — потерпим. Водочки, бывалоча, иной раз хряпнем, а то и спиртику — во рту вон как горячо становится, а в итоге — ничего страшного…» Ну, набрал свояк в шприц хлористого какого–то и в вену погнал. И тут у меня, братцы, как зажглось всё! Какое там во рту! Во рту — чепуха! Гораздо хуже, что и в заднем проходе запекло. Да так, что кошмар! Как будто уголёк туда сунули, и он, сволочь, всё разгорается, разгорается… И главное, что ничего сделать не могу! Ни почесаться, ни пошевелиться: в одной руке капельница, медсёстры смотрят, стыдно как–то, да и перед свояком неудобно.

— Ага, это ты всё–таки про себя рассказываешь, — догадался Егорыч.

— А хоть бы и про себя! Ты слушай и молчи. К концу дня прыщи исчезать стали. Эффект поразительный! Может и у нас медицина кое–что… Встал я, поблагодарил свояка и домой потащился. Иду — а у самого пот градом, в ногах слабость, голова кружится. Дома ничего не могу сделать: жрать хочется смертельно, а жены нет. Рухнул я в постель и уснул. И даже ужин себе приготовить не сумел… Утром просыпаюсь — что такое? Всё то же самое! Пятна на пузе, виноград на затылке и всё такое. Вернулась моя аллергия! Но почему? Думал я, думал и догадался: постель ведь я себе так и не поменял, и, значит, яд, что на мне был, на простынях остался. И теперь сначала начинать… Ну уж дудки, думаю, теперь мы умнее будем. Прежде чем в реанимацию идти, перестираю–ка я бельё — и нательное, и постельное.

— Ну, это ты чёрт знает что такое придумал, — покачал головой Силаев.

— А что делать? Жены нет, помочь некому. Возился полдня. Это ведь надо воду согреть в ведре (у нас летом воды горячей нет), в машинке белье прокрутить, потом прополоскать, выжать, высушить… Кошмар! И кстати: где сушить? Бабы наши стираное на улицу выносят, там у них верёвки натянуты, — а мне неловко! Совсем, скажут, с ума съехал: покрылся сифилисными пятнами и, пока жены нет, постирушкой занялся… Стал я развешивать шмотьё на лоджии, у меня там верёвка. Вот что значит, мужики, нет никакой наблюдательности: жена ведь там только носки да рубашечки сушила, а я вознамерился пододеяльник повесить. Это ж ведь тяжесть неподъёмная! Между прочим, поди выкрути пододеяльник! Он килограммов сорок весит, когда мокрый! Как мешок с цементом! И когда я последнюю наволочку на верёвку нацепил, всё это хозяйство на пол и рухнуло!

— Жуткий случай! — проворчал Силаев.

— Упало оно на пол, стою и матерюсь сквозь зубы. Потому что теперь по новой полоскать нужно. Потащил я бельё в ванную, всполоснул, опять выжал и после этого, не будь дурак, на всех дверях в квартире развесил. Двери, думаю, не подведут. А потом поехал к свояку на капельницу.

— Да, попал ты в историю, — сказал Курочкин. — Не позавидуешь.

— Ты думаешь, это всё? Щас! Было у этой истории и продолжение!

— Не может быть! — поразился Силаев. — Что же ещё?

— А вот что: прихожу вечером домой — ёлки–палки, что такое? По всему дому лужи, сырость страшная, душно, дышать нечем. Пот с меня после капельницы, как горох. И есть хочется ужасно!.. Стал я собирать с пола воду. Ноги не держат, в голове карусель. Ну, думаю, умру сейчас, — и никто не узнает, где могилка моя. Снял я потом бельё с дверей — и за сердце схватился!

— Что ещё такое? — нахмурился Курочкин.

— Оказывается, на верхней кромке дверей пыль лежит тонким слоем. Со стороны–то оно не видно, а на белье грязные полоски всё–таки остаются. Прежде, мужики, протирать двери надо, когда бельё на них сушите!

— И что же ты?

— Известно что: полоскать… А потом опять сушить. И лужи собирать с пола. И ужин себе готовить. И заново на лоджии верёвки вешать, то есть сверлить железобетонную стенку, вгонять шурупы и всё такое. А потом ещё бельё это треклятое гладить!

— Да гладить–то зачем? Неужто без этого нельзя?

— Судите сами: приедет жена, а у меня все простыни выстираны, но не выглажены. Скажет: «Подозрительно: неделю меня не было, а мужик перестирал простыни. Небось, грешки какие–то свои прячет…» Нет, нужно, чтоб всё было, как прежде.

— Тоже верно.

— А как гладить бельё, когда любая простыня размером с комнату будет? Ну, расстелил я эти простыни на полу, стал ползать по ним с утюгом — ни черта не выходит. Краска половая давно высохла, а тут, утюгом разогретая, стала вдруг к тряпкам прилипать… вернее, сами тряпки к полу липнут… короче, одну простынку я загубил. Дня через два догадался складывать бельё вчетверо и гладить через все слои…

— М-да, долгая история, — задумчиво произнёс Егорыч.

— Одним словом, вот что я вам скажу: что мы такое без наших женщин, а, мужики? Нули и больше ничего! И зря вы на них бочку катите. Верно когда–то сказал поэт Михалков: «Бабы всякие нужны, бабы всякие важны».

— И то верно, — кивнул головой Егорыч. — Никто и не спорит.

Тут Липягин выпрямился и сказал:

— А раз так — наливайте, теперь уж по последней…

— Так это, оказывается, тост, — обрадовался Курочкин. — Давай, давай…

— Выпьем за них, за наших женщин. Доля у них, прямо скажу, нелёгкая, упаси нас бог от такой…

— Может быть, ты и прав, — мрачно согласился Силаев. — Всё–таки жуткое это дело…

Они молча выпили и закурили, удивлённо прислушиваясь к праздному цвириканью сверчков и к ночной тишине, плотно окутавшей уснувший глубоким сном двор.