Володя Злобин - Ужин моего таракана

• Название: Ужин моего таракана
• Автор: Володя Злобин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

---

Пашки в ней не было.

Я потерял сознание, а пришел в себя уже тогда, когда заглядывал в щель, куда мог спрятаться паук. Она была пуста. В черных сетях, как пустые банки из–под пива, качались выпитые коконы. Никто настороженно не встречал меня, точно я вернулся с войны в покинутый дом, в который угодила авиационная бомба.

Это был удар.

Я забыл о друге. Забыл, что он умрет, если я перестану делиться с ним своим ужином. Я рухнул на закричавшую пружинами кровать, схватил себя за волосы и заплакал. Я не смог выдрать из головы мысль, но в моей руке остался клочек тонких, жирных волос.

Слезы текли по моей бледной коже и, если бы я мог видеть себя со стороны, то поклялся бы, что выплакиваю собственные зрачки. Я ревел, как ребенок, размазывая по щекам мокрые дорожки и прокусывая до крови кожу. В этот момент я бы бросился даже в отцовские объятия, лишь бы почувствовать чье–нибудь тепло. Одиночество, убив моего любимого Пашку, принялось за новую пытку. Отчаяние, ненависть, безразличие тянули из меня жилы. Я хрипел, замочив рубашку солеными слезами, и от того, что из меня вышли целые галлоны слез, а нос забился хлюпающим студнем, не стало легче на сердце и не пришло нужное облегчение. От бледности не осталось и следа, лишь красная, как обожженная крапивой, кожа. Набухшие щеки, обескровленные губы. Плачущий клоун. Я был жалок, никчемен и беззащитен, но вместе с тем стяжал в себя черноту. Хотелось рыдать целую вечность, выплакивая весь мировой океан.

Что–то знакомое пробилось ко мне и, взяв за подбородок, заставило взглянуть в телевизор.

А там, в работающем дьяволе, замурованное лицо Вероники. Чистое, как слеза младенца. Она поет, глядя куда–то вверх, и я знаю, что она смотрит не на потолок концертного зала, а на небо. Ее бескровные губы превращают все согласные в долгие, звенящие гласные. Вера сама стала песней, ликующей и гремящей, как литавры. Я не различал даже слов, да это было и не нужно, ведь широкое, как поле, чувство захватило меня. Оно не было сравнимо ни с чем, что хоть отдаленно можно было бы назвать прекрасным. Девушка пела не от нашего мира, а от возвышенного, бесконечно–далекого мироздания. В нее вошел непонятый еще людьми Творец и делился со своими детьми настоящим гением.

Грянул весь хор, частичкой которого вновь оказалась добрая и обманутая мною девушка, и могучая, как река, песня вошла в меня, подхватила и понесла вперед, к запахнутому, как плотная одежда, окну.

Она очищала, как бальзам и в ее жизнеутверждающих, одновременно призывающих бороться и страдать словах, я различал лишь стремление полностью очиститься, умереть. Перейти в другое агрегатное состояние души. На экране снова появилось одухотворенное лицо Веры, где под знакомой косынкой, были спрятаны те же драгоценные волосы. Я уловил полузакрытый, дурманящий мое естество зеленый взгляд.

— Спасибо, — в последний раз всхлипнул я, — спасибо.

Я вздохнул полной грудью, оставил на лице истлевать слезы и подошел к единственному окну, чтобы, выбравшись из него, громогласно прокричать: «Ничего нет прекраснее смерти!» и разбиться о землю, как мешок с навозом. Мелькнуло желание написать перед этим сообщение Антонине, той полненькой дурочке, но оно быстро исчезло.

Отодвигаемый шпингалет щелкнул, как затвор автомата, и я приготовился потянуть за обшарпанную ручку, когда обратил внимание на пробоину в стекле. Постоянный сквозняк из нее частенько простужал меня. Сейчас же дыру в стекле затянула трепещущая на ветру паутинка. В ней, нахохлившись и подобрав лапки, сидел Пашка и сердито глядел на меня, как будто говоря: «Хозяин, ты дурак что ли? Почему меня не замечаешь?». Меня прошил электрический разряд, воззвавший к жизни тело. Паук стал больше, уверенней в себе. Столкнувшись с вызовом, он не струсил и теперь, как лоцман, пытался совладать с сильными для его утлой лодчонки ветрами.

Я застыл, соперничая в неравной дуэли с его четырьмя парами глаз, а крестовик, не одарив меня вниманием, обижено повернулся спинкой и заполз в расщепленный фрагмент рамы. Паук самостоятельно перебрался на новое место жительства, к более оживленным мушиным трассам, но не умер и не покинул меня! Разорвал проклятый параллелепипед комнаты. Вырвался из ее границ и выжил. Я успел позавидовать своему другу, еще как следует не обрадовавшись его чудесному воскрешению.

— Ай да Пашка, ай да паучий сын!

Прежде, чем меня свалила усталость, я поклялся, что заслужу Пашкино прощение. Поймаю ему самую жирную и толстую муху, еще не впавшую в спячку. Вера на экране давно исчезла под громогласные аплодисменты, но теперь ее образ появился внутри меня. Он был настолько ярок и чист, что вымотал меня эмоционально и я осел прямо на пол. Передо мной тут же начали показывать старый диафильм, и я мало что понимал из этих монотонных, пресных дней.

Однажды я заметил хаос, который сидел на моем левом плече и пытался заглянуть мне в глаза. Я чесал его за ушком и он мурлыкая, перетекал в гармонию. Что за бред, подумал я. Тогда хаос заглянул мне в рот и спросил:

— Наркоман шоле?

Я очнулся на полу от долгого забытья среди пустых спичечных коробков. Было холодно. За окном начиналась осень, и я не знал, можно ли верить мутному стеклу. А если кто–то захотел обмануть меня и покрасил листья золотом, набрызгал на асфальт мерзкие лужи? Возможно все, что можно вообразить, и я лихорадочно думал о том, чего никто и никогда не пытался даже представить. Да, я наполнял мир новыми существами и образами. Был Толкиеном и Господом Богом в одном лице.

Это и был Ужин Моего Таракана. Поддерживать собственное бредовое состояние новыми бредовыми же идеями. Катиться по кругу, пытаясь его разорвать, но с каждым витком бесконечной окружности, оставаться всё таким же беспомощным. Многое бы я дал, чтобы суметь разорвать этот замкнутый периметр. Пол своего темного царства и половинку души.

Я отощал, как летучая мышь, и тонкие ряды поднимающихся ребер, превратили мою грудь в тюремную камеру. В пустоте, за тонкой мясной перегородкой, как сова, по–прежнему ухала догнивающая грудная мышца.

Слышите, вы!? Я отказываюсь называть ее сердцем!

На правой руке выросли свежие шрамы. Дециметры невыполненных мною весенних обещаний. Каждый шрам — моя ошибка. Сжав кулак, я любовался, как в горных цепях рубцов, просыпаются крошечные вулканы с багровой кровяной лавой. Набухающие рубцы трещали и лопались, и кровь, смурная и затхлая, тонкими ручейками сбегала по алой длани. Я не чувствовал жизнь, и это было прекрасно.

Планета по–прежнему вращалась вокруг небесной оси, но мои мысли бежали против часовой стрелки.

* * *

Любовь оторвала мне ногу и вырвала глаз. Короче, превратила в пирата. Это вгоняло меня, как и всякого калеку, в уныние. В такие минуты хочешь походить на людей, у которых сердце болтается где–то между ног. Но, по великому кармическому закону, с которого никчемный Ньютон слизал все свои измышления: за все надо платить и ничто никуда не исчезает просто так. Страдание, такое же ясное состояние любви, как и эйфория. Триумф и катастрофа всегда идут рука об руку.

Еще одно прожитое лето, и что я вложил в него? Остается слушать Ночных Грузчиков, чтобы испить всю депрессию этого мира. Все плохо — нечего и пытаться. Я настолько смирился с этим принципом, что начал ненавидеть всякого, кто ему не соответствовал.

Поэтому однажды, уже ближе к листопадам, я увидел в городе Бориса, чудно наряженного в свой непонятный костюм с оберегами. Мое эго, нуждающееся в спонсоре, хотело, было, его окликнуть, но позже передумало. Шаман, согбенный и сосредоточенный, шагал вперед. Я незаметно пошел за другом, который держал в руках огромную и явно тяжелую, холщевую сумку, а за мной тут же, семеня и подпрыгивая, увязалась ворона. Я понимал, что шаман знает, что я за его спиной, но то, что он не оглянулся, говорило мне, что Боря занят чем–то куда как более важным. И, прежде чем шаман зашел за звякающие железные вороты собачьего приюта, я понял кое–что очень важное и моя злоба, выгрызающая нутро, попыталась вырвать мой кадык. Меня осенило от осознания простой мысли: Боре нужна была водка для того, чтоб выменивать на нее у сторожей скотобойни, откуда мы взяли для нашего ритуала череп, кости и остатки мяса. После он относил их в собачий приют.

Так он расплачивался за потерянного пса, в будке которого спал летом. Духи отняли у него четвероного друга, а он, используя приобретенные возможности, пытался помочь таким же несчастным зверушкам. Вот зачем ему был нужен яд! Главное качество шамана — это хитрость. Он знал обо мне больше, чем я мог догадаться. Обхитрил, бестия!

Я не стал дожидаться его возвращения и, окинув взглядом решетчатые вольеры, поспешил убраться прочь. Всякая искусственная несвобода напоминала мне об ужасах любви. Ворона исчезла черной точкой в небесах. Будто кто–то ткнул гелиевой ручкой в небо.