Юрий Ефименко - Маленькая повесть о двоих

• Название: Маленькая повесть о двоих
• Автор: Юрий Ефименко
• Издательство: Дальневосточное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

Юрий Васильевич Ефименко родился в 1943◦г. в Приморье. Среднюю школу закончил в Хабаровске, там же работал на заводе «Дальдизель». Служил в армии. Был корреспондентом Хабаровского краевого радио. В 1972◦г. закончил факультет журналистики МГУ, а позже — и его аспирантуру.

Участник зонального совещания молодых писателей Восточной Сибири и Дальнего Востока в Иркутске (1974). Автор книги «Несговорчивые люди», вышедшей в Хабаровском книжном издательстве в 1980◦г.

---

Но мне гораздо милее скромный и сугубо городской рыбак, отправляющийся после работы к реке и высиживающий с нею лицом к лицу до полных сумерек. Он о чем-то думает все время, и далеко не рыбацком. Не отрывая взгляда от глади, закурит, и сделает это как-то особенно: прикрыв огонек ладонью, задумчиво подержав потом спичку перед глазами, а затем решительно отбросив ее. Его совершенно не занимает публика, нависающая за спиной, как не замечает он шныряющих подле него, чуть ли не между ног, воробьев, приноровившихся таскать у него хлеб или выклевывать из банки червей. Кроме воробьев, гораздо реже, его навещают знакомые — спустятся к нему поболтать коротко. Приходят родные, молча посидеть рядом. Из них чаще всего — молодые жены. Немолодым, конечно, хлопот хватает и без того. После заката он смотает снасти, неспешно соберется и к ужину вернется домой. В самом крайнем случае он может купить одну-две рыбины (или рыбешки) возле гастронома, где по вечерам часто торгуют свежей рыбой довольно туманные личности с абсолютно ясной целью — выпить на выручку.

Но явиться домой с пустыми руками совсем незазорно для него. Все равно он принесет с собой спокойствие засыпающей реки, к ночи будто замедляющей свое течение, просветленный взгляд, омытый текучей водой и уходящим солнцем, накопленные в душе звучные и словно росные слова, подслушанные у затихающего плеска и у высвободившегося из-под дневной суеты глубинного журчания речных струй, обегающих невидимые камни на дне, выступы берегов, сваи речного порта, якорные цепи застывших барж и судов. С ним в дом войдет долгая ласковая речь реки, разговаривающей так только со своими верными часовыми.

И он не любит выдавать ее тайн.

Зимой его сменяют заядлые. Без заядлости, конечно, амурских морозов и ледяных ветров не одолеть. Утром они проходят по Амурскому бульвару в тулупе или в шубейке, в валенках, с сундучком через плечо, волоча за собой на веревке тяжелую и острую пешню, в сопровождении какой-нибудь благородно-беспородной собачонки, которая удерет от хозяина через полчаса. Они идут неспешно и торжественно. А потом сидят день-деньской за невысокой загородкой из льда и снега как проклятые: неподвижно, уйдя в одежду, беспрестанно и монотонно подергивая короткой, с локоть, удочкой и завороженно глядя в лунку, будто оттуда вот-вот высунется нерпа или морж.

Отец не так часто ходил рыбачить, не хватало времени. Как и положено, мы поднимались с рассветом и выходили из дома в те красивые часы раннего летнего утра, когда улицы города вообще особенно приятны, тихи и безмятежны, словно прикорнувший ребенок, и можно рассматривать их без опаски, не страшась своей неловкости или чьей-то выходки, а разгуливать посередине мостовой — машину будет слышно за версту.

Мы торопливо спускались по улице Истомина, просыпались на ходу мало-помалу, находили на «косе» незанятый участок и начинали устраиваться. Устройство в рыбалке, может быть, самое важное дело. Тот, кто думает, что начать рыбалку пара пустяков, абы пересилить лень, накопать червей и явиться на берег пораньше, глубоко не прав. Размотать и сложить по берегу закидушку так, чтобы не спуталась леска и обошлось бы без «бороды», когда метнешь ее, найти и воткнуть покрепче прут или рогатку для заброшенной лески, притащить корягу или плавниковый пенек, чтобы не сидеть на корточках,◦— все это только полдела. И то, что ты сразу пристроил башку с червями в тень и сразу приноровился закидывать снасть с точным учетом течения, которое сносит грузило, пока оно опускается на дно, на несколько метров,◦— это тоже пустяк. Попробуйте-ка быстро притоптаться, обжиться на своем пятачке, выучиться всем его огрехам и достоинствам не только под ногами, но и под водой, расположиться на нем удобно, как на пикнике — с комфортом и при всех своих привычках,◦— вот это все уже кое-чего значит.

Мы с отцом всегда забывали лишь о какой-нибудь мелочи. Например, хорошенько закрепить, привалить камнем хотя бы дощечку, на которую наматывается закидушка. При первом же броске она улетала и плавала метрах в пятнадцати, покачиваясь. Из-за этого, пока мы не научились цеплять удравшую закидушку другой, мои купальные сезоны порой начинались раньше обычного.

Самым рыбным местом было устье Чердымовки. Чердымовка как сток не слишком нектарных городских вод, видимо, и по сей день выносит немало корма для рыб. Рыбаков здесь по одному на каждые прогонные полметра, стоят локоть к локтю. По вечерам в этом месте идут неофициальные городские рыбацкие соревнования, где без всякого высокого судейства и правил выясняется все, включая то, на какую ногу ты сегодня встал.

Лично для меня сунуться туда было бы верхом нахальства и гарантией быстро прогрессирующего комплекса неполноценности.

Почему-то все особенно не любили касатку. Ее называли в лучшем случае сорной рыбой. И яростно били о землю, растаптывали, каблуком, забрасывали подальше от берега, разрывали ей рот, грубо выдергивая крючок. Сдаётся, рыбаки прошлого преуспели в своей ненависти — теперь она попадается несравнимо реже. А так ли уж повинна в чем-нибудь эта небольшая, желтовато-зеленая, в темных пятнах, осклизлая рыбка с широким, как у сома, ртом, которая, кроме имени, ничего не имела общего со своим грозным морским собратом? Она клевала даже на пустой крючок, и это не рыбацкое преувеличение. Умудрялась, едва швырнешь ее обратно в воду, отругав как следует, через пять минут вновь оказаться на твоем крючке. Ловилась так, будто с нетерпением ждала тебя, тоскуя еще с вечера. Это ли преступление?

Касатка никогда не была демоном в семействе амурской рыбы. Демоны — вообще порождение людей. Слава богу, мы уже справедливо перестали винить волка, выяснив, что не из-за него поубавилось там или тут иных животных. И это не касатка распарывает брюхо идущей на нерест кете и не из-за ее жадности или хозяйственной безалаберности где-то всплыла заснувшая рыба.

Ей просто тупо и подло мстили. За разочарование, потому что она хватала так, будто попался сазан. За испытанную однажды боль — в минуты опасности она растопыривала, словно плавники, две костяные пилки за жабрами, и горе подсунуть под них пальцы — рассечет до кости. Наконец, просто за все свои жизненные неудачи. Себя винить куда труднее.

Но это, повторяю, были другие рыбаки, ушедших лет.

А без касатки нет хорошей ухи, ароматной и вкусной. Словом, настоящей амурской. И того, по-моему, больше чем достаточно, чтобы дорожить этой рыбкой.

Левый берег

…былых лет, додачного периода, давно утратил свою славу и значение. Знаменитый Левый Берег!

Скажешь три слова: «Едем на Левый» — и мгновенно решалось, как и где провести воскресенье (суббота была рабочим днем). Произнесешь: «С Левого!» — и к тебе уже не подступаются с лишними вопросами, поскольку совсем не странно, что у тебя из волос сыпется песок, кожа фиолетово отсвечивает, как перекаленный металл, и что ты устал, хочешь есть и не расположен разговаривать. Только бы перекусить да свалиться заснуть.

Левый Берег, дикий пляж напротив города, был летним приложением к городу. Как только высыхал и прогревался песок, теплела вода, а горисполком принимал меры — из пепла возрождались голубенькие киоски, вмиг заставленные ящиками из-под лимонадных и крем-содных бутылок, здесь начинался сезон, массовое нашествие горожан. Берег устилался тысячами подстилок и одеял, появлялись непременные костерки, слышались непрерывные визги и крики, треск обламываемых ветвей и сучьев. Ивы, набравшие за весну кое-какую силу, покорно и терпеливо гнулись под развешенными на них платьями, брюками, рубашками, дамскими сумочками, под самодельными тентами. Чаще всего сюда приезжали семьями, большими компаниями. Под каждым деревом устраивалось человек по десять.

В принципе то, что называли Левым Берегом, летнее лежбище праздных горожан, было лишь неширокой полосой берега, метров тридцать в глубину и по четыреста в одну и в другую сторону от дебаркадера. Над нею носились запахи разогретого песка, ивовых зарослей, горпищеторговских пирожков с повидлом, рыбных консервов «частик» и «бычки в томате», самых дешевых и доступных.

К вечеру густонаселенный пляжный мирок быстро пустел. И тогда из-за кустов возникали зоркие активисты бутылочного промысла, которые стремительно прочесывали брошенные стоянки, позвякивая сумой или мешком.

Здесь хаживали только босиком, снимая босоножки и туфли сразу же, на мостике дебаркадера. И шли, медленно переступая, мягко увязая, с обувью в руках.

Сам берег здесь был крут. В высокую воду сильное течение подмывало его. Рушились с корневищами ивы. Отступая, река оставляла высокие, двух-трехметровые песчаные обрывы. Съезжать по ним на пятках и заду составляло часть общего удовольствия. Но плавать было нелегко — сносило. Желающие поплавать обычно уходили по берегу подальше, повыше по течению, а затем сплавлялись, разглядывая попутно пляж и наблюдая сценки из его бурной жизни.