Анатолий Ливри - Ecce homo[рассказы]

• Название: Ecce homo[рассказы]
• Автор: Анатолий Ливри
• Издательство: ЗАО «Издательский дом «Гелеос»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978–5-8189–0929–5

[b]Ecce homo: Рассказы[/b] / Анатолий Ливри. — М.: Гелеос, 2007. — 336 с. — Содерж.: Сон; Ecce homo; Он; Благодать; Выздоравливающий; Схватка; Сердце земли; Весна; Ждите меня; Римская поступь; Сказка; Минута молчания; Шутка Пилата; Пробуждение; Собирание ангела, или Русский лес-2007: аристократические идеи и социалистические метафоры (статья). — 3000 экз.

---

АНАТОЛИЙ ЛИВРИ ECCE HOMO

В электронной версии автором исправлены опечатки, допущенные в издании «Гелеоса». Вместе с тем в тексте сохранены особенности авторской орфографии, не всегда соответствующие современным нормам.

УДК

ББК 84(2 Рос=Рус)6–44821.161.1–32

Л 55

Ливри, Анатолий.

Ecce homo / Анатолий Ливри. — Москва: Гелеос, 2007. — 336 с.

ISBN 978–5-8189–0929–5 (в пер.)

Агентство CIP РГБ

Виктора Пелевина в свое время понимали очень немногие. Владимира Сорокина обходили стороной. Лондонские издатели потратили немало сил на «раскрутку» Владимира Набокова. Интеллектуальная литература требует особого обращения — она, как дорогое вино, проверяется временем. «Ecce homo» Анатолия Ливри — книга для искушенного читателя.

Анатолий Ливри — известный писатель, литературовед, критик. Автор многих публикаций в отечественной и зарубежной прессе. С 1991 года живет и работает во Франции и Швейцарии, пишет на русском и французском языках. Его книга «Набоков–ницшеанец», получив сразу две престижные международные премии, вызвала бурную полемику. Ливри был признан блестящим стилистом, который, возможно, превосходит Набокова! Это стало поводом для самого громкого скандала в современной литературе.

© Ливри А., 2007

© ЗАО «ЛГ Информэйшн Груп», 2007

© ЗАО «Издательский дом «Гелеос», 2007

СОН

Решётчатая желтизна бороздит триптих зеркала с серебристой щербинкой в правом углу; тьма хмельных сатиров отплясывает тропака на шероховатом крепе оконных занавесок; чуть тронутая луной потрёпанная шёлковая шаль, когда–то привезённая с богатого жирными баранами острова скрывает низкий журнальный столик, превративши его в детский гроб; гравюра, представляющая сцены террора эпохи Людовика XVII, отражаясь, преломляется в хрупкой аквариумной зелени, откуда временами всплывают два глаза рептилии да смоляной конус панциря; висящий над пропастью мостик паутины соединяет грани хрустального оперения люстры; волосы жены, опутавши ноги дебелого феникса на наволоке, вздымаются и опадают в такт чуть слышному клёкоту; я ненавижу нашу спальню.

С самого утра я жду прихода ночи. Сон — вот истинное наслаждение жизни. Я изведал всю его негу, изучил все его цирцеево гостеприимство, злачные закоулки и притягивающую глубину его пропастей, я запросто различаю его запах — смесь серы и ладанного сквозняка в прихожей церкви, я обожаю его нежный ядрёный подсоленный сумрак.

Незакрытый ставень, скорее всего на кухне, трижды гулко бьётся об оконную раму. Белая птица на тяжёлом суконном балдахине, заменяющем дверь в спальню, сморщивается и исчезает в складках толстой материи. Не отпуская занавеси железной своей пятернёй, на пороге предстаёт карлик. С давних пор приходит он ко мне ночью, с ним соединяет меня долгая содомская связь, о которой не знает никто. Ростом он будет мне чуть повыше колена, его чёрные волосы на лбу и затылке всегда ровно подстрижены, пришпилены, как мохнатый чистенький паричок к мёртвому, совершенно плоскому, делающему невозможной любую лафатерскую догадку лицу. Серая косоворотка заправлена в пегие, как ножки ночного столика, штаны. Прихрамывая, делает он первый шаг к моей постели. Птица за его спиной с сухим шорохом расправляет крылья. Пока он приближается, я становлюсь на четвереньки. Проскрипели доски паркета, зашелестела ткань рубахи, удушливо вжикнула молния. Толстый тёплый член медленно входит в меня. Дрожа плечами и повизгивая, я оглядываюсь на мраморную грудь карлика. Жаркие волны набегают всё быстрее, я судорожно стискиваю влажными пальцами деревянную решётку изголовья кровати, но меня уже подхватывает, кидает в стороны и уносит прочь.

Простоволосое женское лицо начинает медленно вытеснять из предрассветного омута зеркала расплывающиеся контуры силуэта карлика. Взбесившиеся подземные воды в последний раз вздымаются девятым валом, а на самом их верху — я — в коконе савана сна. Буря свистит, завывает, колошматит в далёкий колокол. Мощная ласковая струя выбрасывает меня на берег и вместе с пёстрыми раковинами оставляет на упругом пляжном песке. Я раздираю легко поддающиеся оковы, высвобождая сначала правый локоть, затем обе ноги. Одеяло летит на пол, и моя жена, Галка Ципорье, урождённая в шестидесятом департаменте, нахохлившись, скашивает глаза на моё отражение в зеркале. Готовясь к бою с будничным бытиём под дребезжащее эхо будильничьей трели, она вылавливает из слюдяного воздуха нарождающегося дня непослушные пряди волос, сплетая из них толстенную, дородным немытым телом пахнущую косу. Слева от неё, должно быть, от утреннего сквозняка мелко дрожит бахрома занавеси, за которой сероватыми рожками изгибаются два крючка вешалки с попавшимися на них ни разу не надетой кроличьей шапкой да ворсистой шинелью на коленкоровой подкладке.

После ухода жены я медленно окунаюсь в полудрёму. Несмотря на видимые сквозь чёрные перекладины ставень розовые полосы кудрявых облаков, пещера спальни всё ещё хранит для меня смутное воспоминание о ночном разврате. При мысли о нём я скидываю одеяло, оголяю живот с красующимся на его правой стороне, оставленным скальпелем год назад шрамом, каждое утро наливающимся кровью — миниатюрным воспроизведением лезвия ятагана.

Вообще живот у меня толстый и волосатый. Я уже позабыл, когда занимался спортом в последний раз. Помню, в детстве, дед — бородатый скульптор, учил меня стрелять из лука, громко восхищаясь, когда мелко трепещущая перьями стрела пронзала левый желудочек сердца, мастерски нарисованного в центре ватманского листа. Отец же всё фыркал, издевался над моей меткостью «не от мира сего» да за глаза называл деда малопонятным словом «петенист». А вскоре дед умер, и лук с колчаном очутились в чулане, где отрастили себе пушистый кожный покров, взмывавший к стеллажам и, оседая, набивавшийся в нос, если, бывало, я резко распахивал дверь на жалобно стонущих петлях.

Я ненавижу шум. Гул стадиона вызывает у меня мигрень в течение нескольких, наполненных адской болью, а значит и ужасом одиночества ночей. Но лежать так, на японском матрасе под сползающим с потолка плотным сумраком, я могу с утра и до позднего вечера, — тщательнейшим образом изучаю я вымышленные слишком поздно родившимся гравировальщиком разверзнутые пасти немых революционеров, окаменевших от взгляда обескровленной головы, схваченной за волосы палачом в коротких штанишках, или, поворотившись к зеркалу, разглядываю я цветы Садовых садов — отражение ряда зелёных колючих фаллосов, пестуемых моей женой на балконе.

Хлопает входная дверь. Каблучки цокают по паркету коридора, словно шпильки с каждым годом дешевеющей толстозадой проститутки, чья тень–великанша еженощно плавится в лунном блике на улице Сен — Дени — это Галка вернулась с работы, и тут же, в упоении принялась за уборку. В гостиной взревел пылесос и пошёл рыскать по углам, тычась в ножки мебели, залезая в норы под сервантом и подолгу воя в берлоге под столом в кабинете.

Когда серые полосы в окне исчезли, и хищное, обладающее чудовищными мимикрическими способностями небо переняло цвет ставень, затаившись за ними, пришёл Галкин кузен Коган с женой. Мы их никогда не приглашаем, но каждую пятницу они звонят в дверь, не останавливаясь на пороге, проходят в квартиру и, перекрикивая друг друга, рассказывают бородатые анекдоты, или сам Коган, перехватывая инициативу и важно сморкаясь в жёлтый с рельефной топографией платок, повествует об очередной своей весёленькой подлости.

Коган служит привратником в главном бункере компартии. Вся его должность заключается в выносе помойного ведра да воспроизведении подобострастных гримас в присутствии сартрообразной жабы из президиума, для чего ему необходимо подтянуть к ушам отмеченные прыщавой россыпью желваки да закатить к неоновому светилу потолка сизые зрачки, вброд переходящие белёсую глазную муть.

Его супруга, помимо гигантской, на треть напомаженной бородавки, отрастающей от верхней алой губы, двух десятков лет профсоюзного стажа, приторного душка от Guerlin и помеси сиплого самоуверенного дисканта с бескультурьем политически грамотного учёного, обладает и другими достоинствами, а именно, шатеновой гривой, туго схваченной голубой лентой да неизменной чёрной хламидой платья с канарейками на груди.

Обычно, как только оба гостя замечают, что Галка начинает прислушиваться к ним, Коган бросает её и, поворотившись к ней спиной, кидается ко мне в спальню, используя свою жену в качестве улыбающегося тарана. Складки занавеси разлетаются в стороны, что утраивает звуковую мощь и без того громогласно изъявляемого дружелюбия ещё невидимой четы. На пороге предстаёт осклабившаяся снежная баба, вылепленная из уже почерневшего, местами подтаявшего снега. За ней, подпрыгивая и лопоча приветствия, влетает Коган. Птица за его спиной отчаянно взмахивает крыльями, после чего, легко перебирая ими, замирает в бреющем полёте.