Алексей Сейл - Шляпа «Мау Мау»

• Название: Шляпа «Мау Мау»
• Автор: Алексей Сейл
• Издательство: Амфора. ТИД Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5–94278–594–5

Известный британский шоумен и писатель Алексей Сейл не понаслышке знает о превратностях жизни творческой интеллигенции и телевизионной элиты. Тонкая ирония, порой переходящая в язвительный сарказм, которой пропитаны вошедшие в этот сборник рассказы, доставит читателю истинное удовольствие.

Сборник рассказов современного английского писателя и шоумена Алексея Сейла привлечет читателя юмором и нестандартным взглядом на многие проблемы современности.

---

Потом, копаясь как–то на своих грядках, я вспомнил, что у Рембо стихотворение зарождалось в тот момент, когда в голове у него начинала звучать какая–нибудь народная мелодия. Вдохновение рождалось под воздействием настойчивого ритма, и я подумал, не выразить ли мне все, что я хочу, в форме простой баллады. Я пытался это сделать в течение некоторого времени, пока не понял, что эта форма недостаточно изысканна, хотя и может сгодиться для центральной части поэмы. Так забрезжила тщетная надежда. Но вскоре я понял, что на самом деле меня непреодолимо влечет к рифмам и размерам «Божественной комедии». Смутная мысль посетила меня, когда я читал длинное стихотворение Луиса Макниса «Осенний дневник», написанное терцинами, но только обратившись ко второй части «Легкого головокружения» Томаса Элиота, я заметил, что она также написана нерифмованными трехстишиями, которые так любил Данте. Этот размер обладает утонченностью и в то же время безжалостностью — именно тем, что я хотел передать в своем эпосе. Дантовские терцины включают в себя строфы, объединенные рифмой (aba beb cdc… и так далее), а каждая песнь «Божественной комедии» заканчивается четверостишием, которое соединяется с предшествующей терциной следующим образом: uvu vwvw.

Таким образом, я мог подчеркнуть неизменность прошлого и неизбежность грядущего.

Он явился в самой немыслимой одежде.

Как я уже говорил, приезд этого поэта из поэтов был для меня достаточно обременительным, но я не мог ему отказать.

Излишняя вежливость, похоже, была распространенным заболеванием в начале XX века, от которой современное общество в основном избавилось, как от скарлатины и полиомиелита, однако я уже слишком стар для вакцинации. Отказать ему было бы все равно что проявить намеренную жестокость по отношению к пингвину.

Несмотря на то что я понимал, что наконец–то пищу серьезную вещь, дело продвигалось очень медленно. Требовались долгие часы одиночества, казавшиеся мне когда–то настоящей пыткой, чтобы вызвать из небытия робкий голос, — он отказывался звучать не только в чьем–либо присутствии, но даже в том случае, если я ждал кого–то в гости. За весь день мне удавалось написать не более нескольких набросков или родить какую–нибудь невнятную мысль, после чего я чувствовал себя выжатым и опустошенным, как после сеанса химиотерапии. А теперь в ожидании гостя мне не удавалось достичь и этих скромных результатов.

Несмотря на то что все утро я готовился к его приезду, мне удалось вернуться домой всего за несколько минут до его появления.

В семь утра в мою дверь постучался Сэм и, оглядываясь, как наркокурьер, беззвучно передал мне большую коробку, еще не остывшую от жара печей круглосуточной франко–марокканской кондитерской, расположенной в промышленной зоне Сен — Мало. Потом, когда время уже близилось к назначенному часу, я вдруг решил, что нам этого не хватит, вскочил на свой мопед и отправился в ближайший магазин в Таусестер. Я собирался там купить особые сырные пирожки, которые готовили только в одной кондитерской под названием «Старая чайная мистера Пиквика» в северной части городка, где располагалась гостиница «Голова сарацина», в которой останавливался мистер Пиквик из «Записок Пиквикского клуба». Сырные пирожки, продающиеся в уникальной кондитерской, должны были произвести благоприятное впечатление и придать посещению особую значимость. Мне повезло, и я ухватил последние. Для того чтобы их получить, нужно было приезжать с утра и потом довольно решительно вести себя в очереди, так как их расхватывали моментально к полному изумлению и удовольствию персонала, внезапно обнаруживавшего их полное отсутствие. Я как–то предложил им подумать над тем, а не стоит ли их печь больше. Но продавщица только закричала:

— Нет! Нет у нас сырных пирожков! Берите пирог с салом или бельгийские плюшки! — После чего весь обслуживающий персонал бросился в кладовку и сидел там до тех пор, пока я не ушел.

До сих пор, когда я там появляюсь, продавщиц охватывает приступ страха — они начинают жаться друг к другу, так что их нейлоновые кофточки испускают искры статического электричества, и фыркать, как газели на водопое, знающие, что поблизости в высокой траве прячется лев. Кроме пирожков я купил сдобных лепешек и деревенский хлеб.

Мой мопед. В провинции невозможно обойтись без какого–нибудь средства передвижения, потому что там нет ни автобусов, ни поездов, ни трамваев и все друг от друга находится на довольно большом расстоянии, поэтому приходится ездить по дорогам, забитым огромными грузовиками, водители которых управляют ими одной рукой, а другой прижимают к уху мобильник и беседуют бог знает с кем бог знает о чем.

В Литлтон — Стрэчи машины имелись у всех за исключением одного типа, жившего в муниципальном доме, у которого в саду стояло четыре танка, бронированный грузовик и пулемет Брена на колесах, впрочем, не думаю, что их со всей строгостью можно было назвать транспортными средствами. Мне даже иногда начинало казаться, что машины есть и у некоторых домашних животных. Могу поклясться, что однажды во время прогулки столкнулся с одной из свиней Сэма, которая сидела за рулем его «альфы–ромео» и направлялась в сторону Банбери. Однако на свои скромные доходы, пенсию и мелкие денежные переводы от продажи моих книг, содержащих путевые заметки о путешествиях по каналам Шотландии и посвященных их архитектуре, которые все еще хорошо продавались в Турции, я не мог купить себе машину; поэтому вместо нее пользовался мопедом производства 1970‑х годов, который назывался «хонда–мелоди». Мопед был пурпурного цвета с нанесенными на бок трафаретными цветочками и продуктовой корзинкой впереди — он был предназначен для женщин. Я купил его за сто фунтов у одного фермера в Салгрейве. Раньше он принадлежал его дочери, но она попала в катастрофу, и больше он ей был не нужен, так как ей ампутировали руки.

«Хонда–мелоди» была оснащена сорокадевятикубовым двухтактным двигателем, который был настолько немощен, что, когда я ехал в гору, мне приходилось вытягивать ноги и помогать ими, совершая странные движения, подобно человеку, передвигающемуся по Луне. Порой я мечтал о том, что разбогатею и куплю себе стодвадцатикубовый «пежо–спид–файт», который рекламировался во всех мотожурналах как лучшая модель мотороллера.

Имея в запасе всего полчаса, я двинулся обратно по проселочным дорогам. Добравшись домой, я снял коричневую кожаную куртку американского пилота, которую выиграл в покер в Кампале в пятьдесят четвертом году, и вылез из комбинезона, который надевал на старые вельветовые брюки, купленные в армейском магазине, и рубашку, сшитую у малайского портного в Сингапуре. Затем я умылся холодной водой и переоделся в заранее подготовленные вещи — коричневый шерстяной костюм в «елочку» от Симеона с Пикадилли, рубашку от Тернбалла и Ассера, вязаный шерстяной зеленый галстук и вычищенные накануне спортивные ботинки.

Потом я вошел в гостиную и остановился у окна.

Ехавший с севера зеленый лендровер проскочил мимо переулка и исчез за поворотом, после чего через несколько секунд, снова появился, двигаясь назад с характерным для лендровера завыванием коробки передач. Он снова проскочил мимо дома, потом рванул вперед, свернул в переулок и замер на бетонированной стоянке с затихающим дизельным двигателем.

Дверца распахнулась, и из нее появилась длинная нога в кубинском ботинке на каблуке и в облегающей черной брючине с колокольчиками. Нога ненадолго зависла в воздухе, пока к ней не присоединилась другая, и тогда они вместе опустились на землю. Прошло еще с минуту, и к ногам присоединились остальные части человеческого тела. Оно было высоким, более шести футов, рыжеватые волосы, расчесанные на прямой пробор, спадали на плечи, за густой бородой угадывались резкие черты лица. На нем были белая рубашка с оборками и кожаный пиджак до колен, в руках он держал черную ротанговую трость с серебряным набалдашником; единственной деталью, не соответствовавшей образу Алистера Кроули, была шляпа из какого–то серого материала с надписью на полях, какая могла бы принадлежать юному рэперу или серфингисту.

Я рассчитывал, что если мы поладим, то сходим потом погулять в поля к шотландским соснам, которые росли наверху, там, где раньше пролегала железная дорога. Однако в своих ботинках на каблуках и узких брюках, поэт из поэтов даже из машины–то с трудом вылезал и уж точно не смог бы пройти по грязным тропам или перебраться через изгородь.

Выбравшись из своего лендровера, он остановился и окинул взглядом мое жилище. На его лице появилось разочарованное выражение; вероятно, он полагал, что настоящий поэт должен жить в каменном особняке густого кремового цвета в окружении роз. Мое же жилище напоминало муниципальное строение, правда, оно стояло на краю деревни и рядом был большой сад, но в остальном ничем не отличалось от развалюх в Давентри, со стороны которого он приехал.