Анн Бренон - Сыны Несчастья

• Название: Сыны Несчастья
• Автор: Анн Бренон
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002

Теперь автор предлагает новую книгу, новый фрагмент мозаики. Новый пазл огромной фрески, грандиозной картины под названием «Зима катаризма», которую я попыталась нарисовать, передать ее в красках, во плоти, в контексте — через призму судьбы нескольких персонажей, живших в в первой трети XIV-го века, в те исторические времена, когда в Окситании под ударами Инквизиции погибла Церковь добрых людей.

Славному пастуху далеких перегонов скота через Пиренеи и беглецу из–за ереси, Пейре Маури, родом из Монтайю, в течение двадцати лет удавалось избегать Инквизиции. Меж вершин высокогорной Сердани и зимними пастбищами королевства Валенсия, он жил как свободный человек, исповедуя свою катарскую веру. Подлинная история, подлинный роман — в этой книге еще раз соединились незаурядные писательские качества и искренние чувства, обеспечившие успех Нераскаявшейся.

В Сынах Несчастья описана первая половина жизни Пейре Маури на фоне ужасной хроники уничтожения христианской Церкви.

---

Горная цитадель, город с черепичными и гонтовыми кровлями, высоко стоящий, основательный, любимый, обладающий всеми привилегиями, которые только могла дать ему арагонская корона, этот город бурлил какой–то невероятной, дерзкой жизненностью. Дважды он горел, но отстраивался еще больше и краше. Сейчас здесь собирались самые крупные скотоводы из Сердани и каталонских графств, сюда стекались огромные отары с высокогорных пастбищ дю Палларс и Андорры, перед тем, как уйти на зимние пастбища в долину Эбре — и которым, с задором и прилежанием, старались подражать самые смелые скотоводы из Акса и графства Фуа. Несколько лет назад этот надменный город даже выкупил у монастырей Поблет и Санта — Крю их огромные горные пастбища от Карлит до Антвейг, возле ворот Пьюморен — лучшие летние пастбища в наших горах — высоко над Серданью, но недалеко от города.

Сам город, укрывшись в раковине высоких бледных равнин и тучных земель, шумел и каждый божий день обогащался благодаря всевозможным ремеслам, сопряженными с шерстью, кожей и даже молоком и сырами. Здесь процветали менялы и банкиры, потому что это место притягивало деньги. Еврейский квартал был не менее оживленным. На улицах Пючсерда меня оглушили звуки, запахи, яркие образы. Стук ткацких гребней часто вызывал слезы на моих глазах. Я вспоминал своего отца, согнутого над работой. Над своим скромным станком с двумя педалями, работая медленными, но точными движениями в полутьме нашего дома — дома, который теперь разрушен и сожжен.

Пастухи серданьские, каталонские, гасконские или окситанские, пастухи из Андорры, из долин Аррана, дю Палларс и даже из Кузеран. Я был одним из них. Меня нанял Раймон Борсер. Это был серьезный работодатель, кум Бертомью Бурреля, из Акса. Я уже был у него, зимой 1306 года, когда шел в Тортозу. Он нанял нас обоих, меня и малыша. Тот выглядел на хороших восемь лет, и мог уже, по крайней мере, заработать себе на кусок хлеба, а я был ему одновременно и защитником, и гарантом. Арнот испуганно стоял, прижавшись к моей ноге. Но потом все его личико расцвело, когда он тоже должен был, согласно обычаю, ударить по рукам с новым хозяином.

На ярмарке я встретил Раймонда Изаура, из Ларната, с висящей на шее парой новых красивых башмаков. Он был готов отправиться в землю Лерида. Мы не то чтобы были близкими приятелями, но знали друг друга. Он был сыном богатой и могущественной семьи с высот Сабартес, связанной с семьей Отье из Акса; я же был из очень скромного дома в Монтайю. Но нас сблизили преследования и общая борьба. И мне, и ему доводилось сопровождать добрых людей; мы передавали друг другу эстафету, иногда встречались, но вместе защищали, кормили и принимали добрых людей. Нам обоим, иногда даже вместе, доводилось почитать их и слушать их проповеди. Мы вместе получали их благословение. Добрый верующий, Раймонд Изаура — но сломленный человек, как и многие из нас, как и я, возможно.

Когда начались первые расследования в Сабартес — а это было больше двух лет тому — вся их семья была вызвана к инквизитору. Ему удалось бежать еще до вынесения приговора. Какое–то время он пытался жить в Сердани, но не имел ни склонности, ни способностей пасти овец или работать с шерстью. Потому он решил спуститься в низину, пойти на юг. Он надеялся, что в Лерида найдет себе иное ремесло, чтобы выжить, ремесло, с которым он мог бы справиться своими, все еще белыми, руками. Возможно, на своем пути он встретит других беженцев с высот Сабартес. Он говорил мне о Марти из Жюнак. О братьях и сестрах молодого доброго человека Арнота, недавно сожженного в Каркассоне. Они также происходили из хорошего и могущественного дома, сыновья и дочери главного кузнеца из Жюнак, что в Викдессус. И они также были одними из первых вызваны к инквизитору и бежали от его приговоров. Как и все мы, они тоже всё потеряли — имущество конфисковано, дом сожжен.

Я сказал ему, что возможно, встречу их, когда буду идти на юг, на зимние пастбища. И тогда я скажу им, что их друг Раймонд Изаура ждет их в Лерида. И когда мы расстались, после того, как вместе выпили в какой–то шумной таверне, я сказал себе, что, понятное дело, кто больше имеет, тот больше и теряет. Я с некоторой гордостью посмотрел на свои руки пастуха, на черные, мозолистые руки с грубыми, неухоженными ногтями, на свои сильные руки. Я посмотрел на младшего брата Арнота, совсем не упитанного мальчика, который вряд ли будет сильным, но уже знает, как ухаживать за животными, на Арнота, в котором понемногу оживал аппетит к жизни, а глазенки сияли. Но тут я понял, что такие мысли вводят меня в заблуждение. Поскольку то, что мы все потеряли, бесценно. Мы потеряли присутствие и голос Добра, который ныне умолк для нас. Где теперь можно опять услышать его в этом мире?

Но то, что мы еще могли потерять, все мы, было еще большим. Наши души. Наши души, упавшие с неба, упавшие дождем вслед за соблазнительным и злодейским ветром дьявола.

В первые дни октября мы пустились в путь. Вместе с овцами Раймонда Борсера мы спустились зимовать на пастбища Фликса, в епархию Тортозы. Иногда, особенно в первые вечера, мне приходилось нести Арнота на плечах, как уставшего ягненка. Но понемногу его ноги стали наливаться силой. Путешествие на юг, среди необозримого моря овец, было для него удивительным и восхитительным; он никогда раньше не видел даже оливкового дерева, а в его глазах я замечал отражение своих первых открытий зимы 1306 года. На этот раз на меня снизошло что–то вроде светлого успокоения, даже можно сказать, утешения — и так было, чем дальше я продвигался на юг.

И, улыбаясь, я сказал младшему брату, что, возможно, отныне вся наша жизнь будет проходить в пути, между серебряными вершинами Пиренеев и золотистой землей сарацин. Он поднял на меня испуганный взгляд и ответил, что, в таком случае, он бы предпочел вернуться в Монтайю.

Город Фликс, белый и гордый, свернулся спиралью на излучинах реки Эбре, сияющей под прозрачным зимним небом между поросшими камышом берегами. На другой излучине, наверху, стоял угрюмый замок, где развевались штандарты королевства Арагон. Моста не было; все равно ревущий поток весной его снесет. Через реку переправлялись на барках. Вокруг лежала широкая скалистая долина, покрытая оливковыми рощами. Чаще всего мы спали в овчарнях, в чистом поле, среди овец. Однако мы регулярно наведывались в город, иногда ночевали и оставляли вещи у матери одного сарацинского пастуха по имени Моферрет, моего хорошего товарища. Во Фликсе и окрестных деревнях сарацин было еще много. Их было почти столько же, сколько и христиан — и чем дальше на юг, тем больше их было. Потому города королевства Арагон были совсем другими, чем города графства Фуа или французских сенешальств. Это были сарацинские города. Часто я задирал голову, глядя на эти столь высокие дома, подобных которым я никогда не видел, на арочные ворота, более изящные, чем ворота Акса, на эти надменные и ажурные замки. Знакомых среди сарацин у меня было столько же, сколько среди христиан. В любом случае, христиане этой земли знали только ту Церковь, которая сдирает шкуру, Церковь папы; и они донесли бы на нас своим властям, если бы знали, что мы — добрые верующие. Сарацины же такими вещами не занимались; главной проблемой, сушившей их головы, было как бы суметь выплатить сеньорам и королю годовой налог. Вот почему они тяжело работали. На одной из площадей Фликса у них была мечеть, небольшое белое строение, откуда иногда раздавалось что–то вроде пения с этими странными и заунывными интонациями, на языке, на котором они говорили между собой.

Той зимой, если, несмотря на окот, у меня появлялось свободное время, я ходил с Арнотом в оливковые рощи, где он с засопливленным носом плел корзины замерзшими пальцами вместе с другими мальчиками. Мне нравилось слышать, как он все чаще и чаще смеется.

На Пасху мы возвращались в Пючсерда, и день за днем видели, как вздымается перед нами снежная линия Пиренеев. В Бага, преодолевая труднопроходимые ущелья Сьерра де Кади и гоня перед собой овец, я встретил Гийома Маурса из Монтайю.

Да, тогда я встретил тебя в первый раз, Гийом. Как и я, ты был беглецом из–за ереси. Одним из двух парней, которых в прошлом году на пастбищах Мерен разыскивали Раймонд Клерг и лейтенант графского кастеляна. Ты мне сказал, что нанялся пастухом к Бертомью Кампиньо, из Бага. Мне не доводилось часто тебя встречать — я почти не видел тебя со времен Монтайю: теперь у тебя была крепкая мужская фигура, черная борода, делавшая твое лицо суровым, и недоверчивый взгляд, в котором, конечно же, были виноваты Несчастье и страх. Мы ни слова не сказали друг другу о Монтайю: мы только обменялись рукопожатием и пообещали себе рано или поздно встретиться — и, как видишь, мы в порядке, и всё–таки встретились.

Но той весной, в Пючсерда, мой хозяин, Раймонд Борсер, принял меня достаточно холодно. Он отвел меня в сторону и сказал, что хочет со мной поговорить. Я предчувствовал, что так оно и будет, когда возвращался. Догадаться было не так уж трудно. Этого стоило ожидать. В моем взгляде, как и во взгляде Гийома Маурса, было слишком много от Несчастья и страха, и, конечно же, это был мрачный взгляд. Для меня горный балкон Сердани был словно наблюдательным постом, откуда я мог смотреть на Сабартес, на графство Фуа, откуда я мог ожидать новостей. Но это Раймонд Борсер боялся и недоверял мне. Чем же я был скомпрометирован? В марте, перед моим возвращением, скотовод из Пючсерда спускался в Акс, где встречался со своим кумом, Бертомью Буррелем. Они говорили обо мне. Раймонд Борсер смотрел на меня искоса. Он цедил слова достаточно озабоченно, но холодно, хотя и с некоторым колебанием. У его коллеги из Акса были большие проблемы. Всю его семью вызвали, чтобы давать показания перед заместителем инквизитора Каркассона. Его самого, Бертомью, выпустили очень быстро. Он всегда чувствовал по отношению к ереси только неприязнь и раздражение, и сумел это доказать. Но его жена Эксклармонда и невестка Беренгария остались в Муре Каркассона. Его сын вышел с крестом. Вот как быстро процветающий дом может придти к упадку и позору.