Станислав Соловьев - Somnambulo

• Название: Somnambulo
• Автор: Станислав Соловьев
• Жанр: Научная Фантастика

---

Внизу обстоятельно доказывали, что убили журналиста двое рекуэрдистов–фанатиков:

— Да–да, за непатриотические высказывания, а я вам говорю, вспомните, не раз он поминал Республику и даже власти ругал…

Другой втолковывал ему:

— При чем тут рекуэрдисты? Что ты их лепишь к чему попало! Чуть что, рекуэрдисты, вот, мол, кто виноват. Как же, привыкли на патриотов валить дерьмо, и тут то же самое, если б не они, поделили б страну жидомасоны и горская банда, сны какие–то непонятные нам подсовывают… А я что говорю — привыкли своих, понимаешь, нет чтобы… Да убили его боссы подпольной мафии и все дела! Понимаешь, они хотели прибрать Государственные Сновидения к своим рукам, да он мешал… Ты вспомни, вспомни, сколько он раз насчет мафии проезжался и онейропреступности… А что! Я все передачи его смотрел, сам слышал!.. Чего бы я это не смотрел, понимаешь, больной я, что ли?.. Мафия это, мафия, ее рук дело, а ты тут еврейство сплошное разводишь, рекуэрдистов хаешь! Я сам, можно сказать, рекуэрдист, да, рекуэрдист, а ты мне масонством на голову гадишь… Патриот ты или нет?.. Так чего тогда?.. Э, куда хватил! Я не то совсем имел в виду… А что? Что я, не так сказал?.. Бей жидов, спасай Отчизну, и фашизм тут не при чем! Это вам любой настоящий патриот скажет. Любой скажет: братья, нужно добить гадину жидомасонского заговора, этот весь, понимаешь, международный заговор против Реестра Разрешенных Снов… И он был рекуэрдистом. Просто не явным, скрытым, телевиденье все–таки, то–се, а на самом–то деле… Жалко, какой настоящий патриот был, так же любил Отчизну, как и я, скажем, люблю… Все эти жиды, они тут тоже подсобили, не без их грязных лап дельце стряпалось, торгаши снами! Эх!..

Голова у Мартина не болела уже, но была страшно тяжелая. Совершенно не возможно ее держать на плечах, она падает назад, она не поворотлива. В нее через уши залили свинец и забыли о нем, так и оставили…

10

По вагону бродил старик в длинной ночной рубахе. Он дрожащими руками хватался на поручни, впотьмах задевал локтями чьи–то ноги. В ответ на внезапные взрывы сонного раздражения он неумело извинялся, неуклюже поворачивался к раздраженным, приседал, скорбно разводил руки, тряс лысой шишковатой головой, что–то блеял жалобное, но все его телодвижения порождали только новое недовольство. Извинения старика никто не слушал, от него лениво отмахивались как от назойливой мухи, его обзывали старым козлом, но старик и не думал отходить, все топтался бестолково посредине прохода. Кажется, он хотел пройти в уборную, а ноги сеньоров не позволяли, к сожалению, этого сделать… Поезд тряхнуло. Завизжало, загромыхало, задрожало все вокруг мелкой дрожью. Несчастного старика бросило на капитана императорской армии. Проснувшийся капитан лязгнул челюстями и скинул с себя старика. Половина пассажиров разом зашумела и куда–то засобиралась. Люди шли одной спаянной толпой, их ноги безжалостно топтали старика, упавшего на пол. Они наступали на него, мяли ребра, чей–то женский каблук выбил правый глаз, никто его не замечал. Старик лежал посреди прохода, вытянувшись как выпотрошенная, глубоководная рыба. Он неловко улыбался беззубым ртом и просил извинения у сеньоров за то, что он им мешает пройти…

Мартин рывками выплыл из тошнотворного оцепенения и посмотрел в окно. Ему в глаза ударил свет, ослепительный по контрасту с полумраком в вагоне. Свет впился в глаза, проник к нему в мозг, там разорвался бесшумной петардой. Мартин ничего не понимал и пытался вспомнить, куда это он едет, сколько еще ехать и почему поезд стоит.

Тут толстый пассажир радостно ему сообщил, что это станция Инфинидо–ель–де-Нуэво. После нее долго станций не будет, лучше выйти, купить чего–нибудь съестного, воздухом подышать, а то тут духотища страшная, а ехать еще долго… Ах, вы не хотите? Дело ваше…

На Мартина напала апатия. Никуда ему выходить не хотелось. Хотелось валяться в бессознательном состоянии. Ему все надоело. Если бы эта станция была раньше, он, может, и вышел, а сейчас…

За окном в свете фонаря бродили беспорядочно чьи–то тени. Там звонко зазывали купить вареную кукурузу, жареных семечек, домашних пирожков с человечиной, сновидения по дешевке:

— Сеньоры, сеньоры, покупайте пиво, свежее пиво, сеньоры, и недорого. А вам, сеньорита, лимонад? Прохладный лимонад! Не верите?.. Потрогайте сами!.. И совсем он не теплый, сеньора, что вы выдумаете, если не нравится — не покупайте!.. Сеньор, водка не нужна?.. Пшеничная, сеньор, сами посмотрите!.. Сколько вам бутылок, сеньоры?.. Сигареты, сигареты, покупайте сигареты!.. Хе–хе, смотри какая рыбка к пиву, а!.. Берите яйца, свежие яйца, только что сваренные! Почему это они мелкие, никакие они не мелкие?! Где это вы такие мелкие яйца видели, ничего себе мелкие яйца, крупные яйца, совершенно не мелкие, что это вы такое говорите, молодой человек?.. Свежие сны, совсем новые сны, дешевые сны!.. Кому воды? Кому холодной воды? Кому-у ледяно–ой вод–ы–ы?..

За окном стоял страшный шум. Одиноко бродил жандарм — он присматривался к людям, усмехаясь кривым ртом, щелкал дармовые семечки и плевался в напряженные спины теток. Пассажиры забегали назад, в вагон, лихорадочно искали в потемках, что–то там роняли, ругались, находили, слюнявили, отсчитывали, опять убегали в нездоровом оживлении. И вскоре они возвращались, победоносно держа в руках соленую рыбу или пирожок. Садились на свои места с гордым видом, и тут же начинали сосредоточенно есть, сохраняя важную мину на лице. Или подмигивая друг другу — рот был занят. Пришли горцы, и стали зубами открывать пивные бутылки — с треском летели жестяные пробки и желтые, колотые зубы. Они шумно пили, довольно фыркали, отрыгивали, сплевывали кровь, радовались по–тарабарски и время от времени попукивали от простодушия…

Все это продолжалось минут двадцать. Потом дико заорал проводник, заорал, словно его резали или приключился пожар: Вс–се–е!!!.. Отъез–з–жае–ем, от–ж–жае-е-ем!!!..

Проводник чуть было не выпал, судя по шуму, на платформу, но каким–то чудом удержался и с лязгом захлопнул входную дверь. Поезд судорожно дернулся раз–другой и поехал. Все угомонились, и наступила бормочущая тишина. Вроде не было остановки, не было теток с горелыми семечками. Только влажно блестели на полу мятые жестяные пробки и кривые прокуренные зубы.

Горцы раззадорились от пива. Стали хрипло гоготать и что–то выкрикивать, хлопая рваными картами по откидному столику. Никто не понимал их криков. Всем был неприятен этот шум и неприятны эти горцы. Тем, кто еще не спал, хотелось спать, они подозрительно косили глаза в сторону веселящихся горцев. В соседнем вагоне ехали два жандарма, а в этом вагоне ехал капитан императорской армии, но было лень что–либо делать, куда–то идти, жаловаться, просить, да и ночь уже. Лучше не связываться с этими горцами. Говорят, они совсем не видят снов…

В конце вагона скучающие крестьяне уныло рассказывали анекдоты, и было странно слышать вместо их добродушного смеха дикое гоготанье играющих горцев. Мартин опять впал в тоскливую дрему…

11

Он погружался в какие–то разноцветные пятна — медленно то погружался, то выныривал. Его трясло из стороны в сторону, его куда–то бросало, кто–то швырял, толкал в бок, гоготал прямо в ухо, все заглушал мерный стук колес… Хотелось пить, хотелось воды. Какое–то море блестело вдали, оно исчезало, вместо него появлялся знакомый асфальт, такой же белесый, как и это небо, и от него поднимался влажный жар, от этого горела кожа на лице, уши разрастались пылающими растопыренными варениками. Все сильней хотелось пить, а еще хотелось в Нунку, нестерпимо хотелось в Нунку. Когда же, наконец, будет Нунка…

Он то дремал, то просыпался, голова была тяжелая — в нее нарочно неторопливо какой–то изощренный садист медленно засыпал через маленькое отверстие мокрый, слежавшийся песок. Голова все тяжелела и тяжелела, и вот уже этот песок заполнил всю голову, и не осталось ни одного кубического миллиметра, не заполненного этим песком… Ныло сердце, оно ныло противно и долго, и Мартин с озабоченностью бредил о нем. Он думал, какое у него слабое сердце, оно иногда сильно болело, его сжимала невидимая злобная рука, отпускала, сжимала, опять отпускала. Так игралась эта рука — игры ее были от безысходности… Мысли его путались, свивались в один неразрывный клубок, рвались на тонкие нити, тонули в розовой дымке…

Откуда–то возникали рельефные изображения южных улиц. Они разрастались, срастались в одно, и вот уже это были знакомые усы, которые пошло улыбались и говорили — «назовите эту букву…» Нет, это усы таракана, бегущего по светлой пластмассовой степи. Он бежит, смешно подскакивая, у него на лапках модные туфли из натуральной кожи, у него в зубах трубка, и эта трубка угрожает своим дымом Императору. Нет, не курительная трубка — это горит здание, а вокруг него странные машины, они похожи на слонов, но их хоботы плюются огнем и дымом. Они топчутся и хотят разрушить это здание, другие здания и даже далекие горы, которые, там, где плавится солнце. Но там ничего нет, кроме льда и спящих на снегу черных людей.