Юрий Ефименко - Маленькая повесть о двоих

• Название: Маленькая повесть о двоих
• Автор: Юрий Ефименко
• Издательство: Дальневосточное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

Юрий Васильевич Ефименко родился в 1943◦г. в Приморье. Среднюю школу закончил в Хабаровске, там же работал на заводе «Дальдизель». Служил в армии. Был корреспондентом Хабаровского краевого радио. В 1972◦г. закончил факультет журналистики МГУ, а позже — и его аспирантуру.

Участник зонального совещания молодых писателей Восточной Сибири и Дальнего Востока в Иркутске (1974). Автор книги «Несговорчивые люди», вышедшей в Хабаровском книжном издательстве в 1980◦г.

---

Наши санки были тяжелые, прочные, сделанные из толстых железных уголков. Их полозья отполировывались до блеска. Скользили они легко, скорость набирали быстро. По укатанной дороге (машины тогда слишком не беспокоили нашу улицу Истомина, одна-другая «санкарета» краевой больницы за час — весь поток), тем более по льду, они летели, мелко подрагивая под животом, так, что не каждому хватало выдержки пронестись до самого конца улицы, до оврага лесопилки или направить санки на такой подскок, откуда вылетаешь, как торпеда из аппарата, и грохаешься, дай бог, не выпустив саней, где-нибудь в метрах пяти.

Говоря принятым сейчас языком, мы превосходно владели навыками бобслея. А между тем в наших отпетых мальчишеских душах укреплялись великие человеческие начала: любви к движению и полету, бесстрашия перед крутыми поворотами и возможностью смаху налететь на препятствие, смелости на пути к цели и к победе. Я не преувеличиваю этого значения в пылу воспоминаний и восторгов от собственного детства. Я лишь благодарю его за этот дар. И сокрушаюсь, что его (а не оврагов), может быть, лишены другие.

Мне только сейчас понятно, почему из зимы в зиму мы отыскивали все новые и новые горки, подскоки и испытывали их с такой же настойчивостью и отвагой, словно испытатели самолетов. Мы действительно чувствовали себя по меньшей мере летчиками-испытателями. Одолев очередную из горок (вместе с сопротивлением страха), мы возвращались домой повзрослевшими на сто тысяч лет, даже не верилось, что тебе завтра могут поставить двойку по арифметике или еще за какую-нибудь пустяковину. Мы ощущали в себе великую силу и сознание того, что прикоснулись к какой-то очень важной взрослой истине. Да и наши испытания тоже не всегда кончались успешно.

Когда я прохожу в этих местах, я всякий раз, будто ничего не изменилось, лечу, вцепившись руками в передок саней, по склону оврага, что был между улицами Фрунзе и Калинина, где теперь стоят дома-«башни». И по крутой ложбине в прибрежном парке, уставленной мгновенно выраставшими перед глазами деревьями и отмеченной не одним переломом рук, ключицы, разбитой головой; сооружение аттракциона «Автодром» (до него то ли павильона, то ли склада) навеки пресекло этот опасный путь. И по, как и прежде, тихой улице Истомина, отныне заасфальтированной, ограниченной бетонными бордюрами и аккуратно очищенной от снега вообще.

Зима моего родного города полна белизны, торжественности и застывшей тишины. Ранние сумерки торопливо прячут от досужих взглядов горожан дежурно вежливую вечернюю зарю, точно сдергивают с неба отслужившее свой срок, истончившееся дневное покрывало. Ночные пришествия цепкого, жгучего мороза, захватывающего улицы до утра в безраздельное господство, кажутся прикосновением к космосу — будто это покалывают приспустившиеся звезды или дышит само межзвездное пространство, подступившее вдруг так близко и опасно. И никогда не раздражают смешливые дальневосточные вьюги. Не слишком-то затяжные и густые, они налетают на город и кружат по его улицам и переулкам так стремительно и бурно, словно им весело распахивать неплотно прикрытые форточки и влетать в квартиры непрошеным, беспечным гостем. Налетать на прохожих, колко и непрерывно, как ни уворачивайся, стучась им в лицо, в полусомкнутые ресницы, теребя одежду и осыпая, словно новогодними блестками, мелким искрящимся снегом. Минут пять потом, едва зайдешь в подъезд, отряхиваешь пальто, трясешь шапку, громко, усиленно топаешь, чтобы отделаться от вьюжных наград.

По-моему, зима совершенно не зла, хотя готова щипать за нос или прихватывать уши, всякий день стережет, не промешкал ли ты достаточно тепло одеться. Только забудься, только приоткройся ей! Я не раз плакал в детстве от острой ломоты в отмороженных пальцах, подставленных под холодную воду. Так ли уж помогала вода, не знаю. Гораздо больше — слова, которыми успокаивала мама, и прикосновения ее рук, растирающих мои скрюченные пальцы. Зима всего лишь очень строга, требует безусловного уважения и старательного внимания, не терпит безрассудства и расхлябанности, как иной чрезвычайно требовательный, но совершенно справедливый человек, кому в закон не прихоть, а устав.

Как-то один из радетелей чужих страданий, мальчик постарше меня, уговорил лизнуть на морозе железную трубу. И я впервые в жизни, в пятилетием возрасте, испытал мучительную боль и глубокое отчаяние из-за бессмысленной жестокости. Но при чем же здесь зима?

Так из чего же в полной мере состоит зима? Только ли из причудливого сочетания морозов, снега и льда? А разве и не из того, чего уже нет и не может быть — из нашего ушедшего детства, юности и молодости? Это они впечатление за впечатлением, случай за случаем, наблюдение за наблюдением писали в нашей душе великую, яркую и красочную картину зимы. И теперь, хотим того или нет, о каждой из очередных зим мм судим, сверяясь с этим нестираемым никакой новизной, неизносимым полотном.

И точно так же — из красоты, которую с возрастом нам некогда или не приходит в голову замечать.

Я прощал и готов прощать зиме любую ее оплошность или неловкость, все что угодно за ее неповторимую кристаллическую красоту. Ого! Снежная Королева недаром знала в ней толк!

Ею невозможно не восхититься. С детства не устаю осторожно ловить на варежку крупные парашютики снежинок и пристально разглядывать, пытаясь разгадать, как природа смогла создать такую совершенную форму, будто ее веками специально задумывали и рисовали самые талантливые художники. Оттиски слепых сил «снежинки поражают геометрической изысканностью и ее разнообразием.

Еще чаще я всматриваюсь в морозные узоры на окнах, радужно играющие отсветами солнца или уличных фонарей. У мороза нет соперников в художнической фантазии! Мне чудится в них грусть и зависть деда-мороза, кому снятся, беспокоя и волнуя душу, навеки ему недоступные кущи тропических лесов. Но, может быть, это воспоминание природы о невозвратимой поре, немыслимо древних временах, эпохе невообразимо роскошных, пышных и гигантских растений, никогда не представавших перед взором человека.

Самое же редкостное зрелище — мне довелось его видеть всего один раз в жизни,◦— самое особенное сокровище зимы — зимние цветы.

Спустившись за краевой больницей, я шел по берегу к той кромке за «косой», где торчали торосы и темнела выброшенная ледоходом изломанная баржа. Здесь, между городом и «косой», всегда стояло болотце, питавшееся ключами и исчезавшее только под паводками. Я направился напрямик, через него. И с первого же шага по ледку замер, и от неожиданности, и под колдовским действием увиденного: вся поверхность замерзшего болотца, будто лужайка, была покрыта цветами. Их белоснежные чашечки стояли широко друг от друга на тонкой подстилке изморози, расставленные так аккуратно, словно с математической равномерностью. Они казались никому неведомыми зимними лилиями, всплывшими из-подо льда к утреннему солнцу. Под стелющимися лучами и от крепкого с ночи морозца они будто тонко и хрупко вызванивали. И будто чуть-чуть покачивались над ледяной поверхностью от студеного ветерка с реки.

Болотце исчезло под стадионом. А природе, видимо, необходимо какое-то мудреное, редкое совпадение, сочетание льда, ночного мороза, влажности воздуха и еще бог знает чего, чтобы сотворить подобное чудо. И чтобы оно при этом попалось бы на глаза мне, все более и более малоподвижному зимой. Вряд ли еще раз когда-нибудь увидеть.

Этот добрый урок зимы хорош и без повторений. Я прочно усвоил: если даже самое скупое время, как зима, в действительности так богато красотой и поэзией, разве позволительно думать, что жизнь бедна на прекрасное? Не превращай только отпущенный тебе срок в отбывание пустой повинности своего страдающего или процветающего самолюбия. Не поощряй, не запускай в себе с годами душевной близорукости.

Вот тогда и охватывает среди зимы восхищение то перед холодным сверканием зимней синевы, то перед ослепительной чистотой свежезаснеженного города, когда по самой исхоженной из улиц вдруг идешь, как по неизвестной планете,◦— полуслепо, почти на ощупь, едва приоткрывая веки. А то перед ночным сотворением прозрачных зимних туманов — лунным парком по всему городу. И час-другой с подъема солнца Амурский бульвар за моим окном искрит и светится самой нежной и самой глубокой белизной. Деревья, кусты будто окутаны таинственными серебристыми облаками, неразгаданно блуждающими в выси неба, и кажутся неподражаемыми созданиями хрустальных и фарфоровых дел мастеров.

Словом, перед всем скрытым богатством неразлучной спутницы моего родного города, дальневосточной зимы, которая учит ходить быстро, работать крепко, целовать горячо, дружить преданно, прощать друзей и близких охотно. И самое главное — не выводить философии из жестокости и зла, сколько бы ни довелось, ни приходилось с ними сталкиваться.