Эльдар Ахадов - Северные рассказы и повести

• Название: Северные рассказы и повести
• Автор: Эльдар Ахадов
• Издательство: Вест-Консалтинг
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-91865-229-9

---

Этого не произошло, но тут в клубящейся белесой темноте возникли голоса птиц. Не крики, не зов, а именно голоса! Как на птичьем дворе. Оказывается, гуси в полете переговариваются между собой точно так же, как на птичьем дворе в какой–нибудь деревне. О том, что гуси могут одновременно и лететь, и гоготать мне в тот момент и в голову не приходило! И осталось такое ощущение, будто сам птичий двор, поднялся в воздух и движется в мою сторону.

Голоса пролетных гусей растворились в тумане. А я ещё долго стоял в темноте, всё ожидая чего–то…. Разве такое забудешь?

«ЧЕБУРАШКИНЫ УШИ»

Это было, возле устья ручья Рогатого невдалеке от покрытого густым лесом горного хребта Борус на юге Ермаковского района. Время стояло летнее, июньское. Разбили геологи на ночь палаточный лагерь посреди горной тайги.

Поздний вечер. Только что прошла гроза. А гроза в горах — явление особое. Ливень такой, будто вода с неба рушится живой прозрачной стеной. Молнии такие, что глаза на мгновение слепнут. Гром такой, что земля под ногами вздрагивает, а слух отключается, как при контузии. В общем, после всего пережитого сразу–то и не уснешь.

И только отряд полевой угомонился в полусырых спальниках, только перестал обращать внимание на неистребимый комариный звон, как в том углу палатки, где хранились харчи, послышалось некое деловое шевеление и сопение. Палатка была вместительная, четверо — двое геологов и двое полевых рабочих — умещались в ней свободно. И продукты в мешках, местами подмоченных ливнем, сушились здесь же.

Неизвестные существа явно намеревались заняться исследованием, бережно уложенной провизии. При свете луны сквозь палаточное полотно явственно виднелась небольшая, но и не совсем уж маленькая, движущаяся тень. Мужики встрепенулись. Кто–то включил фонарик. Точно! На мешке с крупами прямо возле костлявых ступней немало повидавшего в кочевой жизни геолога–полевика, ошалело выбравшегося из своего спальника, сидело никому неизвестное животное.

Оно деловито перебирало рис, совершенно не обращая внимания на человеческий фактор. Так пересчитывают свою прибыль, так являются с прокурорской проверкой, так описывают имущество банкрота, но так никогда не воруют! То, что «оприходовал» зверёк, он чужим явно не считал, всем своим видом показывая, что людям тут делать нечего и претензии, как говорится, не принимаются.

Зверька осветили фонариком поподробнее и… пришли в замешательство. Никто не знал, что за животное копошится среди съестных припасов. По размеру оно было крупнее любой мыши, любого бурундука, любой белки и даже любой крысы, однако, и до медвежонка (по размерам) ему, всё–таки было далековато.

Не хомяк. Не суслик. Но явно — грызун. «Лицом» более всего напоминающий далекого от всего таёжного экзотического австралийского коалу. Уши — смешные, «чебурашкинские». Но ведь коал–то в тайге не водится! Тогда что же это?

Кто–то запустил в него сапогом, не сдержавшись при мысли о явном опустошении отборных съестных припасов всего полевого геологического отряда! Зверёк спокойно увернулся от сапога и на мгновение задержал особый взгляд на нападавшем. Так порой из–под очков взглядывает на провинившегося обормота школьный учитель. А далее — «складской учет» продолжил свою работу.

Наутро выяснилось, что, во–первых, несколько пачек риса и гречки совершенно пусты, а во–вторых, зверек действовал не один. Их тут было целое семейство! И дневного света они, оказывается, тоже не боятся. Сколько геологи ни пытались отвадить эти существа от своих палаток — увы, все методы убеждения были напрасны. Оказывается, их нора находилась прямо под одной из палаток, и, естественно, люди в их понимании являлись здесь всего лишь гостями, причем незваными. А в гости в приличные дома принято ходить с гостинцами.

Весь полевой сезон на ручье Рогатом можно было наблюдать такую привычную картину: сидит геолог на пенечке, записывает за сколоченным из досок столом свои наблюдения, делает абрисы всякие, а тут же, у его ног, деловито копошится непонятное существо из отряда грызунов и редкостных нахалов, перетаскивая из людской палатки очередной «гостинец».

Ну, а поскольку кровожадных охотников среди полевиков не оказалось, то и среди мохнатых «экспроприаторов» потерь не было. Увы, но и фотоаппарата в тот полевой сезон не было с собой ни у кого из присутствовавших. Так и остались лишь в памяти человеческой эти чуть удивленные круглые глазки–зернышки, упитанные деловитые бока (со складками почти как у шарпеев) и странные крупные и мохнатые «чебурашкины» уши. Так, условно, «чебурашкиными ушами» и называют их до сих пор очевидцы этой истории, когда встречаются случайно где–нибудь в городе и вспоминают о том времени.

А кто это был — да, кто ж его знает? Мы ведь на той земле таёжной — в основном гости незваные, а хозяева–то — они. Вот им и виднее: кто есть кто.

ПОСЛЕСЛОВИЕ.

После опубликования рассказа «Чебурашкины уши» в Интернете мне пришел отклик от читательницы и писательницы Татьяны Крючковой, который наконец–то объяснил мне: что же за зверь такой повстречался геологам в Саянской тайге. От всей души благодарю Татьяну за такую подсказку.

Итак, зверек, о котором идет речь в рассказе, алтайская пищуха. Вот что мне о ней удалось найти в иллюстрированной энциклопедии животных АЛТАЙСКАЯ ПИЩУХА

(Ochotona alpina). Обитает в каменистых россыпях в горах Алтая, в Саянах и Забайкалье, в Восточном Казахстане; встречается в Монголии (на Хангае). Длина тела — 20–25 см. Самка имеет обычно два помета в год (реже 1 или 3), в каждом помете 1–8 детенышей. Молодые самки вступают в размножение лишь на втором году жизни. Плотность популяции составляет 2–30 особей на га. Семья пищух обычно устраивает на каменистой россыпи от 2 до 7 кладовых на расстоянии 1–3 м друг от друга, обычно в одних и тех же местах из года в год. Излюбленным кормом является хаменерион (Chamaenerion latifolium), составляющий от 44 до 75 % запасов, злаки и осоки (среди них трудно выделить предпочтение каких–либо видов), предпочтительно — крупные и сочные, горец альпийский (Polygonum alpinum), родиола розовая, которая в сыром виде часто составляет основу запаса, а из кустарников предпочтение отдается черной смородине. Пищухи очень любят запасать чемерицу, хотя ее не едят.

ТУМАНЫ ТУНГУССКИЕ

Плывут туманы над Нижней Тунгуской. Плывут, плывут. Просвечивают сквозь них долгие, протяжные, словно эхо, берега: где высокие да обрывистые, где низкие да замшелые. Бегут по берегам деревья лесные — лиственницы, березки… Бегут, бегут, прячутся в туманах от ветра осеннего, студёного, непременного. А не укрыться им за туманами, не спрятаться! Разнесёт ветер и туманы, разнесёт, разгонит, а что не разгонит — то в небо подымет, в облака–тучи обратит, дождями на землю прольёт, снегами выметет…

Плывут туманы над Нижней Тунгуской, словно призрачными ладонями, словно пальцами белесыми чуть касаясь реки–красавицы. Ожерельями–плёсами расплескались вдоль неё бесчисленные бусинки–самоцветы — сердолики рыжие, кварцы молочные, прозрачные горные хрустали да цветные яшмы …

Говорят, если терпеливо вслушиваться в туманы, то можно порой различить в них древний, манящий, таёжный голос, сказочный голос девки-Синильги… Плывут туманы над рекой, плывут, словно души человеческие, Синильгой завороженные, влюбившиеся в эти берега, в эти оленьи тропы, в эти поющие горлом диковинные эвенкийские скалы …

Ходят в глубинах речных, изумрудных, рыбы могучие — бесценные тёмные таймени. Светом брызнувшим отражаются на речных волнах радуги небесные. И, конечно, наступают однажды, ледяные, морозные ночи долгие, дни короткие…

Утечет время, вьюгами завьётся — снегами уляжется, унесёт путника далеко–далёко от сибирской реки. И вдруг, ненароком, вздрогнет оно в самом сердце, вернётся эхом, наснится–нагрезится: и поплывут, поплывут снова сквозь память человеческую волшебные туманы над Нижней Тунгуской …

ВОТ ОНО КАКОЕ

Руками его не потрогаешь. На вкус не попробуешь. Но оно — живое. Такое же живое — как небо. Живое солнце. Вот оно переливается в радуге. А вот становится свечкой над горизонтом… А вот — прорывается сквозь облака, прорывается, мутнеет и тонет в мареве… и опять прорывается. Пока не прорвётся окончательно. И тогда сияет, как улыбка.

Простодушно так сияет, смущается и… опять сияет.

А вот ветер бросается в него песком и пылью. А вот волны рвутся к нему, насмерть разбиваясь о скалы. А потом — опять рвутся к нему. Потому что смерти нет.

Вот оно заходит за горизонт и сияет оттуда, из–под земли, цепляется лучами–пальцами за ускользающее истаивающее аметистовое небо. А вот — не заходит совсем. На Севере. Не заходит — и всё. О, какое упрямое! С характером!