Юрий Иванов-Милюхин - Драгоценности Парижа [СИ]

• Название: Драгоценности Парижа [СИ]
• Автор: Юрий Иванов-Милюхин
• Жанр: Исторические приключения

Заканчивается война с Наполеоном. По Парижу гарцуют сотни терских казаков, а тут ла филь ком сетре, не хуже станичных скурех…

---

— Даргашка, обойди мусьев с тылу, — крикнул сотник Лубенцов, успевавший отбиваться сразу от нескольких нападавших. — Отвлеки тех двоих, а мы ударим отсюда.

— Понял, дядюка Назар, — гаркнул казак, направляя коня в обход группы кирасир.

Он взобрался по склону выше и оглянулся назад, выбирая для удара позицию получше, и вдруг увидел, что к основанию холма приближается лава кубанцев в красных башлыках. Белые папахи как стадо гонимых овец самостоятельно карабкались наверх. Надо было спешить, иначе кубанцы могли урвать солидный пешкеш раньше. По разбойничьи свистнув, Дарган птицей налетел на всадников, на которых указал сотник. Оба француза не успели сообразить, откуда он взялся, одного он срубил сразу, а второму удар шашкой скользнул по плечу, защищенному железным панцирем. Кирасир пригнулся к холке лошади, сделал ответный выпад саблей, конец которой едва не срезал ноздри у казачьего скакуна. Кабардинец взвился на дыбы, выбросил длинные ноги и задробил копытами по обтянутой белыми панталонами ляжке всадника, по цветастой попоне на спине у его лошади. Он давно научился защищать себя. Материя окрасилась красным от брызнувшей через нее крови. Кирасир расширил глаза от боли, рванул поводья и помчался вниз по склону прямо в центр кубанской лавы. Сотник с есаулом Рядновым и вахмистром Федулом опрокинули поредевших конников, с гиком понеслись к вершине холма. Когда до палатки оставалась каких–нибудь двадцать сажен, казаки осадили скакунов. Над ставкой развивалось белое полотнище флага, выброшенное за мгновения до того, как они прорвали оборону. Захватить очередного генерала в бою в этот раз не получилось.

Терцы с трудом сдерживали распаленных битвой лошадей, гонявших по шкурам волны нервной дрожи, они и сами были похожи на вырвавшихся из ада дьяволов со звериными оскалами. Наконец хорунжий Горобцов подъехал к палатке вплотную, воткнул знамя между деревянными перекладинами.

— Кирдык мусьям, отвоевалися, — обратил он к станичникам измазанную кровавыми разводами физиономию. — И этих бы порубить в капусту, да по домам.

— Не замай, за неприятельскую верхушку пешкеш мы ишо не получали. Одного Даргашка уже срубил, задарма, — шевельнул вислыми плечами Черноус. — Думал, конец пришел нашему уряднику, так француз ловко джигитовал.

— Какого такого? — приподнял плечи Дарган. — Я положил их несколько.

— Что в доспех нарядился.

— Все были в железах.

— А тот в доспехе золотом, с золотыми эполетами, — гоготнул Черноус. — Командир ихнего корпуса был, не сообразил ишо?

— Чего соображать, когда они все на одну морду, — сверкнул зрачками Дарган, вспоминая огромного красавца кирасира, вертевшего шашкой стальной круг.

— Даргашка, спешивайся и выводи мусьев на белый свет, — довольно жмурясь, приказал сотник. Витиевато и длинно выругался. — Да пошевеливайся, не то кубанцы дорогой пешкеш под себя подберут. Не чуешь, как загикали?

— Нам бы парижскую арку не проморгать, а генералов мы уже брали, — польщенно заворчал Дарган, отдавая поводья взмыленного коня подскочившему Гонтарю. Поигрывая лезвием шашки, крикнул в сторону входа в палатку. — Выходи на круг, ваше благородие, казацким судом будем судить.

— Ты это брось, — зная вспыльчивый характер станичника, нахмурился подъесаул Ряднов. — Их благородие есть кому судить, наше дело казачье — неприятелю шеи укорачивать.

— А генералы не враги?

— Самые первые, но они императором Наполеоном помазанные. Пусть наш самодержец с ихним сувереном сами разбираются.

В этот момент изнутри откинули матерчатые полы у выхода из палатки, наружу выбежал полноватый человек в генеральском кителе с золотыми эполетами и без головного убора. На груди, словно кирасирский панцирь, сверкал звездный набор орденов с медалями. Обтягивающие ноги белые панталоны были заправлены в высокие ботфорты, на поясе висела сабля с золотым эфесом. Одернув хвостатый китель, генерал с маской пренебрежения обежал взглядом окруживших его казаков. За его спиной стала накапливаться пышная свита из старших офицеров, на лицах всех без исключения лежало одинаковое с лицом командующего выражение.

— Главное, что мы поспели вовремя, — сощурив черные глаза, с угрозой процедил сотник. — А эта барская физия нам ведома. Сотрем.

Со всех сторон уже накатывалась лава распаленных боем кубанцев, похожий на запорожца с вислыми усами атаман выехал вперед, досадливо пристукнул ручкой нагайки по луке седла. И сразу весело гаркнул густым басом:

— Любо, братья казаки! Любо!

— Слава терским казакам, — подхватили кубанцы.

— Слава, слава, слава! — откликнулись на доброе слово терцы.

Звуки боя начали затихать, заполнивший долину между двумя холмами пороховой дым стал осаживаться на зеленую траву, делая ее ядовитой по цвету. Но солнце не загораживалось сизыми космами, оно брызгало потоками света, словно пыталось доказать, что весну уже ничто не повернет вспять. Терские казаки спешились, заторопились к оставшимся на поле битвы раненным и убитым братьям. Кто–то из них лежал со вспоротым животом, у кого–то не было руки или ноги, а кто–то силился разодрать залитые кровью веки на разрубленном лице. Стоны были не такими громкими, как поначалу, воины успели притерпеться к боли или не приходили в сознание. Зато убитым было все равно, они лежали в различных позах, в основном, со спокойными лицами, с распахнутыми в небо глазами. Но потускневшие зрачки смерть словно повернула во внутрь, они казались слепыми.

Дарган долго ходил между телами, выискивая своего малолетку. Он чувствовал неловкость за то, что не усмотрел за парнем, сыном станичника–соседа. В станицах почти все жители состояли в родстве, в кумовьях или свадебных дружках. Редко какой из парней или девушка находили себе супруга на стороне, которого казаки все равно принимали как родного, ограждая от посягательств непримиримых. Но такое случалось не часто. Наконец, внимание привлекло нагромождение лошадиных трупов в заросшей лопухами канаве на середине холма, несколько коней с разрубленными головами и порезанными шеями будто специально притащились сюда подыхать. Из–под них виднелись казачьи чувяки с натянутыми на голени сморщенными для форсу ноговицами. Дарган оттащил одну лошадь за ногу, вторую перекатил на дно канавы и попытался выдернуть тело из–под брюха третьей. Голова у казака вместе с рукой находилась под длинной посеченной шеей коня. Это ему удалось, тряпичной куклой парень раскидался на траве, лохматый чуб прилип к лицу, не давая возможности приглядеться. В одной руке малолетка сжимал шашку, в другой была нагайка, видимо, он до последнего стремился пробиться вслед за старшими братьями. Нервно выбив пробку из бутыли, Дарган плеснул виноградного вина на волосы парнишки, попытался отодрать их от кожи. Казачок застонал, дернул ногами.

— Живой, поди? — обрадовался Дарган. — Ах ты, паршивец, щас я в чувства–то тебя приведу.

Он вылил вино на ладонь, взялся отмывать бурую корку с волосяными метелками с лица парня, с его подбородка и шеи. Просунув палец между зубами, выковырнул кусок руды и оттуда, выдавил ее из ноздрей. Казачок с придыхами вздохнул, подрожал надбровными дугами.

— Погодь чуток, я зенки промою.

Дарган ногтями принялся выцарапывать темно–коричневую пасту из глазных впадин, он уже ощущал, как наливается силой тело парня, как расправляется его грудь. Ему не терпелось увидеть глаза покореженного войной юнца, но бурая масса не выковыривалась, ногти скользили по ней, словно она превратилась в свиную шкуру. Дарган вдруг сообразил, что это завернулась шкура, снесенная со лба скользящим ударом сабли. Нащупав край, он приподнял кусок кожи, очистил и приложил его на место. На мир взглянули светлые очи малолетки, приставленного к нему перед началом боя.

— Дядюка Дарган, а я за тобой как на привязи… — с треском разлепил тот синюшные губы.

— Прости ты меня, некогда было за тобой приглядывать, — продрал по своему лицу каменной ладонью урядник. Вскинулся чубом. — Вставай, казак, хватит разлеживаться, уж наши по улицам Парижа настроились погарцевать.

— И я с вами, — живо подался вперед малолетка.

Последнее сражение закончилось, оставалось отдать команду войскам войти в столицу поверженной империи и расположиться по квартирам. Император Александр Первый пересек поле битвы, не удосужившись как всегда остановиться у толпы пленных французов, понуро бредущих к приготовленному для них лагерю. У подножия отбитого у непрятеля холма он дал шпоры ахалтекинцу, птицей взлетел на вершину. За ним с улыбками на раскормленных лицах вознеслась сиятельная свита. Предстоял грандиозный прием в залах одной из королевских резиденций — в Лувре, в Версале, в Фонтенбло, неважно, в какой из них Наполеон, а вместе с ним вернувшийся на престол король Франции Людовик Восемнадцатый, примут условия победившей коалиции — и многие уже сейчас готовили на мундирах место для новых орденов и медалей. Жадным на них, в отличие от батюшки Павла Первого, готового за мундир немецкого капрала променять всю Российскую империю, самодержец не был, чем вызывал благосклонность даже верхушки из столбовых дворян, зарезавшей Павла в его же покоях как отбившегося от стада барана. Между тем, император выдвинул подзорную трубу, приложил оккуляр под правую бровь. Он размышлял, решатся ли французы на баррикады на улицах города, как делали это не раз, в том числе в недавнюю революцию под руководством нищих робеспьеров с мюратами, или предпочтут выбросить белый флаг и окончательно сдаться на милость победителю. Почти двухлетняя война утомила и его, назначенного главнокомандующим коалиционными войсками.