Савва Дангулов - Государева почта + Заутреня в Рапалло

• Название: Государева почта + Заутреня в Рапалло
• Автор: Савва Дангулов
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

В двух романах «Государева почта» и «Заутреня в Рапалло», составивших эту книгу, известный прозаик Савва Дангулов верен сквозной, ведущей теме своего творчества.

Он пишет о становлении советской дипломатии, о первых шагах, трудностях на ее пути и о значительных успехах на международной арене, о представителях ленинской миролюбивой политики Чичерине, Воровском, Красине, Литвинове.

С этими прекрасными интеллигентными людьми, истинными большевиками встретится читатель на страницах книги. И познакомится с героями, созданными авторским воображением, молодыми дипломатами Страны Советов.

---

— Я сказала Дине: «Взялась за гуж…» — она видела, что количество нот поразило Сергея. — Мое правило: вначале труд, потом талант… — она молила своей улыбкой о снисхождении. — Я не хочу сказать, что у Дины… Одним словом, у нее есть и способность к труду, и, слава богу, талант… Простите, вы верующий?

Сергей смутился.

— Меня… крестили…

— О–о–о… молодой человек, это не одно и то же, — она задумалась; видно, она была близорука, норовила пододвинуть стул к Сергею, иначе не видела. — А вашим, так сказать, родом недуга не является музыка?

— Нет…

— Не верующий и не музыкант? — она закрыла глаза — у нее отпала охота рассматривать Сергея. — А как же Дина? — он смолчал, это смутило ее, она повела плечами, ей стало холодно. — Значит, не верующий и не музыкант? Пожалейте себя, молодой человек! За какие грехи вы сели на хлеб и воду?..

Сергей презирал себя в эту минуту: в самом деле, не верующий и не музыкант, да к тому же… В этой кровати с семью этажами подушек была гипнотическая сила. Если что–то и производило впечатление, то, конечно, эта кровать. Сергей спросил себя: ну, не зря же эту кровать взлелеяли такой немыслимо красивой, подняв вот так до небес, взрыхлили и взбили, обратив в подобие облака, того гляди, улетит в окно?.. Конечно, Сергей мог бы отвести глаза от семиэтажного дива, сделать так, будто его здесь и не было, но это, наверно, было сильнее него. Цветов не сумел оторвать глаз, а оторвав, встретился со взглядом перепуганной Амелии Викторовны. Если говорить о Дине, было в ее глазах живое внимание.

— Как хорош нынче вечер, по–моему, впервые такой мягкий, не так ли? — Сергею не оставалось ничего иного, как согласиться.

А потом произошло нечто такое, что старался объяснить себе Сергей много позже, старался и не мог.

Дина вдруг вспомнила, что не вернула спиц и начатого вязанья тетке Пальмер, и повергла Амелию Викторовну в ужас.

— Да не собралась ли ты к тетке Пальмер? — спросила Амелия Викторовна.

— Собралась.

— На ночь глядя?..

Дина не ответила и позвала его к тетке Пальмер. В том, как она это сделала, не выказав восторга, больше того, укрыв свою тайную мысль молчанием, наверное, сказался ее характер. Они ехали пригородным поездом вместе с молочницами и зеленщицами, возвращающимися домой. У женщин день взошел с зарей, и теперь сон сморил их, едва они смогли опереться о спинку вагонной скамьи. Разогревшись, они дохнули на Сергея и Дину запахами отчего дома. Да, вдруг запахло жареным луком, чуть прикисшей опарой, рассолом, настоянным на укропе. Потом они долго шли холодным полем, вначале бугристым картофельным, потом стерней, потом скошенным лугом, а когда вдали обозначился дом тетки Пальмер на околице, глазастая Дина заметила:

— А у них уж свет давно погас — тут ложатся рано и встают рано…

— Что же нам делать? — всполошился Сергей — путь назад был неблизким.

— А ничего… — ответила она.

Голос ее, которым все это было произнесено, не отразил тревоги, скорее в нем была невозмутимость, быть может, спокойная радость. Она протянула ему руку и ввела во двор. У нее было сильное пожатие, рука музыканта и чуть–чуть скульптора — ее страстью было и ваяние, об этом Сергей узнал позже. В том, как он соединил свою руку с ее рукой и, не размыкая, пошел за ней, было желание не противиться. И это она чувствовала, когда пересекла двор и, протянув руки, свою и его, уперла в ворота сарая. Ворота раскрылись, и сарай дохнул на них запахами, угадывалось дыхание тока, на котором только сегодня молотили пшеницу.

— Солнце еще не село, а они уже легли? — спросил он.

— Ты… расстроен? Не расстраивайся, тебе не идет… Вот тут целая гора мешков, по–моему, из–под отрубей; ничего не знаю вкуснее запаха отрубей…

Нет, в самом деле пахнет горячими отрубями, как на мельнице… От вечернего солнца никуда не денешься — чем оно ниже, тем здесь светлее.

— Вот ляжем на мешки из–под отрубей и примем его в объятия… Ты, я и солнце третьим, — сказал Сергей.

— Не хочу третьего, даже солнца! — взмолилась Дина.

Он ощутил, как кто–то с силой выдернул из–под его ног дощатый пол сарая, а быть может, и самую землю, он сказал:

— Вот эта минута, вот она!.. — и, падая, обвил шею Дины руками. — Господи, какая ты вдруг сделалась красивая, я еще не видел тебя такой красивой! — произнес он, стараясь отвести ладонью солнце, которое било сейчас прямо по глазам. — Это не солнце, а я сделал тебя такой красивой!..

В какой–то миг действительно народились краски, каких не было в ее лице, да и глаза ее набрались света так, что стали видны до донышка, глаза были открыты…

Они возвращались все тем же полем. Она упрятала руку в его рукав — что–то ей сразу стало холодно.

— Ты взяла спицы у тетки Пальмер, чтобы мы могли сбежать сюда? — спросил он.

— С тобой!.. — отметила она безбоязненно.

— И ждала этого дня?.. — был его вопрос.

— Ждала.

— И была уверена, что он, этот день, придет?

— Была уверена…

Он прибавил шагу, она поспешала, не вынимая руки из его рукава.

— Это вот в низине… наша деревня? — спросил он, рассмотрев в сумерках раннего вечера огни.

— Да, конечно… другой нет, — вымолвила она.

— В низине? А мне казалось, она на горе…

— На горе, на горе! — засмеялась она счастливо.

Когда Сергей впервые явился к нему от дяди Кирилла, в волосах Изусова не было седины, да и его баритон был, как гудение молодой листвы, он, этот баритон, был так крепок, что, казалось, проникал в самую землю. Можно было заметить, что письмо дяди Кирилла взволновало Изусова, он привел в действие все пять телефонов, стоящих на полированном столике. Вопрос о поступлении Сергея в «Эколь коммерси–аль» был решен мгновенно, как мгновенно он был определен на квартиру с полным пансионом. «Помогать молодым — значит, вкладывать деньги в будущее! — провозгласил Хозяин — так звали его служащие, как, впрочем, подчас звал себя и он сам. — Ни один банк не даст таких процентов!» — заключил он свою тираду. Когда «Эколь коммерсиаль» была позади, Иван Иванович с такой же радостью взял Сергея к себе, тем более что к этому был внешний повод — Россия уже воевала, и возвращение Цветова было отсрочено. Но тут, очевидно, действовал тот же закон о банке будущего и единственно выгодных вкладах, о чем Хозяин не преминул напомнить Сергею. Приветив молодого человека, Хозяин отвел ему скромную, но достаточно солидную роль в своих делах с Россией — новые пути транспортировки леса, Черное и Средиземное моря… А потом появилась в жизни Сергея Дина, чему в немалой степени способствовал Хозяин. Неизвестно, как далеко шагнул бы Изусов в своих делах, если бы не хроническая пневмония. Ничего в своей жизни Иван Иванович не боялся так, как простуды, да, самой вульгарной простуды. Встреча с Хозяином на его вилле в Нормандии дала Сергею представление об этом. На море штормило, и в одну ночь ветер всхолмил все вокруг. Нет, не только море, но и сушу. Сугробы песка возникли в самых неожиданных местах, перегородив тротуары, заперев собой двери и ворота, привалив ставни. Хозяину мерещились сквозняки, он был в панике. Не было угла в доме, куда бы они ни забирались. «Дверь! — вопил он. — Эту проклятую дверь опять не прикрыли, я чувствую щель, я чихаю!» И в следующую минуту чих, все сотрясающий, чих утробный оглашал комнаты, и Изусов перебегал из одного угла в другой, предварительно замуровавшись в шерстяной плед, что делало его похожим на кокон. Что хочешь, то и думай. Не очень–то понятно, почему истончилась кожа Хозяина — ничего не могло сделать ее столь чувствительной, а сквозняк сделал… Так и не выбравшись из своего кокона, Хозяин принял Сергея. «Россия Россией, а как же там на бульваре Дюма? Они лее умрут от такой вести… Бедные!»

Он так и сказал: «Бедные!» Человек состоятельный, он любил произносить вот это «Бедные!», не только определяя имущественное положение тех, кого он имел в виду, но и из сострадания к их бедам. Казалось, он помогает им в такой мере, чтобы не лишить себя привилегии сказать: «Бедные!» Что–то, на его взгляд, было у этих женщин от великомучениц, неодолимо самоотверженное, подвижническое.

2

Поезд отошел, и Цветов впервые увидел Буллита и Стеффенса рядом. До начала лета Цветов так или иначе будет привязан к американцам — этим объясняется его внимание к ним, более пристальное, чем обычно.

Буллит полулежит, не без ленивого внимания листая книгу. Каждый раз, когда поезд вздрагивает на стыках, в стакане рядом позвякивает ложечка, но он этого не замечает.

Цветов не знает, насколько близко Буллит и Стеф–фенс были знакомы до этой поездки, на взгляд Сергея, не очень близко — в их отношениях есть налет холодноватой приязни, характерной для людей, присматривающихся друг к другу.

— Погодите, что это у вас? — Стеффенс берет из рук Буллита книгу с той покровительственностью, какая едва ли может быть разрешена ему, пусть даже он и намного старше Буллита. — Джон Берг? Не по мне!