Евгений Витковский - Вечный слушатель

• Название: Вечный слушатель
• Автор: Евгений Витковский
• Жанр: Публицистика

---

Последняя радость: в конце концов

Успокоиться возле родных мертвецов.

Покуда живу, останусь при деле:

Чтобы даты стереться не смели,

Чтоб хотя бы память была жива

О тех, над кем разрослась трава.

Радость единственной доброй вести:

Вместе страдали, покоятся вместе,

Усопшие жмутся друг к другу, пока

Бросаю комья земли и песка:

Знаю, мертвым глина и гравий

Станут отчизной, данной въяве,

Тем, кто вместе страдал, да будет дана

Одна земля и смерть одна.

ЛЮЦЕРНА

Расцветет по весне,

Лето, будто в огне,

Осень седая

Петь так хочется мне,

О, как хочется мне!

Убеждая. Страдая.

Мы поем ввечеру,

Песнь звенит на ветру

Задушевно и верно.

Так мы грезим, дремля.

Над покровом - земля,

А покровом - люцерна.

ЭПИТАФИЯ ДЛЯ БРАТСКОЙ МОГИЛЫ

Кто жил, страдал и здесь погиб когда-то?

Где высечены имя или дата?

Отдельной - ни о ком не сыщешь вести.

Страдали вместе и почиют вместе.

Да будет вам венцом небесной славы

Вся эта ширь полей, ветра и травы.

БАШНЯ

И зорко, и ожесточенно

Ты, башня, ждешь в дали степной

Меня, ватаги обреченной

Бойца, забытого войной.

Ты в милосердии сурова,

Стоишь, как дольний мир, стара,

И ты меня принять готова,

И тьма твоя ко мне добра.

Тебя не защищают рати,

Кто умер - сам к тебе придет,

Молчанье здесь взамен печати,

Для верного распахнут вход.

Переживут твои причалы

Агонию тщеты мирской.

И гость последний, запоздалый,

Войдя в тебя, найдет покой.

СМЕРТЬ В ПУСТЫНЕ

Вдали посеяна судьбой

Смерть над рекою голубой,

И ястребы в лазурном поле

Ландскнехты смерти, и не боле;

И месяц, проповедник старый,

Спеша к воде, наводит чары;

И сердце мается мое

Как заржавелое копье:

Там, в тростниках, клонясь ко сну,

Воды иль пепла я глотну?

ЧАС ПЕПЛА

Израненный, усталый, слабый,

В час пепла я сижу на пне,

Внимая мудрый голос жабы

И утопаю в тишине.

О нет, меня будить не надо!

Мне с каждым мигом все слышней

Трясины гулкая отрада,

Последний сон последних дней.

ОСЕННЕЕ РАВНОДЕНСТВИЕ

С теплом давно пора проститься,

Плащ осени то бур, то ал;

Ветрами воет смерть, как псица,

День равноденствия настал.

Повсюду - лишь печаль и злоба,

Дряхлеет плоть, душа болит.

И осень, словно доску гроба,

Туманами страну скоблит.

В СТРАНЕ БЕСЦЕЛЬЯ

В стране бесцелья, где мысль плетется

Вкруг времени, то есть - вокруг колодца,

Я питье подносил, подчиняясь закону,

Порой - когорте, порой - легиону.

И гунна, с коня безжалостно скинув,

Я пить принуждал из тех же кувшинов,

В той стране, где не знали о времени люди,

Пусть каплю его, но сберег я в сосуде.

ДАКСКИЙ КУВШИН

Обернись, коричневая глина,

Круглым телом дакского кувшина,

На гончарном круге зреет чудо:

В грубой персти - контуры сосуда.

Жизнь и гибель в полость входят ныне:

Гибнет мир, - жалеть ли о кувшине?

Но хранит он, звонкий и нетленный,

Тяготу и пустоту вселенной,

И в его глубины время вложит

Все, что было, - все, что быть - не может.

ЧЕРНАЯ ЦЕРКОВЬ

Мастерку жестокому в угоду,

Колокольня рвется к небосводу.

Стрельчатые своды облегли

Шпиль ее подобием петли,

Ряд столпов, столетьям непокорный,

Ввысь уносит кровлю Церкви Черной.

Гром органа - и приемлет тьма

Вечный свет единого псалма,

Глыба камня, грешная, благая,

Дремлет, край родной оберегая.

ДРЕВНИЕ МОНЕТЫ

Горсть позеленевших медяков,

Ты хранишь в себе следы веков:

Лики Августов и Птоломеев,

Идолов, пророков и злодеев,

И сверкает в неизменном свете

Все, что начеканил царь столетий.

Фениксы пылают на кострах,

Но по краю - прозелень и прах,

Ценности, упавшие в цене:

Ярь-медянке не лежать в казне.

ЧЕРНОМОРСКИЕ РАКУШКИ

Данники зноя и стужи,

Влажные монастыри;

Известь коростой - снаружи,

Ветер и небо - внутри.

Детища влаги бездонной,

Гневом Нептуна больны,

Согнуты в рог для тритона,

В серп восходящей луны.

Слух истомленной Вселенной

Ваши изгибы хранят;

Белый Спаситель на пенной

Влаге - взнесен и распят.

Синего, древнего дома

Не позабыть никогда.

Нежно прибоем несома,

К берегу рвется звезда.

РУКИ ДЮРЕРА

Навек разъединились руки,

Любовь пришла, любовь ушла,

Остался пепел от разлуки,

Но песней ожила зола.

В наигорчайшей из агоний

Сердца уходят в забытье,

Лишь Дюрер вновь сведет ладони,

Благословить чело твое.

РОДНИК ЛУНЫ

В реки, в пруды

Лейся, пьяня:

Кладезь воды;

Кладезь огня.

В море и в лес

С черного дна

Втуне с небес

Льешься, луна.

Минул закат

Каплями рос

Звезды летят

Каплями слез.

Тягость беды

Останови

Клятвой воды,

Клятвой любви. ИЗ ПОЭТОВ ШВЕЦИИ

ЭВЕРТ ТОБ

(1890 - 1976)

ВСТРЕЧА В МУССОНЕ

Мы шла в муссоне вдоль Сомали,

при полном фрахте, натяжеле,

и бриг "Тайфун" увидали вдали:

он шел из Ост-Индии к Капской земле.

С желтым крестом лазурный стяг

мы немедля вскинули над собой;

выбросил, нам отвечая, чужак

финский: на белом - крест голубой.

Мы пары спустили, чужак - паруса,

как можно ближе сошлись корабли:

почту возьмем, постоим полчаса,

мы в шлюпке на веслах к финнам пошли.

Мы подплыли; финны бросили трос,

наш помощник четвертый отправился к ним.

Вижу: на руслени - шведский матрос,

Фритьоф Андерссон - сколько лет, сколько зим!

Плаваешь - то муссон, то пассат,

чаще тропики видишь, чем берег родной.

Я удивлен и, конечно, рад,

что старый приятель передо мной.

- Я в Шанхае влип, я сидел без гроша,

я заложником выкупа ждал много дней,

но дочь у хунхуза была хороша,

и, - сказал Фритьоф, - я женился на ней.

Она в Сингапур мне сбежать помогла,

я без паспорта вышел на рыночный торг,

вдруг подходит ко мне - ну и дела!

шведский консул, Фредрик Адельборг!

"Старина Фритьоф Андерссон, привет,

ты зачем в Сингапуре?" - спросил Адельборг.

"Я с Желтой реки, - отвечаю, - нет

ни гроша у меня, хочу в Гетеборг!"

Ну, одели меня - не прошло и дня,

справили паспорт, дали взаймы,

жена Адельборга поила меня

чаем - и славно болтали мы!

Тут палубным взяли меня как раз,

было с фрахтом в Сиаме немало возни:

львы, тигры, слоны - Гагенбеков заказ,

в Гамбурге будешь, к нему загляни.

Только в рейсе вовсе пришлось тяжело:

южней Цейлона мы влипли в циклон,

клетки звериные поразнесло,

шторм, представляешь, а на палубе слон!

Смешались волны, звери и мы,

капитанскую рубку смыло к чертям,

слон поспихивал буйволов с кормы,

мачты порушил - амба снастям!

Гагенбековских служащих съели львы,

шимпанзе механику вышиб мозги,

и пока я не снес ему головы,

мерзавец все дергал за рычаги.

Не обезьяна, а бог судьбы!

Ну, в живых остались лишь я да слон.

Не видать Малабара бы нам, если бы

не подул юго-западный муссон.

Ну, прощаться пора - выбирают трос.

- Слон-то, приятель, достался кому?

- Видишь ли, это - особый вопрос,

встретимся снова, вернемся к нему.

Паруса обрасопив, они пошли,

поди-ка, успей про все расспроси!

Лишь песня в муссоне летела вдали:

- Rolling home, rolling home, across the sea!

Расстаемся, но я сосчитал сперва

паруса: вот бом-кливер, вот контр-бизань,

круглым счетом их было двадцать два,

а кругом - синева, куда ни глянь.

БАЛЛАДА О ГУСТАВЕ БЛУМЕ

ИЗ БУРОСА

Наш "Горный скиталец" стоял в тот раз

в Сан-Педро, газолином грузили нас.

Там встретился в доках я с моряком

он с братом моим был во Фриско знаком.

В жизни немало подобных встреч.

Густав Блум его звали - о нем и речь.

Он был из Буроса; я пронес

с корабля контрабандою кальвадос.

Обошлось в таможне без передряг,

мы оставили порт и зашли в кабак

Блуму был известен любой притон,

в Голливуд попадешь иль в Уилмингтон.

"Я матросом был в девяностом году,

нашу "Клару" чуть не затерло во льду,

был капитан далеко не трус,

но погиб и он, и помощник, и груз.

Я на шканцах старшим остался с тех пор,

пошли мы по компасу на Лабрадор,

в Нью-Йорке меня отпустил судья,

пошел в Австралию боцманом я.

А там - золотой лихорадки разгар.

Я решил: попробую снять навар.

В Нарроумайне я рылся в песке,

вернулся в Мельбурн - миллион в кошельке.

Ловлей жемчуга стал я пытать судьбу

и вылетел с делом этим в трубу,

в Квинсленде женщину я повстречал

на полмиллиона карман полегчал.

Я завяз у фиджийки этой в сети,