Инна Лесовая - Счастливый день в Италии

• Название: Счастливый день в Италии
• Автор: Инна Лесовая
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003

---

Вслушиваясь в разговоры родителей и их знакомых, Зародыш пытался узнать, кто же они были, Фаня и Вера. Но имен этих пока не упоминали. Те фразы, которыми Фаня и Вера обменялись на неизвестном языке, Зародыш, в отличие от Доры, прекрасно понял, но они ничего не проясняли. Одна спросила: «Почему так много еврейских детей?», а вторая ответила: «Разве не ясно, почему?»

Зародыш вообще понимал все, хотя не знал ни одного языка. Слова то ли не существовали для него, то ли самим звучанием открывали свой смысл. И не имело значения, на каком языке говорят родители, на каком — синьора Матинелли с синьорой Боллони, а на каком — две подруги–американки за соседним столом.

«Ты узнала ее?» «Ну конечно! Она просто прелесть. Но он — вообще редкий красавец! Как ты думаешь, он тоже певец?» А за двумя стенами синьора Матинелли говорила племяннице, которая мыла под умывальником пухлые ручки Мики: «Ах, этот Микеле! Он похож на ангела из Санта — Тринита!» «Даже там нет такого», — сказала племянница и повела Мики в зал. А синьора Боллони, когда за ними закрылась дверь, добавила: «Слишком, слишком красивый ребенок! Такие долго не живут».

Три ветерка столкнулись в центре зала. Мики подбежал к родителям.

— Они такие хорошенькие! — защебетал он. — Вот такие малюсенькие, а ушки длинные! И вот так висят!

В голосе его дрожала тайная умоляющая нотка.

— Может, попросить для тебя другой шоколад?

Мики растерянно уставился на свое пирожное и помотал головкой.

— Я всегда люблю холодный.

— Давай–ка я покормлю тебя, Мики! — предложила Мать и взялась за ложечку.

— Это стыдно, — сказал неуверенно Мики. — Я уже большой…

— Ничего, — успокоил его Отец. — Иногда можно.

Свет, отраженный тарелкой, осветил шейку, подбородок. Мики покорно тянулся навстречу ложке.

— Он совсем не хочет есть! — привычно пожаловалась Мать.

— Давай, давай, Мики! — поторопил Отец. — У нас есть для тебя большой сюрприз.

— Какой сюрприз? — встрепенулся Мики.

— Ну вот… — сказала Мать. — Nun wird er denken, dass wir damit einverstanden sind, das Hundhen von Signora Matinelli zu nehmen. — И негромко рассмеялась. *

*******************************

* — Теперь он подумает, что мы согласны взять щенка у синьоры Матинелли. (нем.)

*******************************

Мики наконец проглотил остаток пирожного, и они направились к выходу. Немного постояли на площадке, привыкая к яркому дневному свету.

Потрескавшиеся ступеньки спускались к дорожке, идущей вдоль пляжа. Зародыш не любил этот путь. Скрип песчинок между мрамором и кожаными подошвами обжигал, крокотанье гальки под ногами матери, казалось, оставляло на его теле синяки. Беспорядочное дерганье и колыханье мешало Зародышу сосредоточиться. Он боялся упустить какие–то важные их слова, которые могли бы прояснить что–нибудь в его Будущем. Что же все–таки произошло с Отцом? И когда именно это случится? Не скажет ли он прямо сейчас: «Да, кстати! Завтра я уезжаю в Россию».

Россия… Россия… Мать повторяла это слово, как некое сказочное заклинание. Красивое сочетание звуков, не имевшее ничего общего с тем, что видела Дора: осыпающийся хлеб, мрачные просторы гниющей осени, наскоро присыпанные шершавым снегом — снегом, снегом, который все густеет, так что сливаются земля и белое небо, и уже неясно, куда он едет, Дорин поезд, вечный Дорин поезд. Едет, черный, прорезая своей немыслимой длиной долгую Дорину жизнь, так что девушки в белых пачках и девочки в черных галошах и марлевых платьицах, и тысячи школьных тетрадей, исчерканных красными чернилами, будто выпархивают из–под его колес, на мгновение приподнятые резким ветром, и тают где–то далеко позади. А впереди эти станции, полустанки, разъезды, небритые, злые от бессилия мужчины, уверяющие Дору, что вагонов больше нет («что же, по–вашему, важнее: отправить военный завод или ваших детей?!»), а Дора, как обезумевшая Жизель, бросается от начальника к начальнику («детей, конечно, детей!»), пробивает дорогу в толпе, ревущей от давки и отчаяния, протискивается, безжалостная к этой толпе, с тайной надеждой отыскать в ней знакомые лица. «Дорогу, дорогу!» «Детдом номер пять — первый вагон! Детдом номер восемнадцать — второй вагон! Ярцевский дом сирот — третий и четвертый вагон!» «Врачи, имеющие дипломы! Подойдите к начальнику поезда!» «Девушка, я биолог. Я смогу быть полезным» «Девушка, я педиатр. Диплом в дороге пропал, нас бомбили. Честное слово, я педиатр!» «Не имею права. Не имею права». А Доре только двадцать три года. Только двадцать три года! И она ждет, когда двери захлопнутся, когда отстанут темные люди, бегущие за вагоном, и снова потянутся белые снежные поля. А Мать произносит слово «Россия» — так нежно и певуче, так неправильно и по–итальянски, будто оно сродни словам «Россини», «Росси», «Розина»… Так что Зародышу кажется, что Мать никогда и не бывала в России.

Господи! Ну что бы им так и остаться в этом городе, на этом берегу! Все было бы по–другому! И Дора была бы совсем другая, и не было бы у нее жесткого, негибкого голоса, которого так стыдился Зародыш. А был бы такой же легкий и звенящий, как у Матери, и она гуляла бы с ними по берегу, и Отец присаживался бы на корточки, касаясь одним коленом гальки, и слова жужжали бы в его усах, как ласковые пчелы.

Зародыш слушал. Редкие слабые волны, лизнув берег, уже не возвращались… с сипеньем исчезали в широкой полосе ракушечного крошева. Ветер полоскал юбку у ног Матери. Где–то далеко–далеко переговаривались два человека. Кричали чайки.

— Иди сюда, Мики! — позвал Отец. — Мы хотим тебе что–то сообщить.

Мики остановился. Обруч его, описав обмирающий круг, упал на дорожку. Новенькие туфельки неуверенно захрустели по сырой гальке. Зародыш замер. Он догадывался, о чем сейчас заговорит Отец. Дыхание Мики, выжидающе неровное, послышалось совсем рядом. И еще было слышно, как ветер, бьющий ему в лоб, тлинькает шелковыми пружинками детских локонов.

— Мы подумали, Мики, что ты уже большой мальчик. Пока меня не было, ты научился пользоваться столовым ножом и шнуровать ботинки.

— Сплю один… — с робкой гордостью прибавил Мики.

— Ну вот! Я и говорю. Ты уже смог бы помогать нам и мадам Ларок, если бы у нас появился… малыш… Как ты на это смотришь?

— Я? Конечно! Я всегда хотел братика!

— Ну что ж! Прекрасно! — сказал Отец. — Будет тебе братик или сестричка.

— Я думаю — сестричка, — уточнила Мать.

— Тебя устроит сестричка?

— Сестричка? Это даже лучше! Девочки не толкаются. А когда это будет? — голосок Мики задрожал от нетерпения.

— Ну-у, дорогой… — пророкотал ласково Отец. — Этого еще немного подождать придется! Сначала я съезжу ненадолго в Россию. Потом мы поплывем все вместе на пароходе в Америку. А уж там…

— Так она в Америке… — слегка расстроился Мики. — А ее там никто не заберет до нас?

— Нет, нет, Мики! — успокоила Мать. — Она только наша. И она уже здесь. Просто ее еще нельзя увидеть: она слишком маленькая и спрятана у меня внутри — вот тут.

Зародыш привычно двинулся навстречу руке матери и ткнулся в нее лобиком.

Мики постоял какое–то время неподвижно, не то свыкаясь с новостью, не то принимая важное решение.

— Вот что, папа, — сказал он и протянул отцу свой обруч и палочку. — В субботу Николай Петрович подарил мне точно такой же обруч, только синий. Я не сказал тебе, чтобы ты не огорчался. А теперь видишь, как хорошо получилось: синий будет мне, а твой — сестричке. Синий уже поцарапанный немножко, и красный вообще гораздо лучше. Так что я не буду его больше гонять.

— Ну вот и славно. Я его понесу. А теперь видишь вон того синьора, который играет на аккордеоне? Вот тебе деньги. Пойди и брось ему в шляпу.

Отец позвенел в кармане мелочью и ссыпал ее в ладошку Мики. Мики кивнул и заторопился на набережную к уличному певцу.

— Пусть успокоится, — сказал Отец. — Привыкнет.

— Да, — откликнулась Мать. — Он такой чуткий мальчик… Даже слишком. Как ты думаешь, это ничего?

— Ничего, — Отец провожал взглядом ладную фигурку удаляющегося Мики. — Просто он все время с женщинами. Вот в Бостоне я займусь им. Он должен научиться ездить верхом, плавать. Ну и вообще… Он нежный, но довольно крепкий. Посмотри, какой: ножки длинные, стройные. Вот увидишь — он вырастет настоящим мужчиной.

— И очень красивым, правда?

Зародыш перевернулся на спинку.

Перед ним был Мики. Он сидел на лавочке в самом конце аллеи, в негустой тени июньских деревьев. Его длинные ноги, закинутые одна на другую, выступали далеко вперед на желтую кирпичную дорожку. Локоть правой руки лежал на спинке скамьи, и большая неширокая кисть свисала с какой–то красивой, непривычной свободой. Густые светло–русые волосы, необычного серебристого оттенка, слегка вились. Они вызывали то же чувство, какое вызывает воздушная крона весеннего дерева. Такая прическа была бы к лицу какому–нибудь красавцу–киноактеру — как и улыбка, чуть раздвоенная застенчивым уголком верхней губы. Его зеленоватые, чуть раскосые глаза смотрели прямо на Дору. Этот взгляд… Нет, не узнающий! Он как бы с первой секунды узнал сестру. Он будто и не ожидал ничего иного и был счастлив видеть Дору, и становился все счастливее по мере ее приближения. А Дора шла, запинаясь, и сторожиха легонько подталкивала ее в спину, поправляла платье, стряхивала с черных волос застрявшие сучки и соринки. И две девочки, с которыми Дора никогда не дружила, семенили рядом и зудели: «Ищи тут ее, ищи… Бегай за ней два часа…»