Шапи Казиев - Крах тирана

• Название: Крах тирана
• Автор: Шапи Казиев
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-98390-066-0

В романе известного дагестанского писателя Шапи Казиева «Крах тирана» на обширном документальном материале рассказывается о важном, исторически значимом событии в жизни Дагестана второй половины XVIII века – разгроме объединенными силами народов Дагестана многотысячной армии «Грозы Вселенной» – персидского шаха Надира, покорившего полмира, но позорно бежавшего с поля сражения в местности Хициб близ Согратля в 1741 году. Поражение Надир-шаха и последующее изгнание его из Дагестана повлекли за собой ряд немаловажных изменений на карте мира. Исторически достоверные события того времени разворачиваются, кроме Дагестана, в Санкт-Петербурге, Индии, Персии и других местах. Герои романа – и известные исторические лица, и созданные на документальной основе художественно вымышленные лица.

Рассчитана на широкий круг читателей.

---

– Почему так дешево? – недоумевали люди.

– Это только для вас, для своих, – отвечал Шахман. – Для других – намного дороже.

Столь же впечатляюще выглядел и сам Шахман, одетый в великолепную черкеску, обвешанный дорогим оружием, и даже стремена его породистого коня были из серебра, а сбруя украшена бирюзой.

– Откуда такое богатство? – спрашивали люди.

– Ты случаем не шахский караван увел?

– Видели бы вы его караваны! – усмехался Шахман. – Когда на одних верблюдах привозят драгоценные камни, другие, с золотом, только выступают в путь.

Пораженные горцы не сразу нашлись, что ответить, и только смотрели друг на друга, не зная, верить Шахману или нет.

– Берите, – благодушно предлагал Шахман. – Этого добра у меня много. В Дербенте оно и вовсе за бесценок идет.

– А в Дербенте откуда? – сомневались горцы.

– Из Персии, Турции, Египта, Ирака, Турана… – перечислял Шахман. – Из всех стран, которые теперь подвластны Надир-шаху. Пути открыты, и торговля процветает.

– Что-то мы не видели, чтобы шах заботился о торговле, – зашумели люди.

– Он только грабить умеет, – кричали одни.

– Да детей лошадьми топтать, – добавляли другие.

– Не иначе, как все это вояки его награбили и спускают задарма.

– Видели бы вы его воинов, – качал головой Шахман. – Оружие их украшено самоцветами, а шлемы и панцири покрыты золотом.

– Не может быть, – отказывались верить горцы.

– Где же такое слыхано?

– Когда полмира платит Надир-шаху дань, и не такое увидишь, – разводил руками Шахман. – Лучше пользуйтесь, пока можно. Еще будете меня благодарить. А пока… – Шахман огляделся, кого-то выискивая. – Мне нужно поговорить с почтенным Пир-Мухаммадом. Где он?

– В мечети наш кади, – ответили люди. – Где ему еще быть?

– Книги читает.

– Или на годекане с выборными толкует.

– Пропустите-ка!

Шахман достал из притороченного к седлу хурджина что-то завернутое в красивую ткань и стал пробираться сквозь толпу, окружившую его караван. Хотя горцы и не спешили воспользоваться его щедростью, Шахман видел, как удивлены они происходящим, как горят глаза у горянок, никогда не видевших такой роскоши, и как живо они растолковывают случившееся старушке, вернувшейся с поля со связкой сена на спине.

Согратлинский кади Пир-Мухаммад и почтенные аксакалы Абдурахман, Сагитав, Абакар, Фатали и Абаш сидели на длинной, устланной бараньими шкурами каменной скамье у стены мечети. Здесь, на годекане, обычно решали важные дела, а зачастую просто толковали о жизни и обсуждали новости.

У кади Пир-Мухаммада, считавшегося также главой совета старейшин всего Андалалского вольного общества, было и отдельное сидение – каменный стул, но его он занимал только в особых случаях, когда собирался Большой совет, определявший политику союза и принимавший необходимые законы и постановления.

Пир-Мухаммад был высок, в свои шестьдесят с лишним лет еще выглядел молодцом, а кинжал его был по-прежнему отточен и быстр. Короткая борода давно уже поседела, но проницательный взгляд выдавал непреклонную волю и нерастраченную силу. В его голубых глазах будто отражалось небо, но сегодня это небо было подернуто тучами. Он чувствовал, как что-то меняется вокруг. Неуловимо и неотвратимо. И что волшебный караван Шахмана привез в Андалал не только диковинные товары… Что-то подсказывало Пир-Мухаммаду, что этот мирный караван таит в себе беду.

Увидев приближающегося гостя, аксакалы начали подниматься.

– Шахман идет? – вглядывался Абдурахман, который был самым старшим в селе и плохо видел, но это не мешало ему учить детей красиво читать Коран, потому что он знал священную книгу наизусть.

– Он самый, – подтвердил Фатали, исполнявший в ауле обязанности бегавула – старшины.

– Давно его не было, – сказал Сагитав, ученый да к тому же искусный строитель.

– Говорят, хорошие товары привез, – сообщил Абаш, до которого слухи доходили раньше, чем прибывали караваны.

– Смотрите, как вырядился! – усмехнулся Абакар, известный на весь Дагестан своими кольчугами.

– Торговля – дело прибыльное, – сказал Абаш.

– Баракатное, – согласился Фатали.

И только Пир-Мухаммад молча смотрел на приближающегося Шахмана, человека известного и влиятельного, учившегося в Персии и много странствовавшего по Востоку. Известен он был еще и тем, что часто толковал о необходимости переделать привычный уклад жизни горцев на новый лад. Он полагал, что все беды Дагестана проистекают от того, что нет у горцев единого правителя и каждый живет своим умом – что ханства, что вольные общества, что все остальные. Законы везде разные, вражды много, торговля едва держится, а небольшие разобщенные народы – легкая добыча. Он не раз предлагал собрать всех под одно управление, как в великих державах. Но невозможно было заставить ханов или вольных горцев подчиняться кому-то, кроме собственной воли или древних общинных законов. Да еще возникал опасный вопрос: кто будет править всем Дагестаном?

Просвещенный, повидавший мир Шахман давал понять, что лучше него никто с этим не справится. Но если его речи о единстве еще находили у горцев сочувствие, то проповедуемый Шахманом запрет на какую-либо независимость от единого управления не принимали даже его собственные сыновья, привыкшие к свободной жизни и молодецким походам в далекие края.

Несбыточные мечты Шахмана были не по душе и Пир-Мухаммаду. Они могли породить смуту. Кади слишком хорошо знал, что ханы по доброй воле не поступятся и долей своей власти, а свободные горцы – и крупицей своей вольности. Разобщенность была бедой, которой воспользовался Надир-шах, когда жестоко подавлял отдельные восстания. Но по-настоящему объединить горцев могли не сладкие упования, а только общая и явная смертельная опасность, угроза всем и каждому.

– Салам алейкум! Мир вам! – поздоровался Шахман.

– Ва алейкум салам, – отвечали аксакалы.

– С приездом, Шахман! – приветствовал Пир-Мухаммад гостя.

– Рад видеть тебя в добром здравии, – Шахман почтительно пожал руку Пир-Мухаммаду, а затем и остальным аксакалам.

– Садись, расскажи нам, что видел, что слышал, – пригласил Пир-Мухаммад.

– Прежде я хочу преподнести подарок сельской мечети и медресе – роднику высоких наук, – ответил Шахман.

Согратлинское медресе славилось на весь Дагестан. В нем учились сотни мутаалимов из разных мест, сюда же прибывали ученые, желавшие усовершенствоваться в науках. В богатой библиотеке были собраны комментарии к Корану, хадисы, лучшие книги по теологии, праву, суфизму, поэзии, грамматике, логике, математике, астрономии и другим наукам.

Шахман развернул ткань и передал приношение Пир-Мухаммаду. Это была продолговатая шкатулка в тисненной золотом коже, украшенная молитвами и изображением Каабы – главной Мекканской святыни.

– Бисмиллягьи ррахIмани ррахIим! Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! – произнес Пир-Мухаммад, прежде чем прикоснуться к дару.

В шкатулке лежали изящные письменные принадлежности: каламы, нож, чтобы их затачивать, чернильница и песочница.

– Каламы из лучшего на свете иранского тростника, – начал объяснять Шахман.

От упоминания страны, откуда на Дагестан накатывались кровавые бури, лица аксакалов помрачнели.

Шахман это заметил, но не подал виду. Он достал из шкатулки позолоченный нож – каниф с украшенной каменьями костяной ручкой и продолжал:

– Этим особым ножом калам можно заточить для любого стиля, – говорил Шахман. – В просвещенных странах каждое письмо пишется по-своему. Письмо падишаху – одним шрифтом, а законы – другим. Большие Кораны переписываются не таким же каламом, как маленькие, не говоря уже о письмах или стихах.

Горцы слушали Шахмана с почтительным вниманием. Эти тонкости им были не совсем понятны, да и надобность в них возникала нечасто. А если и возникала, то писцы знали свое дело. Но из вежливости аксакалы цокали языками и восторженно повторяли:

– Машааллах!

– Один калам будет для аббасидского куфи, другой – для квадратного, – продолжал польщенный Шахман, демонстрируя свои познания в каллиграфии. – Нужны отдельные каламы для стилей мухаккак или сульс, для насх и масахиф, торжественного дивани или мелкого губара. Например, в Турции документы пишутся шрифтом ляза. А есть еще андалузский и магрибский… Не мне вам говорить, как много зависит от правильного стиля!

– Еще больше зависит от того, что написано, – прервал его Пир-Мухаммад. – Неважно, каким каламом записаны законы нашего общества, главное – чтобы они были справедливы и всеми исполнялись. А падишахи могут писать что угодно, даже золотыми чернилами, но добра от них не жди.

– Это верно, – вздохнул Шахман, усаживаясь рядом с аксакалами.